В наши дни, когда в нефтегазовой части Западной Сибири рост инфраструктуры и населения прогрессирует, северные регионы к западу от Урала переживают сложные времена, как и исторические области примыкающего к ним Северо-Запада. Пустеют окраины Ленинградской области, находится в упадке Карелия, а в Мурманской области закрываются роддома. Репортаж с русской обочины глазами репортера, путешествующего автостопом.

Михаил Пустовой
Мончетундры

Исторические области мертвых полей

Солнце я увидел только на третий день путешествия, вскоре после того, как пересек полярный круг и оказался в Мурманской области, известной своим субарктическим климатом и обилием бурых медведей. До этого меня преследовали бесконечные дожди северо-западной России и свинцовое небо приполярной Карелии. Я видел множество развалившихся домов в деревнях, проезжал мимо новых заводов, открытых на месте брошенных предприятий, и меня первый раз в жизни оштрафовали полицейские за прогулку в темноте по обочине федеральной автодороги «Кола».

Из своего подмосковного города я оплатил только треть пути до Москвы; электрички — это слишком дорогое удовольствие в России, и я притворялся спящим, когда контролеры посещали вагон. Столица встретила меня мелким дождем и огромным количеством полиции на улицах. С Ярославского и Ленинградского вокзалов множество военных уезжали на службу в разные концы страны; а электричка, которая шла в Тверь, была переполнена сидящими и стоящими людьми. Наступление контролеров на «зайцев» застало их за несколько станций до конечной остановки; половина пассажиров, они работают или учатся в Москве, ехали без билетов.

Путепроводная — это поселок на автобане М-11 (Москва — Петербург). Мимо него даже глубоким вечером и ночью по трассе несется поток машин. Я добираюсь в Арктику автостопом, и мне предстоит проехать 2000 километров. Но мой походный рюкзак огромен — он уменьшится в объемах, когда я съем запасенную в дорогу провизию, и я поначалу голосую исключительно грузовикам. Впрочем, около меня останавливается легковушка. Максим — он недавно вернулся из армии и подумывает о карьере в спецслужбах. Жители села, откуда он родом, уезжают на заработки в Тверь и Москву, а в самой Твери чеченцы-гангстеры пытаются, применяя оружие, отнять бизнес у азербайджанской диаспоры. Также Тверь известна экс-преступником Александром Северовым, в честь которого Михаил Круг написал песню «Владимирский централ». Максим мне говорит, что «Север» эпизодически помогал своим землякам, спонсируя социальные проекты.

Новгородское княжество когда-то конкурировало с Москвой в борьбе за контроль над территориями бывшей Киевской Руси. Великий Новгород проиграл. Ныне это невзрачная провинция, где численность населения за столетие сократилась вдвое — до 600 тысяч человек; вдоль обочины мелькают деревни с развалившимися избами. По придорожным улицам бродит пьяная молодежь, проститутки предлагают себя дальнобойщикам, а женщины средних лет торгуют пирожками. Многие поля, как и в Тверской области, дали приют сорнякам и уже не пригодны для фермерства.

Приладожье — нефтезаводы, турки и варяги

Новгородчина проносится мимо. Я сижу в грузовике «Газель» уроженца Душанбе. Водитель называет себя на русский манер Толей; он совершил рейс из Петербурга в Обнинск, не нашел нового груза и возвращается в минусе. «Народ у нас туповатый — знает только, как картошку сажать и друг друга гноить», — отзывается он о родных горных краях, управляемых Рахмоновым и опустошенных мятежами исламистов. «Почти все русские из Таджикистана уехали», — добавляет Толя. Кроме нас в кабине находится мужчина из Уфы. По его словам, он пятый день добирается к сестре в Мурманск. У него с собой нет ничего, кроме маленького рюкзака за спиной, и сейчас он спит. Мы оба вышли у поворота на Кириши, и больше я его не видел.

Утро. Я проехал за ночь полтысячи километров. Теперь меня ждали окраины Ленинградской области и промозглая северо-западная погода: по земле стелятся туманы, серые облака расстаются с дождями, а пожелтевшая листва опадает с деревьев. Впрочем, для Евфрата из Дербента, он — дагестанский лезгин, местность и с таким унылым климатом предпочтительнее, чем предыдущий российский регион — Югра (ХМАО), где он натерпелся от пятидесятиградусных морозов и бесконечной зимы. В Петербурге Евфрат устроился хлебовозом; на прощанье он подарил мне еще теплую буханку. Рейс приносит его начальнику 8000 тысяч рублей, из них треть уходит на зарплату водителю.

