О «Независимой депутатской группы» Моссовета)

Четверть века назад, 4 марта 1990 года завершились выборы Моссовета, — самого яркого, нестандартного и «переходного», завершившего огромную и славную эпоху советов «депутатов трудящихся». В начале его деятельности — работа над завалами «перестройки», в конце — над основами будущей Российской республики, а между ними — «демократическая революция»¸ участие в которой по разные стороны баррикад приняли все депутаты Моссовета. Пройдет еще немало лет, прежде чем будут раскрыты и описаны все подлинные движущие силы политики того периода, рассказано о том, что, собственно произошло в 1991 и 1993 годах и, соответственно, определены роль и место Моссовета в истории не только Москвы, но и — безусловно — России. Моссовет вместил в себя всю политико — идеологическую палитру советско — российского общества того времени, стал итогом советского и предтечей российского периода современной России. Для понимания этого не столько важны имена, даты, (которые я всегда забываю, а имена, как правило, не называю, — что бы не отвлекаться от сути), сколько общая логика событий, их содержание и значение; которые важно передать из «первых рук», а внимательный читатель сам сделает свои выводы.

Когда сегодня меня спрашивают, возможна ли «оранжевая» революция в России, я, вглядываясь в киевский «Майдан», череду переворотов в постсоветских республиках, невольно вспоминаю «Площадь Независимой России» нашего времени и отвечаю: «Нет, не возможна, — она у нас уже была в 1991 году». Именно тогда, были посеяны семена всех последующих «революций», которые — сообразуясь с конкретными условиями, повторяли «опыт» той, первой «советской». Судя по всему, наша «оранжевая» в «один прием» не удалась, потребовалось растянуть слом Советской страны на 1991 — 1993 годы, дожевываем частями и сейчас. Но по своим «составным»; массовым выступлениям «возмущенных», «зверствам» правящего режима, «сакральным» жертвам, отстранением от результатов «победы» своих основных «борцов» и идей, за которые боролись, зарубежной помощи в формировании «демократии», — все «революции» до боли напоминают одна другую. «Демократический» Моссовет был изначально задуман в качестве одной из структур разрушения, а не созидания, и если бы СССР удалось разрушить за два года, Моссовет тоже разогнали в этот срок, по выполнении «целевой функции». Это трудно понять и тем более, — принять, особенно тогдашним депутатам Моссовета, но это исторический факт.

Как всегда в переломные моменты истории, проявляется некая зримая, образная линия, раскрывающая суть всего многообразия своего времени. По моему мнению, таким примером может служить деятельность, безусловно, самого сильного «демократического» политика и первого мэра Москвы Г.Х.Попова. Он так неистово на пути к Моссовету боролся с привилегиями «партноменклатуры», что вскоре после ГКЧП, не мешкая, отобрал, принадлежавший ЦК КПСС комплекс зданий с дачей Л.И.Брежнева, разместил на его базе Московский международный университет, возглавил его, и, по сообщению прессы, сам поселился на генсековской даче. Объясняют это тем, что Г.Х.Попов не является собственником этой дачи, ею владеет Университет. Верно, но и Л.И.Брежнев не владел дачей, ею владело Хозяйственное Управление ЦК КПСС. В этом же контексте, всего два месяца после выборов был создан «профсоюз» депутатов (где такое в демократических парламентах видели?), первым делом которого стала продажа автомобилей «Волга» депутатам по госцене, (я конечно в этом не участвовал). Для нашей политики должно стать законом: как только кто- то где-то начинает борьбу с «привилегиями», «спецсигналами» и т.п., — это означает, что человеку или нечего сказать, или, — скорее всего, — придя к власти, начнет приворовывать больше прежних.

Мэр стал автором как минимум двух, ключевых в масштабе всей страны политических решений (о них он сам рассказывал по телевидению). Первое — разрешение милиции, наряду со своими прямыми обязанностями, помогать — за плату — частным лавочникам которые в огромном количестве расплодились, особенно вокруг станций метро, в результате чего «рожденная революцией» погрязла в коррупции целиком и в конечном счете прекратила своё существование. Второе — внедрение в российскую действительность «передового европейского опыта» участия государственных чиновников в финансово — хозяйственных делах: возможность получения при коммерческих сделках с правительством не менее 10% «отката». Но об этих истоках современной коррупции сегодня помалкивают, но именно они, начавшись с Моссовета, и по сей день остаются стержневыми вопросами современной российской политики.

Моссовет начинался с выборов каждого из нас, а в депутаты меня выдвинули сами жители после того, как в своем микрорайоне я создал территориальное общественное самоуправление, которое на удивление успешно решило большинство проблем по его благоустройству. Именно актив ТОС микрорайона и выдвинул меня в депутаты. Поздно вечером, накануне дня выборов, я увидел группу жителей, стоявших под проливным дождем и обсуждавших кандидатов (избирательная активность того времени была на порядок выше нынешней, и обсуждать кандидатов под дождем было обыденным событием). Подошел к ним, спросил, за кого будут голосовать. Они, явно уставшие от длительных обсуждений и думая, что я подошел, что бы предложить своего кандидата, резко прервали меня, неожиданно сказав: «Мы будем голосовать за Круговых, а ты — иди отсюда!». В этот момент, не знаю почему, я спросил себя: «Допустим, завтра тебя изберут депутатом, но ты понимаешь, что это депутатство когда — ни будь закончится. Ты будешь к этому готов?». Удивительно, но я не спросил себя, готов ли я к тому, что бы стать депутатом, а спросил именно: — готов ли я к тому, когда им перестану быть. — «Да, готов», ответил я себе. Этот ответ я оценил позже, когда эта изначальная установка помогла мне, в отличие от многих своих коллег — депутатов, стойко перенести тяжелое время после противозаконного разгона Моссовета и устроить свою последующую жизнь.

На выборах у меня было два основных конкурента — от Московского горкома КПСС и «Демократической России», которых я убедительно победил. Депутаты Моссовета от этих организаций образовали, соответственно, две фракции: «Москва» и «Демократическая Россия», но абсолютное большинство — почти четыре пятых депутатов — принадлежало фракции «ДемРоссии». На первой, после выборов, встрече с избирателями я им об этом рассказал, и спросил, что мне делать, к кому примкнуть. Мне хором сказали, что бы я был независимым. Но быть одиночкой в том Моссовете, как скоро стало ясно, значило быть никем. Это в Верховном Совете СССР, тогдашние депутаты из «Демвыбора» кричали о «подавляющем большинстве», в Моссовете они же практиковали то же самое. Нужна минимальная политическая сила, что бы тебя элементарно услышали. И это было принципиально. Дело в том, что в тот период тотальной политической активности, все надеялись, что вот, наконец, они избрали именно «своих», а не «назначенных» депутатов, и что «свои депутаты» придут в Моссовет, и наконец расскажут про их проблемы, а «чиновники» тут же, от безысходности, начнут их решать. Что это не так, мне, независимому, стало ясно раньше других. Потом это стали понимать другие, такие как я «независимые». Именно вместе, мы и образовали «Независимую депутатскую группу» Моссовета. Для того, что бы для начала быть услышанными. В организационном отношении я предложил в качестве принципа её деятельности — «независимое взаимодействие», когда решения принимались сообща, но каждый действовал в той мере, в какой это позволяла ему реальная ситуация, без диктата сверху. Позже этот принцип стал распространяться и на взаимодействие общественных организаций.

