Ожившая стенограмма: Сталин, Троцкий и Россия

«Стенограмма»… Такое скучноватое, будничное, почти канцелярское слово. Вспоминаются безликие однотипные брошюрки, пылившиеся в картонных коробках на прилавках советских книжных магазинов — стенограммы партийных пленумов и конференций (материалы Съездов переплетались посолиднее). И убрать нельзя, не положено — и не покупает никто, разве что студенты и школьники, готовящиеся к зачетам по «истпарту» или обществоведению… И только после обрушения Союза к этим казенного вида книжечкам стали обращаться не как к почти что макулатуре, а как к источнику ответов на животрепещущие вопросы. Обращаться со страстью — темной или светлой. Порой с безумной надеждой — как умирающий с голоду к пыльным консервным банкам из НЗ — чтобы докопаться до причин произошедшего со страной и нащупать ориентиры для выхода к свету. Зарядиться законсервированной энергией давно отбушевавших дискуссий. И всё же нечасто стенограммы даже самых известных и важных заседаний становятся основой для произведений искусства — тем более мистериального.

…Спектакль начинается вроде бы обычно для театра Сергея Кургиняна «На досках» — с пролога на темной, почти лишенной декораций сцене, — но в то же время и весьма неожиданно. С вторжения в поэтическую ткань прозаической современности, чем незримо замыкается электрическая цепь, связующая времена. Предводитель «хора» (Мария Мамиконян) упоминает неких мелкотравчатых злокозненных персонажей из интернета, вменяющих в вину автору пьесы «вызывание духов». Но вовсе не для того, чтобы опровергать эти смешные домыслы, а напротив, чтобы предупредить зрителя, что как раз сеанс вызывания духов сейчас и начнется — не иронически или фигурально, а всерьез. И он начинается. На сцене под молитвенное зачитывание списка делегатов XV конференции ВКП (б) появляются слепо шарящие руками по стене фантомы — чтобы через мгновение обрести лицо и плоть и занять места за официального вида столом с бумагами позади трибуны. Столоверчение наоборот.

Зачем вызывают духов? Редко чтобы выпросить у них чего-то материального — ушедшие такими вещами мало интересуются, они числятся уже по совсем другому ведомству. Чаще всего им задают вопросы о том, что нельзя просто взять и прочесть в какой-нибудь книге, послании… стенограмме. О том, что за строками и между.

Кто вызывает духов (всерьез, конечно, а не от скуки в крещенский вечерок или на Хэллоуин)? Те, кому позарез нужно знать правду.

Кто боится явления духов? Наверное, все боятся. Невозможно, если ты не совсем глуп, не чувствовать неуютного сквозняка с той стороны и приподнимающего волосы электричества. Но те, кто хотят правду знать, подобно Гамлету, этот страх преодолевают, а те, кто хотят правду скрыть, хохочут, кривляются и тычут пальцами. Им удобнее без духов. И без Духа.

По сути, любое серьезное и по-настоящему глубокое обращение к Истории — это спиритический сеанс. Потому что невозможно честно изучать Историю, абстрагируясь от участвовавших в ней на том или ином этапе личностей. Сложный вопрос, делают ли эти личности Историю или это она делает их. Скорее всего, и то и другое. Это похоже на сложный танец, в котором так сразу и не определишь, кто ведет.

Хотя, скорее, это похоже на брачный союз, священный брак. Именно так это выглядит в спектаклях Сергея Кургиняна, где как Родина, так и История — великие Женщины, с которыми герой или герои выясняют свои очень непростые отношения. Иногда эти Женщины сливаются в одну, иногда выступают раздельно — как в этот раз. В «Стенограмме», кроме призраков людей с громкими именами, присутствуют три великих Духа в женском облике — Дух Истории, Дух Рода и темный Дух Всепожирания. Нетрудно соотнести их с тремя мирами древних, да и не очень древних верований — Небесами, Землей и Преисподней. А также с Мойрами, парками или норнами (с их ножницами так или иначе приходится познакомиться героям спектакля). Одну из этих женщин трудно завоевать, но еще труднее удержать, встречу с другой, воплощающей древнюю, косматую и рычащую силу Жизни, не каждый сумеет пережить в здравом рассудке, не обратившись в зверя, третья ластится сама, но не дай Бог поддаться на ее искушения…

Так зачем же были вызваны все эти духи, какую отнюдь не академическую (силы запредельные обычно запредельно же чужды академизму) загадку пытается разгадать режиссер, склонившийся над таким вроде бы неплодородным материалом, как стенограмма партийной конференции, заставивший давно ушедших людей вновь произносить свои запротоколированные слова? Для этого надо вспомнить, что же это за конференция такая была и на каком переломном историческом рубеже состоялась.