Борщевик — этот сорняк, высотой до двух метров и вызывающий химические ожоги, растет вдоль дороги, что вьется параллельно исторической реке Волхов. Маленькие городки, как Кириши и Глажево, еще недавно выживали в окружении брошенных заводских цехов и бесхозных полей, а экономика теплилась там в нефтеперерабатывающем секторе. Так обстояли дела в 2015 году, когда я посещал этот край. Теперь что-то изменилось: открылись новые предприятия, на стройке видны самосвалы из разных регионов России, и активизировались турецкие переработчики стеклотары из Anadolu Cam. Впрочем, есть в Приладожье и неизменное: как и прежде, на экологии тут мало кто зациклен. «В Ладогу постоянно что-то сливают с заводов и травят рыбу», — рассказывает белокурый великан Игорь в русском джипе «Нива». Он потомственный уроженец Приладожья, который гордится, что эти земли были истоком Руси в эпоху геополитического маршрута «Из варягов в греки». Как и многие здешние русские, он заядлый охотник и рыболов; Игорь ел медвежатину и страдает от того, что Рыбнадзор дает лицензии тем, кто на катерах сетями вылавливает рыбу в Ладожском озере, и штрафует мужчин с удочками непонятно за что.

Практически безукоризненно ровная трасса «Кола», ее длина — 1592 километра, ведет из Петербурга в Карелию, Мурманск и Норвегию. Я встречаюсь с ней у Новой Ладоги. Перехожу новенький мост через Волхов; старый уже шатался, когда по нему проносились фуры. В России дорожное строительство бурлит. Уже другой Игорь на иномарке спешит в деревню на реке Свирь, где он отдыхает от Петербурга. Почти все его земляки попрощались с глубинкой ради больших городов. «Было животноводство — но его развалили, оплачиваемая работа осталась практически только на железной дороге. И так на окраинах области — повсеместно», — вздыхает он. Я же остаюсь возле реки Свирь: фотографирую северную природу и красивый мост около Лодейного Поля.

Карельский сумрак

Вдоль дороги местные люди из-за безработицы активно торгуют рыбой, грибами и ягодами; они сидят с утра и до позднего вечера в любую погоду — в машинах, под навесами или просто на табуретках и ждут покупателя, как правило, питерца или москвича. Сейчас прохладно, и торговцы жгут костры, ежась от холода. Это уже Карелия — автономная республика, где живет 630 тысяч человек. Она славится рыбалкой, сплавами по рекам и озерам, на берегах которых стоят турбазы. Также регион имеет отрицательную известность из-за многочисленных мест лишения свободы. А этнический колорит в республике трудно найти: уменьшающаяся численность карелов не превышает 50 тысяч, и даже дорожные указатели не дублируются на карельском языке.

Чеченец, покинувший Грозный в конце 1980-х годов, когда его призвали в Советскую армию, подвозит меня 50 километров до поворота на Олонец. Это старейший город в регионе, где еще компактно живет карельский народ. Водитель же утомлен вечной прохладой края, где зима отступает только в мае; и проблемами с силовиками, которые заявляли ему, что он готовился покинуть родину, чтобы поддержать исламистов в Сирии. Но для туристов из Петербурга Карелия — это только красота: молодая пара забирает меня до Петрозаводска. Он прожил в Юго-Восточной Азии восемь лет, наслаждаясь теплом и путешествуя автостопом, она — русская из Казахстана. Скоро они вновь покинут Россию. А на закате дня я обнаружу, что «Кола» в Карелии практически лишена фонарей; и буду оштрафован дорожной инспекцией на 500 рублей за хождение по обочине в темноте и без светоотражающего элемента на одежде. Патруль затем вывезет меня в безопасное место, а инспекторы пожалуются на проблемы с мелким криминалом.

Онежское озеро — одно из крупнейших в Европе; погода стоит умеренно прохладная — 6−8 градусов выше ноля, и в нем еще можно купаться. Но для некоторых горожан из Кондопоги каменные берега, обрамляющие водоем, — это место для выброса мусора; который, к своему разочарованию, я и обнаружил поутру. После полутора суток автостопа я поспал в палатке, заварил кофе, и побрел мокнуть на трассу; с нее к Онеге меня вчера подбросил предприниматель Александр. Спустя два часа я уже стоял на трассе на 110 километров севернее — у Медвежьегорска, который считается воротами в Приполярье. Везла меня семья москвичей: они повидали в путешествиях автостопом Сибирь и пешком ходили по Тибету. В Медвежьегорске находится кладбище, где покоятся их предки. Я уже бывал в этом городке, который медленно хиреет.

Скалы и сопки, покрытые тайгой, — такой пейзаж открывается на развилке дороги. Камни у обочины отвратительно изрисованы автотуристами. В лесу же догнивают грибы и ягоды, а мои кроссовки сразу мокнут от влажного мха. Я продолжу автостоп, и меня моментально заберут цирковые импресарио. «У нас, в Одессе, большинство народа ненавидит «Правый сектор» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) и прочих активистов-бездельников!» — возмущен событиями болгарин Роман и рад, что уехал с Украины еще до государственного переворота; в его городе 2 мая 2014 года украинские националисты устроили рейд и убили десятки людей. Он и башкирский татарин Наиль рассказывают, как их цирк сталкивался в Сибири с рэкетирами. Так, за многочасовым разговором мы мчались по северной Карелии; поселения встречались все реже, кафе и заправки стали экзотикой, воздух холодал, лил дождь, а телефон десятками километров не ловил сигнал. Мы попрощались спустя 400 километров около поселка Лоухи. Я разбил палатку в еловом лесу. Ночью было ноль градусов.