Однако создание депутатской группы резко ухудшило мое положение лично, как инициатора и руководителя. День за днем, мандатная комиссия Моссовета проверяла правильность избрания депутатов, подтверждала их полномочия, но только не мои. Стала приходить информация, что по моему округу ходят непонятные люди, спрашивают избирателей, правильно ли они поступили, что проголосовали за Круговых. К чести избирателей, они не только тут же сообщали мне об этих случаях, но и твердо отвечали о полной поддержке моей кандидатуры. По временному регламенту Моссовета, сам факт проверки правильности получения мандата не препятствовал депутатской деятельности, в том числе и во главе депутатской группы, но в то же время он убедительно свидетельствовал о значительных усилиях по лишению меня мандата, а затем — и самой депутатской группы. В полном объеме, об этом я узнал почти 15 лет спустя, от бывшего председателя мандатной комиссии Моссовета Новикова Р.В. Он, уже работая в Совете Федерации, рассказал в подробностях о безуспешных попытках моей дискредитации и недопущении в Моссовет, кто и как это делал, за что, по существу, извинился передо мной. Мой мандат подтвердили только в июле (!) в числе последней группы депутатов, так и не найдя на меня ни какого компромата. Но во многом, дело было сделано: — какой смысл голосовать за Круговых, как председателя комиссии, руководителя депутатской группы, их инициативы, если его мандат не подтвержден, и не известно, будет ли. Но мы выстояли.

В группе было максимум около 40-50 человек из 450 депутатов и принципиально влиять на решения Моссовета, тем более во время голосований на сессиях мы не могли. Но определенное значение имели разработанные нами, понятные, прежде всего для москвичей, предложения и решения, правильно выстроенные отношения с московским руководством всех уровней. «Грамотная политика меньшинства в условиях подавляющего большинства в интересах москвичей» — так можно было бы назвать нашу политическую тактику, которую мы взяли из политики Калиты («самоусиление» маленькой Москвы в Большой Орде, мы даже создали Фонд И.Калиты). Кардинально, это ничего изменить не могло, но определенные результаты принесло, например: — мы возглавили несколько постоянных комиссий: по национальной политике, межнациональным отношениям и межрегиональным связям Москвы; по культуре; городскому хозяйству; делам молодежи. Мы так же внесли ряд, перспективных для Москвы предложений. Так, именно по предложению нашей депутатской группы — Москве, после долгих дискуссий был возвращен её исторический герб — «Святой Георгий Победоносец на коне убивающий змия». Мною было написано обращение с предложением о возвращении Москве «Георгия Победоносца», а депутат «ДемРоссии» К.Иванов сделал его изображение, которое и было официально утверждено законом и используется и сегодня.

Среди наших, как оказалось, перспективных предложений была программа «Единая земля московская», которая, исходя из традиционных представлений, рассматривала в качестве москвичей всех жителей московского региона — и москвичей и жителей Подмосковья. Соответственно, предлагалось создать единые для Москвы и области управленческие структуры для разрешения общих проблем: экологии, распределения земли, строительства дорог, создания инфраструктуры, включая проведение открытых линий метро в ближайшие города области. Имелось в виду создать общие Земельный Фонд, Дорожный Фонд, Экологический Фонд, Лесной Фонд и другие, по мере решения региональных проблем. Эти предложения делались на фоне противоборства «демократической» Москвы с «коммунистическим» Подмосковьем, когда первые решили «ограничить» приток рабочей силы из области, а вторые — запретить продавать хлеб и продовольствие москвичам — дачникам. Как и другие предложения в Моссовете оно было отвергнуто, но принято наше предложение о создании совместного — Москвы и области — комитета по рассмотрению общих проблем, который действует и в настоящее время. Спустя двадцать лет, у меня попросили в Правительстве Москвы материалы программы «Единая земля московская», и как отмечалось в ответном письме вице — мэра, многое из нее было взято на вооружение. Гораздо лучший результат был бы сегодня, если бы эта программа была одобрена, когда предлагалась — более 20 лет назад. Во всяком случае, растягивать Москву до Калужской области не пришлось бы.

Но в Моссовете получить сколько — либо значимое политическое влияние все не удавалось. Большие надежды возлагали на возможность избрания заместителем Председателя Моссовета члена нашей группы, известного путешественника Ю.Сенкевича, что позволило бы создать свою, законченную «вертикаль»: депутаты — председатели комиссий — заместитель Председателя Моссовета. Но, руководство Моссовета, поддерживая идею с Ю.Сенкевичем на словах, при голосовании его избрание откровенно срывали. Раз за разом я вносил вопрос об избрании Ю.Сенкевича, и раз за разом, улыбаясь, не допускали этого. Так же поступили и со мной, когда на сессиях Моссовета так и не подтвердили мое избрание председателем постоянной комиссии по национальной политике, межнациональным отношениям и межрегиональным связям Москвы. Более того, меня несколько раз просто пытались снять с этой должности, но я, большинством голосов депутатов самой комиссии избирался её председателем вновь. (По Регламенту Моссовета, председатель постоянной комиссии избирался самой комиссией, но утверждался и становился членом Президиума Моссовета на его сессии. Таким образом, я был единственным председателем комиссии — не членом Президиума Моссовета, хотя присутствовал на его заседаниях без права голоса).

Причин для такого отношения к нам, откровенно говоря, было множество. Как только объявили об «открытии» Москвы и ликвидации института прописки, я собрал руководителей паспортных столов всех районов и спросил, к чему это может привести. Мне аргументировано объяснили, что начнется «штурм» Москвы, изменение национального состава, значительная дезорганизация общественных отношений и рост преступности. Так и получилось. В качестве обоснования такой политики отмены «прописки» приводился довод, что её в свое время был лишен А.Д.Сахаров и выслан в Горький. Интересно, но в то же время выдающегося русского писателя В.Распутина пытались выгнать из его московской квартиры именно на основании того, что у него не было «московской прописки». Я встретился с В.Распутиным, мы обсудили с ним создавшуюся обстановку и последовательно свели на нет все усилия по его выселению. Мы открыли первую многонациональную школу для москвичей различных национальностей, а потом свои «национальные» школы стали, во многом, самочинно, создавать вновь приезжающие. Когда одна из московских школ решила, аналогично, стать «национальной» и преобразовалась в «русскую национальную», против ее директора возбудили уголовное дело. Причина — железобетонная: у представителей «национальных меньшинств» для создания своих школ есть все правовые основания. Но в законодательстве нет положений о праве русских создавать свои «национальные школы», вместо которых у нас есть «общеобразовательные». Директор школы, — беженка из Баку, где так же была директором школы, только спустя несколько лет была освобождена от ответственности, какой и за что, — так и не понятно.

И такого рода, противоречащих «официальной демократической» линии действий с моей стороны было не мало. Например, я был резко против размещения различного рода «беженцев» в московских гостиницах. Тогда, в обход нашей постоянной комиссии была создана временная комиссия по делам беженцев, которая не только разместила «беженцев» в гостиницах, но и начала выдавать им за «демократические» заслуги (и, как говорили, за наличные) московские квартиры. Не забуду, как мне позвонил один москвич, и сказал: «Я москвич, армянин по национальности и стою в очереди на квартиру тридцать лет. Почему Моссовет раздает московские квартиры армянам из Карабаха, а мы, московские армяне получается хуже их». Я не знал, что ответить, ведь не будешь рассказывать про различные комиссии.