«Революция не удалась. За что боролись?» Эта строчка из стихотворения Маяковского передает реальные настроения в Советском Союзе второй половины 20-х годов, в стране, прошедшей через Гражданскую войну, отразившей иностранную интервенцию — и попавшей в тиски острейших экономических проблем. НЭП. Возвращение — пусть и частичное — буржуазных порядков, которое, может быть, и спасло молодую страну, но погубило множество революционных романтиков, не сумевших смириться с торжеством глумящихся над ними разодетых в меха и золото нэпманов: «И свои 18 лет под наган подставят — и нет. Или горло впетлят в коски…», «Развылся ветер гадкий. На вечер, ветру в лад, в ячейке об упадке поставили доклад…». Источник всех проблем был один — революция в России удалась, не удалась другая революция — всемирная. Пролетариат развитых европейских стран не смог, да и не особо захотел раздуть «мировой пожар», к середине 20-х годов это стало окончательно ясно. Советскому государству пришлось выживать в кольце врагов, превращаясь из в общем-то временного образования, боевого штаба, который должен был функционировать до установления всеобщего братства «Земшарной Республики», в полноценное и очень плотное государство. Обрастать броней, мускулатурой, крепить кости. Отчасти и окостеневать… Коммунистическая идея оказалась стиснута между нэпманом и бюрократом на внутреннем фронте и поставлена под дула новой агрессии извне. Жестокая политическая внутрипартийная борьба в такой острейшей ситуации была совершенно неизбежна. Она сосредоточилась вокруг одного вопроса: «Возможна ли победа социалистической революции в одной, отдельно взятой стране?», и противоположных ответов, которые давали на него Сталин и Троцкий.

Спектакль не рассказывает об этой борьбе, он взрезает ее метафизическим скальпелем и выворачивает на всеобщее обозрение то, что скрыто под красивой или не очень шкуркой ораторских слов с нанесенным поверх риторическим гримом. На сцене не столько схлестнувшиеся в противоборстве вчерашние соратники, сколько мощные над‑ и подчеловеческие силы. А потому нет попыток придать актерам хотя бы минимальное сходство с историческими персонажами. Никаких усов, париков, бородок клинышком и прочих броских деталей. Темные одежды без привязки к эпохе, лица без грима — порой совсем молодые лица московских коммунаров. Единственная «внешняя» черточка, резко выделяющаяся на общем фоне — характерный акцент Сталина (Юрий Бардахчиев). Думается, смысл тут отнюдь не в узнаваемости, а в ощущении отдельности, даже чуждости всему остальному ломающему копья, нападающему и защищающемуся составу ораторов. В продирающем по спине холодке, исходящем от этой отдельности и чуждости. Все еще думают, что что-то доказывают и решают, а он уже Решил. История выбрала его, отвернувшись от его главного соперника, и он знает это.

Этот очень личный, почти лирический конфликт-треугольник разыгран совершенно великолепно. В самые острые моменты, охваченный предчувствием своего скорого политического заката Троцкий (Эдуард Крюков) пытается поймать взгляд отвергнувшей его возлюбленной-Истории (Анна Кудинова) или заглянуть ей в лицо. Это лицо, этот взгляд выражают не упрек и не враждебность, а боль и жалость — пожалуй, самое страшное, что мужчина может увидеть в глазах любимой. Как бы ни была когда-то прочна их связь, она в прошлом. Троцкий и Сталин понимают, что происходит, в игру какого уровня и с какими энергиями они играют. Остальные — нет или почти нет. Великие стихии только касаются их. Вот Клара Цеткин (ее тоже играет Анна Кудинова) чувствует вселившуюся в скромную переводчицу глумливую инфернальную сущность и тщетно пытается докричаться сквозь языковой барьер и слова собственной гладко написанной речи, предупредить о тихой заразе потребительства, которая уже почти пожрала всё по-настоящему революционное на Западе и лет через 35 всерьез примется и за родину Революции. Вот Зиновьев (Юрий Высоков) извивается на трибуне, жалким, обиженным и испуганным тоном уговаривает партию «не добивать оппозицию», не говорит, а жалобно блеет (в стенограмме зафиксирован ядовитый выкрик из зала: «Бедная овечка!»). В ответ ему раздается рычание «хора» и других участников действа, управление которыми уже взял на себя Дух Рода (Мария Подкопаева). Сергей Кургинян не перекраивает материал в угоду замыслу, а раскрывает то, что уже присутствует в строках стенограммы — цитату из блоковских «Скифов» о «тяжелых лапах» приводит сам Зиновьев, жалуясь на прозрачные угрозы в саратовской газете «Коммунистический Путь». «Скифы» Блока звучат в спектакле полностью, яростно, страстно и страшно, и обозначают уже не обещание раздавить оппозицию, а нечто неизмеримо большее — и имеющее прямое отношение к ставке, сделанной Сталиным. К совершенно немыслимой для того же Троцкого ставке на русский народ, на его стойкость, несгибаемую природную силу и привычку давать отпор даже такому противнику, перед которым советует отступить здравый смысл и инстинкт самосохранения. Троцкий принципиально не захочет оседлать, укротить и направить эту рычащую стихию, а Зиновьев и Каменев еще и не смогут — а потому они будут ею разорваны, пока что только политически.