Старуха Лоухи была могучей колдуньей в эпосе «Калевала», а 4-тысячный городок Лоухи — это центр района, где горизонт сливается с заболоченной тайгой, кишащей медведями, а снег выпадает и в июне. На огромной площади в 22 тысячи квадратных километров живет 10 тысяч русских, украинцев и карелов. «Работы нет никакой! Раньше горнодобывающие предприятия были, шахты и лесопилки», — сообщают мужчины в рабочей одежде, что, попивая пиво, едут заработать денег в соседний поселок Чупа, основанный поморами в 16-м веке. Другой уроженец Лоухи, по имени Алексей, давно переселился в мурманскую Кандалакшу, что уже за полярным кругом. «В Лоухи зачастую даже не найти терапевта! Я возил ребенка в больницу за 170 километров, в Кемь. Школа — никакая!» — перечисляет мотивации переезда железнодорожник. Рыбалка — вот чем разве был доволен он в Лоухи.

Теплый мир за полярным кругом

Невдалеке, над основанным в Средневековье портом Кандалакша, высятся горы. Я смотрю на них, полный ностальгии по моей прошлой жизни в Арктике. Над моей головой — низкие облака свинцового оттенка. Вокруг меня, если не считать автодороги, — бескрайняя и буйная Кольская тайга; многие деревья невысокие, но среди них высятся мощные ели и сосны. Картину портит невообразимое количество мусора, который люди привыкли выкидывать из автомобилей на обочину. Погода заставляет ежиться, особенно когда ветер ускоряется. Чуть южнее, в поселке Зеленоборский парит незамерзающая из-за ГЭС река Княжая, которая впадает в Белое море. Бросается в глаза, что некоторые деревянные дома вдоль дороги уже брошены.

Я вступил на землю Мурманской области. С развалом СССР регион потерял 400 тысяч человек из 1 миллиона 250 тысяч полярников из-за оттока населения. Но край — это и поныне бастион России в Арктике, приносящий огромный доход федеральному бюджету и крупным компаниям благодаря рыболовству и горной промышленности, у истоков создания которой стояли сосланные за полярный круг при Сталине жители Ленинграда. Русские, украинцы и белорусы живут в этой суровой области; и люди умудряются собирать урожаи картофеля, где практически отсутствуют деревни. Автохтоны края — это саамы (лопари), которых насчитывается едва 2000 человек.

На севере и востоке России человек более отзывчив, чем возле Москвы, но я неожиданно часа два голосую впустую. Скоро стемнеет, до Мурманска еще 250 километров, а у дороги нет ни одного фонаря. Маячит перспектива разбивать палатку в местности, где бурые медведи не раз убивали людей, а полиция регулярно расстреливала хозяев тайги. Но вот я все-таки гружу свой огромный рюкзак в багажник. Еще немного времени, и я, наконец-то, вижу первые за трое суток яркие лучи солнца; а ближе к Мурманску — и покрытые снегом сопки, на которые взбирается «Кола». Еще есть грандиозный каскад озер, протяженность где-то за 100 километров, — это Имандра. Прозрачные водоемы с бесконечными островами и скалами приводят в восторг, а туманы в болотистых низинах за Оленегорском принимаются мною издалека за иные озера.

Горы Мончетундры напротив Мончегорска выжжены ядом, что выбрасывают заводские трубы, — голый камень с рыжим налетом. Картина апокалипсиса. В низине видны попытки рекультивировать лес. «В советское время вообще пустыня была!» — комментирует панораму библиотекарь Юлия. Она, как и ее муж, Андрей, — поморы из деревни Умба, основанной в 15-м веке на кольском побережье Белого моря. Уже тысячу лет как русские поморы обосновались в здешнем мире, где зима порой заканчивается только в июне. Юлия же с 1970-х годов наблюдает, как ее родной Терский берег обезлюживает, а поморы перебираются в города: «Молоко ныне никому не нужно, или его далеко везти». «У нас родильный дом закрыли, а до ближайшего — ехать 80 километров. Хотя и рожать сейчас почти некому», — буднично говорит женщина.

Трехсоттысячный порт Мурманск стали строить в 1916 году на каменных сопках восточного берега Кольского залива. Впрочем, примыкающий к нему городок Кола ведет свою летопись с 16-го века. Но это пока не главное — сегодня вечером я иду по туманным переулкам и обледенелым лестницам этого величайшего города Арктики, с его серыми зданиями и улицами, полными дорогих внедорожников и военных. У меня мерзнут уши, но многие мурманчане обходятся без шапок. От грохочущего порта едко несет мазутом, а туман настолько плотный, что дальше 50 метров ничего не видно. Трава на газонах хрустит инеем. Я срываю красную рябину и ем эту горькую ягоду; в Мурманске, окруженном еловыми лесами, растет только рябина и серая береза. Завтра в Мурманске будут новые заморозки, но настанет уже солнечное утро — привет, Арктика!