Но все эти, конкретные случаи выливались в общее русло, которое противоречило тогдашней жесткой линии в формировании политической системы. Она строилась на «двоичной матрице»: «демократы» — путь вперед, «коммунисты» — путь назад (хотя коммунисты исторически и были демократами). Эта: — «черно — белая», «двоичная матрица», видения политического процесса не предполагала, да и не допускала появления «третьего» элемента, каких — то «независимых», от которых неизвестно, что ожидать. Но именно эта, «третья сила», к котрой мы относились, стала формироваться и все громче стала себя проявлять.

Мы, тем не менее, решили сделать ставку именно на развитие «независимой» идеологии, что создавало бы нам реальный выход на «большую политику» и учреждать собственные общественно — политические структуры. Например, мы зарегистрировали свои «независимые» средства массовой информации, среди которых: «Независимая газета», «Независимое телевидение» от которых, в силу отсутствия средств, позже пришлось отказаться, но которые существуют и сегодня. Настоящим нашим «независимым» прорывом стало взаимодействие с ВЦСПС, профсоюзами, которые так же искали свою новую «нишу» и нашли её в «независимости». Мы вместе с депутатом А.Жуковым, возглавлявшим к тому же общественную организацию «Союз многодетных», познакомились с тогдашним руководством профсоюзами — М.В.Шмаковым и М.Д.Нагайцевым, и, в силу своих скромных возможностей сумели содействовать тому, что бы ВЦСПС был трансформирован в Федерацию Независимых Профсоюзов России — ФНПР. Все вместе мы неоднократно выступали по различным поводам на телевидении, в том числе, за независимую Россию в составе обновленного Союза во время общесоюзного референдума в марте 1991 года. Далее, — стали инициировать создание «независимых» депутатских групп в других советах. Вслед за нами независимая депутатская группа была создана и в Верховном Совете; её возглавил Ю.Маточкин, ставший в последующем губернатором Калининградской области. Деятельность нашей группы стала вызывать заметный интерес. Не случайно, что А.Собчак, который в то время возглавлял Ленсовет, каждый раз, приезжая в Москву приглашал меня на беседу. Мы много обсуждали с ним, в основном, концептуальные вопросы, при этом я все время говорил, что необходимо создавать, основанную на традиционных национально — культурных ценностях новую политическую реальность. А.Собчак говорил, что понимает, о чем идет речь, но оставался сторонником жесткой «демократической» линии.

Новую «политическую реальность» пытались создавать постоянно и повсеместно. Особенно активно, почему то, в помещении Мосгорсправки на ул.Горького (ныне — Тверской), где собирались представители нарождавшихся в то время новых политических партий и куда нас, независимых, постоянно приглашали. Помню В.Жириновского, борца с консерваторами за демократию. В этом же ключе выступал и руководитель Демократической партии Советского Союза Л.Убожко. Однажды я, мужественно, выступил наперекор им всем, рассказал, что консерваторы — очень передовые люди, привел примеры консерваторов Р.Рейгана и М.Тэтчер, которые подняли национальный дух народов своих стран. После того, как я все это в абсолютной тишине высказал, Л.Убожко встал, и пристально глядя на меня, вышел. Через несколько дней, по Центральному телевидению прозвучало сообщение о внеочередном пленуме ЦК Демократической партии СССР. На нем было принято решение переименовать партию из «Демократической» в «Консервативную». Председателем партии был избран Л.Убожко. Я позвонил знакомому, который был на том собрании, и спросил, чем вызвано такое решение. Он ответил, что я тогда так убедительно рассказал о консерваторах, что Л.Убожко захотел им стать. Однако, еще через несколько дней состоялся внеочередной пленум, который вернул партии название «Демократическая», а Л.Убожко из ее состава был исключен. Последний, в ответ, тог да создал уже Консервативную партию не СССР, а России, и до своих последних дней её возглавлял.

Партийное строительство так же шло повсеместно. Однажды принимал участие, в какой то, конференции, в помещении Фонда мира, и, неожиданно из небольшой боковой залы ко мне подошла Л.С.Вартазарова, которую в то время знал только в качестве активного сторонника социалистических идей, и пригласила меня пройти за ней. Вошли в помещение, посредине — большой круглый стол. За ним, из известных мне людей — Г.А.Зюганов, В.А.Купцов, еще несколько крупных функционеров ЦК КПСС, которые, насколько мне удалось понять, обсуждали вопрос, в каком виде возрождать КПСС, — в форме Коммунистической или Социалистической партии. Л.С.Вартозарова выступала за то, что бы в форме Социалистической партии. Ей в ответ, — по моему, это был Е.К.Лигачев, — отвечал, — а как же вернуть тогда партийное имущество, здания обкомов и райкомов, другое имущество, если будет Социалистическая а не Коммунистическая партия. И тут, неожиданно, спросили мое мнение. Был бы это советский период, внукам бы потом рассказывал, как члены Политбюро у меня спрашивали, куда идти — к коммунизму или социализму. Но тут, неожиданно даже для себя, вспомнив «Краткий курс», уверенно сказал: есть партийные задачи первоочередные и перспективные. Сегодня первоочередная, — сохранить завоевания социализма, перспективы коммунизма явно отодвигаются. (До этого, в Академии общественных наук, при обсуждении перспектив советов, я прямо сказал, что думать надо уже не о советах, а о том, что будет вместо них и готовится к этому. В качестве варианта я предложил проработать вопрос о земских учреждениях). Вскоре, на этой встрече я почувствовал, что наступает момент принципиальных решений и мне лучше уйти. Насколько теперь понятно, решение было принято в пользу создания КПРФ.

В июле 1991 года вообще состоялось учреждение первого «антисоветского правительства», куда меня пригласили. Собрание проходило в помещении Федерации мира и согласия на проспекте Мира, где мне показали список министерств будущего правительства и предложили выбрать себе подходящую министерскую должность. При этом предупредили, что министром иностранных дел будет В.Жириновский, который в тот момент в зале уже громогласно исполнял свою выходную арию про сапоги в Индийском океане. Неожиданно в зал вошел А.Собчак, увидел меня, подошел и сел рядом. Кто — то из организаторов встречи, показывая на А.Собчака, объявил: «Вот премьер министр нового правительства». Анатолий Иванович, огляделся, послушал В.Жириновского, других «министров», спросил, кем я собираюсь быть. Я ответил, что сам не до конца понимаю, что вообще здесь происходит (никто мне не говорил, что пригласили меня на учреждение «антисоветского» правительства, поскольку я просто бы на это не пошел). Потом А.Собчак, видимо, правильно оценил состав своего будущего «правительства», встал, сказал, что ему надо еще подумать, и вышел. Я посмотрел еще некоторое время на эту публику, и так же молча, ушел. Судя по тому, что сообщение о первом заседании «антисоветского правительства» прошло во всех СМИ, стало понятно, что его основная роль — информационно — пропагандистская, — шла подготовка «Августа 1991-го».

Мне трудно сказать, где бы я был во время «Августа 1991-го», потому, что в это время я был в США. Это судьба, — не её подарок, — а данность. Мы готовились отмечать 250 — летие открытия Русской Америки, а это — «наша тема» и именно с этой целью полетели на восток, через Магадан на Аляску. Там в Анкоридже нас, небольшую российскую делегацию (от Моссовета я был один, как специалист — международник), пригласили на север Аляски в поселок Прадхо-бей, откуда начинается знаменитый североамериканский трансконтинентальный газопровод. Там местный нефтегазовый магнат стал рассказывать, что ресурсы месторождений на Аляске начали истощаться и предложил «срезать» добывающие платформы и морем доставить их и установить, например, на Ямале, организовав там совместную нефтегазовую компанию. Мы ответили, что подумаем.