В спектакле нет — и не может быть — «хэппи-энда». Финал прописан и сыгран так, что радости от победы Сталина не испытает даже правоверный сталинист, готовый считать правильными и спасительными абсолютно все действия вождя. Да, Сталин принял верное решение, предотвратив раскол партии, проведя корабль СССР между упадочным капитулянством и практическим уничтожением крестьянства. Вскоре будут и индустриализация, и коллективизация — меры жесткие и во многом жестокие, но все же не в такой степени, как там, где пытались воплощать в жизнь троцкистские теории, например, в Китае времен «культурной революции». Русский народ сохранил свою культуру, свое лицо и самобытность. Но слушая пронумерованные пункты, в которых провозглашается разгром оппозиции (каждый из них Дух Истории отмечает смертельным лязгом ножниц), наблюдая потом, как теми же самыми ножницами Сталин методично срезает углы бумажного листа, превращая его во что-то вроде безглазой маски, как падают на пол кусочки бумаги (лес рубят — щепки летят?), а участницы хора вместе с Духом Истории и Духом Рода трепетно и трагично касаются их, подбирают, рассматривают, словно мертвых бабочек или птенцов, невольно чувствуешь какую-то оторопь, острое предчувствие беды. И дело даже не в количестве улетевших по ветру отсеченных кусочков-судеб (этими цифрами жонглируют в наши дни особенно бесстыдно), а в куда большей степени в безжалостном обрезании всех острых углов. В уничтожении вместе с фракционностью любой возможности для дискуссии — в том числе философской. В удушении марксистской мысли и превращении ее в мертвую догму. В самоослеплении партии и народа, которые в конце концов угодили сослепу в цепкие объятия Духа Всепожирания и были утянуты им в ад под издевательское и жуткое: «тяп-тяп-тяп».

На самом деле именно этот лукавый, омерзительный и глумливый призрак в блистательном исполнении Марии Мамиконян является главным антагонистом спектакля, а вовсе не почти добитые оппозиционеры во главе с Троцким. Он очень редко выходит на передний план, чаще таится в тени, как серая Недотыкомка, кривляется, мимикрирует, изредка высовывается с лишенными членораздельных слов комментариями, состоящими всё из того же «тяп-тяп-тяп», которое звучит то довольно, то возмущенно. И только в последнем танце и песенке из программы адского карнавала полностью раскрывает свою жуткую природу. Эта природа — взбесившаяся, потерявшая берега материальность, из которой изъято всё духовное. При этом, в отличие от гностиков, считающих сам акт Творения ошибкой или злодеянием, Сергей Кургинян не объявляет злом материальность как таковую, а лишь такую, которая лишена водительства Духа. Такая материальность превращается в раковую клетку со сбитой программой, в бессмысленную всепожирающую биомассу, в зловещую «черную вдову». Раковая опухоль сама по себе не виновата в том, что губит организм, виновато трагическое угашение Духа. О его причинах и о способе возжечь Дух вновь зрителю и предлагают задуматься.

Так какой же вопрос и почему именно сейчас был задан всем этим призракам, гениям, персонализациям? Всё тот же вечный вопрос — «быть или не быть?». Быть или не быть России и быть или не быть ей Россией (что, впрочем, одно и то же). Несмотря на то, что за «не быть» сейчас, как и тогда, очень многое, всё, как и в то время, может спасти политическая воля, решимость и чувство Истории. Вовсе не в виде осуществленного крика пенсионерской души «Сталина на вас нет!», ведь ничто не повторяется дважды, что к лучшему — есть шанс не наступить на старые грабли, а совершенно по-новому, на основе новых смыслов, имеющих свой корень и вдохновение в лучшем из красного, революционного, советского. И русского — потому что без пробуждения глубинных сил русского народа-победителя невозможно выполнить эту колоссальную задачу — бросить вызов злокачественной болезни Всепожирания, которая терзает нашу трагически и позорно отступившую с исторического пути страну, а в западном мире уже практически вошла в свою крайнюю, терминальную стадию.

Одним размахиванием музейными красными флагами и старательным повторением цитат из запылившихся томиков даже не Маркса, а его сталинских и позднесоветских начетчиков гибель России и человечества не отогнать, как не уничтожить упыря крестом, за которым нет искренней веры. Для этого необходимо пробиваться к незамутненным истокам Смысла, подключаться к изначальным великим энергиям, «вопрошать духов». Искусство, превращенное в мистерию, здесь одно из главных средств, может быть, даже важнейшее, ибо пробуждает не только мысль, но и чувство.