Затем последовали встречи с соотечественниками в Сиэтле, Сан — Франциско, а в Хьюстоне по прибытии нам сказали, что в СССР совершен государственный переворот. Сначала мы засмеялись, потом стали смотреть трансляции по телевидению, и у меня было только одно решение: бросить все и срочно вылететь в Москву. Откровенно скажу, такое мнение было не у всех. Те, у кого было такое же, как у меня мнение, выяснили, что быстрее всего лететь в Мехико и там пересесть на наш Аэрофлот до Москвы, что и было сделано. Прибыли 25 августа: везде политическая чистка, в Моссовете создана спецкомиссия по благонадежности, а тут и Круговых заявился. То, что не сделала Мандатная комиссия, можно сделать сейчас. Невозможно передать словами картину допроса: — где я был в ГКЧП? — в Америке. Перестаньте заниматься политической демагогией. Проверяли, опрашивали, опять сорвалось. Ничего не поделаешь. «Не замаран».

И мы пошли дальше, ясно понимая, что долго быть просто «независимой», — депутатская группа не могла; — она сформировалась, равно удалилась от двух основных депутатских групп, обеспечила себе определенное политическое место, надо было двигаться вперед. Это означало в первую очередь отказ от бушевавших в то время крайностей, — «левых» и «правых». Придуманное нами словосочетание «политический центр» всем понравилось, но я решил проверить, есть ли в мировой политической практике нечто похожее, ведь стали задумываться и о собственной политической партии. Пришел в Дипломатическую Академию, где еще числился на работе, попросил в библиотеке справочники зарубежных политических партий, и первое, что прочитал: «партии центра». Но не факт наличия такой партии за рубежом было определяющим, это лишь только организационная форма, но политическое содержание мы вкладывали свое. «Центристская линия политического поведения», (объявленная нами в июле 1991 года), отказ от «крайностей» — левых и правых, — термины, введенные в политический оборот именно нами, были подхвачены потом повсеместно. Но главное, что мы сделали, — определили российскую систему ценностей: не «общечеловеческих», которые никто так и не назвал, а «традиционные» национально — культурные ценности народов России. Но и они в то время оставались в ажиотаже «борьбы за демократию» не востребованными. И только сегодня, уже в новых политических реалиях, возникла потребность в такой «национально — ориентированной» политике и таких «традиционных» национально — культурных ценностях и политических структурах. Но нами и, не побоюсь сказать, — страной, — политическое время перехода на рельсы «цивилизационного», «российского пути развития» было упущено. Август 1991-го, «двоичная матрица» демократической революции надолго отодвинула полноценное цивилизационное развитие России, но не смогло отменить его.

Незадолго до выборов Ю.М.Лужкова Председателем исполкома на сессии Моссовета, он неожиданно позвонил мне домой и предложил встретиться. Договорились о встрече на нейтральной территории — в Бауманском райисполкоме. Там, Юрий Михайлович попросил поддержать его кандидатуру при голосовании. Я сказал, что мы на группе уже решили его поддержать, но этого мало, необходимы дополнительные пропагандистские действия, и в этой связи спросил, а как в политическом плане он себя собирается позиционировать? Юрий Михайлович подумал, и ответил: «В качестве крепкого хозяйственника». Я, быть может, стал первым, кто услышал это словосочетание — «крепкий хозяйственник», которое потом пошло гулять по выборам по всей стране, стало неотъемлемой частью политической жизни в целом.

Правительство Ю.М.Лужкова работало как единая команда, где, наряду с высоким профессионализмом, как мы замечали, принцип личной преданности был важнейшим. Юрий Михайлович обладал, надеюсь, и сегодня, исключительной памятью, знал всех по именам — отчествам, пустым и опасным номером была любая попытка дать ему неверные данные, или — не дай бог — обмануть. Казалось, он знал в Москве каждый дом. Я встречался с Юрием Михайловичем всего несколько раз. Первый — когда предложил и затем организовал первую встречу мэров столиц ставших независимыми государств СНГ и Прибалтики (сегодня они стали традиционными). Второй — участвовал во встрече с мэром Токио, приехавшем в Москву. Не забуду совет токийского мэра — Ю.Лужкову: «Вы вступили в рыночную экономику, и прошу учитывать наши ошибки. Ни за что не приватизируйте городскую землю. Мы, в Токио, совершили эту ошибку, теперь, что бы построить в городе поликлинику, мы платим за землю денег многократно больше, чем за строительство и оборудование самой поликлиники». Думаю, Ю.М.Лужков во многом учел это замечание.

Неожиданно хорошие отношения стали складываться у нашей группы с В.И.Ресиным, руководителем строительного комплекса Москвы, что, в первую очередь объяснялось началом приватизации строительного комплекса, а мы были последовательными противниками приватизации ключевых, с точки зрения жизнеобеспечения москвичей, сфер городского хозяйства. К тому же два наших депутата Н.Маслов и К Буравлев возглавляли профильные постоянные комиссии. Мы, действительно, сделали все возможное для сохранения единства стройкомплекса Москвы, правильность чего многократно подтвердилось в последующем. Подтвердилось это и тем, что со временем: — Н.Маслов — стал заместителем Председателя Госстроя России, а К.Буравлев — вице — премьером московского правительства. Для меня лично, В.И.Ресин запомнился еще тем, что над его креслом в рабочем кабинете всегда висел портрет В.И.Ленина «маслом», что не мешало ему самым деятельным образом бороться и победить советскую власть.

Излишняя политизация Моссовета мешала широкому сотрудничеству депутатов различных фракций, но когда эти барьеры ломались, получались неплохие результаты. Так, в моем округе находились Головинские пруды, из которых вытекает речка Лихоборка, в то время, — не просто ужасно загрязненная, но просто загаженная. Я посмотрел, в какой избирательный округ она дальше течет. Оказалось, в округ депутата от «ДемРоссии» А.Бабушкина. Встретились. Обсудили. В итоге — родился законопроект о сохранении малых рек Москвы, который внес огромный вклад в дело оздоровления рек и городской экологии в целом, и который с разными изменениями действует и сегодня. И таких примеров положительного взаимодействия на рабочем уровне депутатов из различных депутатских групп было немало.

Вообще, работа в своем избирательном округе, безусловно, стояла на первом месте, была для меня очень интересной и увлекательной, только здесь в полной мере можно было погрузиться в «народную жизнь», встретиться с необычными людьми и нестандартными ситуациями. Например, — в одном из домов, на верхнем этаже проживал радиолюбитель, который, говоря современным языком «приватизировал» над своей квартирой пространство на чердаке и крыше, установив там мощную антенну и кучу радиооборудования. И как только он выходил «на связь» со своими коллегами, весь свет во всем доме вырубался. Жители устали жаловаться в милицию, стали бегать ко мне. В очередной раз, стою в потемках с ним на чердаке. Он, в трусах и майке, худой и высокий, по своему, обаятельный «Дон Кихот радиолюбительства», объясняет мне: «Вчера я вышел на связь с Канберрой, договорились связаться сегодня. Что же мне делать, товарищ депутат, как связаться, поможете мне?». «Помогу, — сказал я, — связаться с КГБ за незаконную установку на квартире системы радиоперехвата». Конечно, я хватанул лишнего, но подействовало, и он с трудом, но переоборудовал всю свою систему, свет у жильцов не выключался. Или еще тяжелый случай. В районе стоял двухэтажный дом, которого юридически не было, — его по документам снесли еще во время первой реконструкции Москвы в 30-е годы прошлого столетия. Воду и свет подавали полвека «по привычке», почту носили в несуществующий адрес. У подъезда встретила меня пожилая женщина с внучками, и говорит: «Когда я перед войной выходила замуж, и нас поселили здесь, то мне говорили: — счастливая, скоро дом снесут, и вы будете жить в новой квартире. Теперь вот уже и внучки повзрослели в этом доме. Не за себя уже прошу, — за них, помогите». Здесь я впервые столкнулся с проблемой создания «переселенческого фонда» и поиска свободной площадки для нового дома. Площадка, — вот она, куда временно переселить — нашел, снесли трущобы, стали строить новый дом, который заселили уже после Моссовета. Я время от времени проезжаю мимо него и невольно все вспоминаю. Еженедельно обходил весь район, и меня уже по привычке, у выхода из подъезда всегда ждали дворовые собаки, с которыми шли решать местные вопросы. Но когда я перестал быть депутатом, они, не зная этого, все равно ожидали меня. Тогда я садился рядом с ними и говорил: «Собаки, мои дорогие помощники. Я уже — не депутат, и по всему району уже ходить с вами не буду. Не ждите меня больше». Что — то было очень трогательное в том, какими преданными, в отличие от людей, они были.

Тяжелее всего были случаи личностного, человеческого плана, в самом «низу». Однажды вбегает подвыпившая молодая особа и кричит, что их всех милиция выгоняет из дома на улицу. Прихожу к дому, стоит милиционер и выгоняет — пожилого отца, молодого его сына и эту его молодую жену из квартиры на улицу. Спрашиваю, почему. Отвечает — прописана в квартире была только жена отца, которая на днях скончалась. Говорю, что это дело не участкового милиционера, а судебного разбирательства и возвращаю, к неудовольствию милиционера их в квартиру. У юристов потом спросил, что делать. Объяснили, что в суде надо подтвердить факт совместного проживания семьи. Спросил у соседей — они хором, что дед с бабкой жили здесь тридцать лет, сына родили, хотя прописана была только бабка, никто на это в то время не смотрел. А сын женился, выписался, но продолжали жить все вместе и с невестой. Иду в суд, судья меня спрашивает, могу ли я подтвердить факт совместного проживания семьи в этой квартире. Да, говорю я, подтверждаю. Как же все они меня целовали, когда судья оставил квартиру им. Проходит буквально неделя, опять прибегает молодая и кричит, что опять выселяют. Почему? Дед умер. Прихожу к дому, опять тот же милиционер (ему, оказывается, эту квартиру обещали на работе), та же ситуация. Опять отбиваю, опять суд, опять подтверждаю и возвращаю. Еще неделя. Опять бежит молодая, ревет, — теперь уже сын (ее муж) умер, ее выгоняют. Тут уж у нее вообще никаких прав и свидетельств. И все это в течение одного месяца.

Много сил положил на благоустройство своего района, — особенно, — асфальтирование внутридомовых переходов, что оперативно включал в годовой план и все, на радость жителей, выполнял, заасфальтировал. Но не на радость других депутатов, асфальта для которых не хватало. Пришлось оперативно переоборудовать асфальтовый завод в Северном округе, установить там оборудование по сухому производству асфальта, и вместо километрового зловонного дыма над территорией завода там посадили розы. В условиях острого дефицита продовольствия «пробил» строительство колбасного цеха, (в жуткой ругани с депутатами райсовета, выдвинувшими один странный довод против строительства: это приведет к распространению крыс в районе), ежедневно контролировал строительство и запустил его. Решили начать с производства одного вида колбасы: — «домашней», «по 2.20», назвал ее по месту производства — «Лихоборская». Признаюсь, гадость была порядочная, но ничего другого не было, и более того, потребовал и подписал с цехом договор об обязательной поставке половины произведенной колбасы в свой район, где этому были рады. Но когда через год эту колбасу уже отказывались покупать, директор цеха уже гонял за мной и требовал, что бы я выполнял договор и продолжал закупать половину продукции. По ночам в Научно — исследовательском институте теплотехники в подземном цехе, как объясняли, «испытывали ракетные сопла», от чего ночью можно было даже увидеть, как трясутся дома. Уговорили это отменить. Еще на одном заводе района работал ускоритель, радиоактивные отходы от которого закапывали тут же. Провели дезактивацию. Онежская улица состояла из двух полос, провел параллельную дорогу, в две стороны. По Флотской улице, в ее самом конце регулярно прорывало трубы и горячая вода, особенно зимой, хлестала по округе, заволакивая округу паром. С каждой аварией дозвониться до ремонтников с теплостанции, тем более, ночью, зимой, было не возможно, звали меня. Её начальник, как правило, пьяный, обещал все исправить, и все равно в очередной раз, несмотря на наши протесты, укладывал бракованные трубы, которые иной раз через несколько дней, опять лопались. Поэтому по всей улице трубы выкопали на поверхность, — легче регулярно ремонтировать. Наконец терпение лопнуло уже в правительстве, теплостанция била все рекорды по аварийности в городе, и этот товарищ был вызван на отчет. Перед заседанием, он буквально стал умолять меня спасти его в обмен на полный ремонт, что, собственно, для меня было главным. Приехал, как помню, начальник Департамента инженерного обеспечения Правительства Москвы, я его попросил не увольнять начальника, «дать исправиться» с определенными условиями, но он сказал, что помимо недостатков производственных, начальник не совсем чист на руку. Спросил, это доказано? — нет, ответил, идет расследование. Тогда давайте так, когда точно будет все доказано, вернемся к вопросу об увольнении, а пока, составили список обязательств, в том числе, закопать все трубы. Начальник не находил слов для благодарности. К чему я это говорю. Уже на первых, после Моссовета, выборах в Мосгордуму этот «ремонтный начальник» объявил, что это депутат Моссовета — то есть я — виноват в срыве теплоснабжения, мешал ему работать, и на модной в тот период волне критики Моссовета, и, как писали местные газеты, на те деньги, о которых говорил начальник Департамента, — избрался в МГД.

В практическом плане, реализация «независимой», «центристской», традиционной системы ценностей воплотилась, в частности, в попытках воссоздания исторических для Москвы и России социальных групп: казачества, дворянства, купечества, мещанства, что мы активно и продвигали.

Для меня, потомственного казака, возрождение казачества играло особую роль. Поскольку большой объем работы по комиссии не позволял уделить основное время именно казачеству, я предложил своему заместителю по комиссии донскому казаку Владимиру Наумову заняться созданием единой (различных по характеру казачьих структур по стране было много) казачьей организации, название которой решили дать «Союз казаков России». Но для столь масштабной и общероссийской по характеру работы не было лидера, атамана. Владимир искал его повсеместно, приводя «на собеседование» то одного, то другого, но все не подходили. Наконец, однажды, вместе с Владимиром в комнату вошел фактурный, с казачьими усами, чисто внешне — настоящий атаман, и представился: «Директор автобазы в Солнцево Александр Мартынов». К счастью, внешность полностью совпала с содержанием, и впоследствии А.Мартынов не только возглавил Союз казаков России, но и стал депутатом Государственной Думы, много сделал для правового обеспечения деятельности казачества. Впрочем, этим впоследствии пришлось непосредственно заниматься и мне, уже в качестве члена Совета по делам казачества при Президенте РФ. А вот что произошло с Владимиром Наумовым, так и не понятно: его убили почти 10 лет спустя. Что и как, а главное — почему это произошло, — так окончательно и не выяснено.

Быстрее всех сорганизовались дворяне, создав уже в 1990 году Российское Дворянское Собрание. Москомимущество им выделило здание бывшего музея К.Маркса — Ф.Энгельса, что на Волхонке, сразу за основным зданием Музея изобразительных искусств им. А.Пушкина. В правой части переданного дворянам здания продолжала находиться редколлегия журнала «Коммунист», где в это время все еще заместителем главного редактора работал Е.Гайдар, с которым дворяне там и познакомились. Первым Предводителем РДС был избран князь А. К. Голицын, симпатичный и общительный человек. Накануне его избрания ко мне пришли из милиции и предупредили, что «князь», не смотря на свое действительное родство с известной фамилией, в реальной жизни — судимый «вор — форточник», и что это необходимо иметь в виду. Впрямую «Предводителя» об этом спросить я не решился, а «дворяне», которым о разговоре с милицией я так же не говорил, все активно выступили за него. Это «своеобразие» биографии «Предводителя», как мне потом рассказали, проявилось позже, когда стали выяснять, куда ушли деньги за аренду помещений, ЖКХ и т.п., что закончилось, в конечном счете, потерей для дворянства этого здания. Несмотря на это, российское дворянство сыграло, и убежден, — продолжает играть выдающуюся роль в возрождении российской традиционной культуры, истории, повышении статуса страны на международной арене.

Мы помогли сорганизоваться и купечеству, создавшему в 1992 году свое Общество купцов и промышленников, которое возглавил Олег Гарцев. Оно сделало, по — моему, главное: раскрыло роль российского купечества не только в сфере предпринимательства, но и культуры, искусства, благотворительности. Этому комплексному взгляду на купечество была посвящена первая выставка по истории известных купеческих фамилий, открытая в здании тогда Плехановского института, превратившись потом в его постоянную экспозицию.

Помню, как на первой нашей встрече потомок купцов Абрикосовых сразу просто потребовал вернуть ему кондитерскую фабрику «Бабаевский». Но был и особый случай. Ко мне пришли — очень статные, — отец и сын. Младший представился как майор КГБ Смирнов. Я на всякий случай приготовился ко всему, но вскоре выяснилось, что он и его отец — потомки известного производителя водки П.Смирнова и хотели бы воссоздать и зарегистрировать свою родовую компанию «Петр Смирнов и его потомки» в чем им в регистрационной палате Кунцевского района отказали. Я пригласил нашего депутата из этого района Н.Кабурнеева и вместе мы, на радость Смирновым, протолкнули регистрацию. Время от времени Смирнов — младший, приходил ко мне, приглашал в свой исторический дом на Пятницкой, угощал первым экземпляром «Столового вина №21» (так на самом деле ранее называлась их водка), но потом водочные дела столкнулись с целым комплексом правовых проблем, оспариванием прав на наследство, с которыми, к сожалению, не во всем им удалось справиться. Но водку «Смирновскую» запустили!

Проще, и по человечески, мило и уютно пошли дела у московских мещан. Они не на что особо не претендовали, долго обсуждали, что и как им делать, а потом пришли ко мне и сказали, что лучше всего, наверное, создать музей мещанского быта в Москве. Спросили, где и как его открыть? Ответил, что, конечно же, в районе Мещанских улиц. Потом написал письмо с просьбой выделить там подходящее помещение, что и было сделано. Родные московские мещане с радостью и достоинством за свой вклад в историю города, наполнили небольшое помещение музея всякой замечательной всячиной, прямо по В.Гиляровскому, включая герань, и музей этот вроде бы работает и сегодня.

Однако настоящие испытания пришлось выдержать во время поистине исторического события: — возрождения в качестве государственного праздника Дня Славянской письменности и культуры. До 1992 года он проводился на общественных началах в различных городах страны. Инициатором празднования в Москве выступила, тогдашний заместитель министра культуры России Н.Б.Жукова, — замечательная, глубоко порядочная и деятельная женщина (сегодня возглавляет Союз православных женщин России), которая пригласила меня для предварительного обсуждения его организации. Решили: создать памятник Кириллу и Мефодию (скульптор — В.М.Клыков), провести фестиваль славянских фильмов (кинорежиссер — Н.П.Бурляев), а так же фестиваль славянского фольклора, который курировал тогдашний митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим. По существу мы и еще несколько специалистов и составили костяк организационной группы проведения Дня Славянской письменности и культуры, несмотря на то, что потом было создано масса официальных комиссий.

Но встал вопрос, куда ставить памятник. Исторически, с именами Кирилла и Мефодия была связана, располагавшаяся на современной Никольской улице Славяно — греко — латинская академия, но заявленные параметры монумента не позволяли его там установить. Г.Х.Попов предлагал место для памятника в районе Зеленограда, как он сказал «поближе к леску». Было странное чувство: памятник почти готов, куда его ставит неизвестно, и ты должен это место найти. В итоге, выбрали нижнюю часть Старой площади, которую переименовали в Славянскую. Все время создания памятника я многократно посещал мастерскую Клыкова, а в последствие, просто подружился с Вячеславом Михайловичем, стал с ним одним из учредителей Международного Фонда славянской письменности и культуры, участвовал совместно во многих проектах, и так вплоть до скоропостижной кончины выдающегося Мастера, которого отпевали в Сретенском монастыре.

Финансирование сооружения памятника осуществил Русский национальный банк, который заключил по этому поводу юридически обязывающее соглашение, в соответствие с которым, дарил этот памятник городу. По этому соглашению на памятнике должна быть сделана благодарственная надпись в честь Русского национального банка. Однако ко дню открытия памятника на нем оказалась другая надпись, — благодарность неизвестно откуда взявшемуся конкретному предпринимателю, с весьма сомнительной репутацией (не буду называть это имя, его и сегодня можно прочитать на памятнике). Русский национальный банк принял решение опротестовать это в суде, но буквально накануне, его уговорили не делать этого и открыть памятник (суд состоялся позже, когда договоренность все — таки не выполнили, и принял решение обязать сделать благодарственную надпись о Русском национальном банке). В добавление к этому, стали говорить, что и в надписи по-старославянски на памятнике содержалось несколько орфографических ошибок, которые требовали исправить, но времени на разборку этого уже не было.

Дальше — больше, по нарастающей. В.Клыков, прежде чем посмотреть на свое творение, пришел в Министерство культуры, где получил авторские документы, весьма солидный гонорар и, поднявшись по Китайгородскому проезду вверх, остановился, зачарованный на площадке перед памятником. Когда волна очарования прошла, то увидел, что его кейс с документами, паспортом и гонораром исчез. Вячеслав Михайлович, под тяжестью навалившихся на него невзгод, сказал мне: «Вот откроем памятник, давай выпьем, надо достать водки». Вечером, накануне открытия, мы зажгли свечу в Неугасимой Лампаде, установленной в постаменте памятника. Но только я приехал домой, звонок из милиции: неизвестные подъехали на машине и расстреляли из автомата памятник и Неугасимую Лампаду. (Здесь дополнительно отмечу, что абсолютно все скульптурные работы В.Клыкова подвергались различного рода надругательствам, вплоть до взрыва, и как в последствие он мне сказал, что сильно удивился бы, если с этим памятником ничего не произошло). Когда вернулся к памятнику, там уже работали мастера, зачищая следы от пуль (их можно нащупать и сегодня). Мы вновь зажгли Лампаду, и далеко за полночь приехал домой. И тут опять звонок. Звонил один, очень своеобразный, но добродушный товарищ, по типажу, как из кинофильма: — «Живет такой парень». Его все звали, по — моему, — Витек. Он не был ни депутатом, ни чиновником. Но был вхож везде, — начиная с Мэра и кончая всех правительственных структур, и сам по себе, был действительно хорошим парнем, но «без тормозов». Он позвонил, и строго, с упреком спросил, почему я его не пригласил на открытие памятника. Я его не только пригласил, но тут же вспомнил просьбу В.Клыкова и попросил его принести водки, что, к сожалению, он и сделал.

Для полноты картины следует добавить, что все немалые наличные средства, в основном, добровольные пожертвования, предназначенные для финансирования различных мероприятий праздника на всех площадках, решено было передать одному лицу, — «православному предпринимателю» для распределения между участниками по ходу празднования. Вечером накануне открытия праздника, этот деятель, решил «по-славянски» широко отметить начало мероприятия, крепко выпил, взял такси, строго предупредил водителя, что у него с собой большая сумма денег, и поэтому потребовал ехать очень аккуратно. Водитель выполнил все его требования, но одно добавил от себя: чем — то шлепнул предпринимателя по голове. С пробитой головой он очухался уже на заре, на обочине дороги, и без денег для всех мероприятий праздника, что только всем добавило не только удивления, но и энтузиазма.

Утром, на Соборной площади в Кремле собрались участники открытия памятника: В.Клыков, Н.Михалков, В.Распутин, целая плеяда выдающихся представителей русской литературы и культуры и все вместе двинулись к Славянской площади крестным ходом. Вокруг памятника собралось несколько тысяч людей, все ждали, кто из российского руководства прибудет на открытие. Вдруг на импровизированную трибуну у памятника поднялся тогдашний «госсекретарь» Г.Бурбулис. Увидев его, В.Клыков, наотрез отказался идти на трибуну. Но тут появился Патриарх Алексий II, и мы уговорили В.Клыкова, присоединится к нему. Начались выступления, и вдруг, к моему ужасу, я вижу, как на трибуну поднимается Витек с авоськой, полной бутылками с водкой. Оказывается, он действительно накупил водки, подошел к памятнику с противоположной стороны, и не найдя меня, попросил милиционера сообщить В.Клыкову, что ему от Круговых принесли водки. Услышав ключевое слово, Вячеслав Михайлович попросил пропустить товарища, но даже сам не ожидал, что тот поднимется на трибуну и встанет рядом с Патриархом. На следующий день фото трибуны с Патриархом, В.Клыковым и Витьком появилось во всех газетах. Дальше — больше. По завершению мероприятия Патриарх пригласил В.Клыкова на обед, но Витек к ним запросто присоединился и, как потом рассказывали, неоднократно наливал водку всем, начиная с Его Святейшества. Далеко за полночь, уже подружившись, они позвонили мне домой и предложили встретиться, из чего я заключил, что водка в авоське закончилась.

Все эти события происходили как то слишком «по — русски»: сворованные документы и деньги, расстрелянная Лампада, судебное дело по поводу надписей, водка в авоське, повсеместный разлад, надрыв на пределе сил. Но что удивительно, спустя четверть века: памятник на Славянской площади просветителям Руси Кириллу и Мефодию — стоит; День славянской письменности и культуры стал государственным, Международный Центр славянской письменности и культуры — учредили и действует и сегодня, фестиваль славянского фольклора — сегодня это — Витебский базар, фестиваль славянских фильмов это — кинофестиваль Серебряный Витязь. Все они стали международно — значимыми форумами, и заложили прочный, цивилизационный фундамент продвижения страны по своему, «особому» как и у любой другой страны пути, который продиктован нашей традицией и историей. И на который, во многом интуитивно, пыталась выйти наша депутатская группа.

На политическую арену советско — российского периода жестко вышла национальная политика, в первую очередь своими, хорошо отрежиссированными межнациональными конфликтами, грамотно зажженными по всему периметру СССР. Москва при этом, вопреки желанию москвичей превратилась в интеллектуальный, организационный, финансовый и материально — снабженческий, а то и — военизированный центр межнационального противоборства уже в силу того, что все эти ресурсы и, главное, — различного рода националистические идеологи и политики, как правило, и проживали в Москве. Поэтому придуманный мною тогда лозунг: «Мы все разные, но в Москве мы в первую очередь — москвичи» стал не просто актуальным, но и официально используется, по сей день (тогдашний элемент современной «российской гражданской нации»). Вся эта тематика входила в сферу деятельности постоянной комиссии по национальной политике, межнациональным отношениям и межрегиональным связям Москвы возглавлять которую, с описанными выше проблемами пришлось мне. Буквально на второй день после избрания председателем комиссии раздался звонок: «Говорит Рафик Нишанович Нишанов, Председатель Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Я поздравляю Вас Игорь Эрикович с избранием на этот ответственный пост. Давайте встретимся вместе с Председателем Совета Национальностей Верховного Совета России Р.Г.Абдулатиповым. Только имейте в виду, что Рамазан Гаджимуратович свое согласие уже дал». Я, конечно, ответил, что встретиться готов. Но в таком формате, в силу возникших обстоятельств, встречи не получилось. Встречались поочередно, причем, если с Р.Н.Нишановым было несколько встреч, то с Рамазаном Гаджимуратовичем мы в последствие, просто тесно сотрудничали и дружим до сих пор. Общий вывод этих первых бесед, в части, касающейся Москвы: основные усилия, по моему мнению, необходимо направить на трансформацию националистических, таких как «национальные фронты», (штаб квартиры которых так же зачастую находились в Москве) организаций, — в национально — культурные общества, содействием созданию которых я вплотную занялся.

То, что конфликты в Москве тщательно готовились, свидетельствует, хотя бы один такой пример. Где то весной 1991 года мне позвонил Г.С.Таразевич, бывший Председатель Президиума ВС Белоруссии, а в последствии — председатель Комиссии по национальной политике и межнациональным отношениям Совета Национальностей ВС СССР, и в резкой форме спросил, почему в Москве русские избивают белорусов? В Минске, сказал он полно листовок на эту тему. Стал разбираться. Выяснилось следующее. Активно действовавший в Москве Белорусский народный фронт (БНФ) в качестве «образца русско-белорусского межнационального конфликта» подобрал одного, оболваненного националистической пропагандой белоруса — по национальности, пьяницу — по натуре. Когда он, в очередной раз, пришел в соответствующем виде домой, его жена, русская по национальности, привычно вызвала милицию, которая этого «клиента» хорошо знала и не раз сажала за пьянство на 15 суток. Но все дело в том, что когда приехали милиционеры, — один русский, другой татарин, — он стал драться, заявляя, что рассматривает происходящее как «межнациональный конфликт», в ходе которого «русские бьют белорусов», чего русско — татарские милиционеры в упор не поняли и пару раз «успокоили» товарища дубинкой. БНФ тут же нашлепал и распространил по Минску свою фальшивку о фальшивом конфликте. Но дело было сделано, никого правда о происшедшем не интересовала, и такая технология в ходу и сегодня.

Еще один пример. В один из первых, после августовских событий 1991 г. день, на площадь у памятника Юрию Долгорукову вышли ряженные под казаков «представители русского народа» и стали требовать «русской государственности». Все эти «требования» были написаны на плакатах, но скандировали они только один-два лозунга, поскольку, как вскоре выяснилось, большинство из этих «русских патриотов» просто не знали русского языка. Как и в 1917-м их собрали ради политической массовки. Тут же «случайно» к ним подошел тогдашний лидер Азербайджанского народного фронта А. Эльчибей и перед десятками таких же «случайно» собравшихся точно по времени телекамер заявил: «Вон, смотрите, эти русские требуют своей государственности. Но раз так, почему нам, азербайджанцам нельзя бороться за свою государственность» и призвал к окончательному выходу Азербайджана из Советского Союза, затем вернулся в Баку, стал на выборах Президентом Азербайджана, вывел страну из состава СССР. Все это шоу готовилось в связи с «угрозой» возобновления «новоогаревского» процесса и возможности сохранения «обновленного» Союза, допустить чего организаторы этого мероприятия не хотели. Подобная стандартная комбинация по разыгрыванию «русской карты» в различных ситуациях осуществлялась не раз и, судя по всему, будет разыгрываться и дальше. Но русский народ, тогда, да и сейчас так и не догадывается, что это он «виновник» развала Советского Союза.

Но были и другие примеры. Моссовет, по существу заложил основы современной национальной политики в Москве, и во многом, — и в России. Созданные в Москве первые национально — культурные общества, опыт их работы послужили основой разработки Федерального закона «О национально — культурной автономии», а общее число созданных на различных уровнях национально — культурных обществ, в стране перевалило 10 тысяч. Сейчас трудно представить, но в Москве долгое время был запрещен Сабантуй — праздник башкир, татар и других народов Поволжья, — милиция их просто разгоняла. Меня попросил помочь справиться с этой ситуацией, бывший в то время имам — хатыб Соборной мечети Равиль Гайнутдин, с которым мы приехали в Измайловский парк. Там, напротив многонациональной толпы, наготове, уже стояла милиция, с которой я вынужден был вступить в противоборство (у них была команда — «разгонять»), забрать у них мегафон, и громко объявить об открытии первого официального Сабантуя, ставшего в последствие традиционным и любимым для москвичей — выходцев из народов Поволжья праздником. Так же, не без напряженных обсуждений и даже митингов, на которых пришлось выступать, решили еще ряд проблем. Среди них: возвращение исторического здания московской татарской школы — «Дома Асадуллаева» Татарскому культурному центру, возвращение исторических названий улицам: Малому и Большому Татарским переулкам, мечети в исторической татарской слободе (в ней находилась фабрика «Русские узоры»). Конечно, отказано было в требованиях «снести Храм Василия Блаженного на Красной площади», построенный в честь взятия Казани и тем самым «отомстить Ивану Грозному», запретить русские народные сказки, где говорилось о «поганых татаринах» и т.п. Украинской общине был передан Дом на Арбате, где на пути на Украину стояла «домина» с телом Тараса Шевченко (сейчас это Дом украинской книги). Открыта первая многонациональная школа, где родной язык изучали представители нескольких национальностей. Запомнилось посещение синагоги, где была запланирована встреча с раввином Московской хоральной синагоги А. Шаевичем. В назначенное время у входа меня встретил человек, спросил, кто я и к кому пришел. Я ответил. Стал задавать еще вопросы, например, что я, как председатель комиссии могу сделать. Я отвечал. Обсуждали все довольно долго, и, видимо убедившись в чем то, для него важном, этот человек неожиданно сказал мне: «Тогда я Шаевич». Этот блестящий пример ответственного отношения к себе, своей работе, своему времени, я взял себе на вооружение. Сначала до конца пойми, кто стоит перед тобой, а потом решай, стоит ли на него тратить время.

За все время работы в сфере национальной политики в Моссовете был случай, в котором как в капле воды, отразился весь характер последующих, тяжелейших для всей страны событий и понимание в этом своего долга. Этот случай был связан с Чечней. У здания Верховного Совета собрался митинг в поддержку суверенитета Чечни (по моему, это была осень 1991 года, может, ошибаюсь). Мне позвонил Р.Абдулатипов и спросил, что это у нас в Москве происходит, что это за такой чеченский митинг, и попросил меня в этом разобраться. Хотел ответить, что это не «у нас в Москве», а « в Верховном Совете» (имелось в виду известные решения по Чечне Верховного Совета) происходит, но, тут же отправился к Белому дому. Там, к моему удивлению, собрались не просто митингующие, но неизвестно откуда прискакавшие на лошадях конники с флагами Чечни. На площади, как всегда в таких случаях, царил хаос, все что то по- чеченски громко кричали, неразбериха, пока вдруг меня не пригласили в Белый дом и там сказали, что по имеющейся у них информации, сейчас на митинге объявят «газават», в первую очередь Москве, и попросили сделать все, что бы этого не допустить. Что такое «газават» я в деталях не знал, но почему — то от этой информации мне стало не по себе. Вышел на площадку, собрал знакомых чеченцев и не только, (вот где пригодились национально — культурные общества), поставил задачи, сам выступил, и, вместе мы не допустили, пока пусть формально, объявления «газавата» на самом митинге. Но это носило временный характер, и надо было думать, как этого не допустить в принципе. Конечно, можно было под разными предлогами отойти в сторону от этой проблемы, сказать, что это не наша компетенция, но это означало поставить москвичей под удар, масштаб которого все узнали позже. Вот когда высокие слова, которые все депутаты всегда говорят всем избирателям, потребовали практического подтверждения.

Пришлось слова подтверждать делом и действовать самостоятельно (в Моссовете, в силу изложенного ранее говорить мне было не с кем). В первую очередь, решил посоветоваться с Равилем Гайнутдином, глубоко эрудированным и авторитетным человеком. Он гостеприимно принял меня, внимательно выслушал, очень расстроился, услышав о газавате, воспринял это как нашу общую проблему, мы стали обсуждать создавшуюся ситуацию. Решили идти по пути выработки некоего совместного: — «московско — чеченского» документа, принятие которого отменяло «газават», и создавало основу для пусть «худого», но мирного взаимодействия. Спросил у Равиля Гайнутдина, сможет ли он выехать в Чечню и изложить наши предложения там? Он неожиданно вызвал своего помощника и спросил, когда ближайший авиарейс на Грозный. Через некоторое время тот ответил, что вечером будет рейс. Тогда Р. Гайнутдин просто ответил: «Вылетаю». Единственно, что я еще попросил, что бы в случае достижения, какой — либо договоренности, чеченская сторона подтвердила это в письменном виде.

Вернулся он буквально через два дня, позвонил, и сказал, что все, о чем мы говорили, передал чеченской стороне, которая готовит свой ответ и привезет его с делегацией, как и хотели, в письменном виде. Действительно, через несколько дней приехало несколько человек, пришли в Моссовет, где мы долго говорили в целом, потом, убедившись, что правильно понимаем друг друга, передали мне документ — «Обращение чеченского народа к москвичам». Его основное содержание: «нас не правильно поняли», «чеченцы самый миролюбивый народ», «мы хотим жить в мире с москвичами», «никакого „газавата“ не будет», «если русский народ захочет добиться независимости, чеченский народ придет к нему на помощь», еще ряд предложений. Но, в тот момент, признаюсь честно, главное для нас было одно: — письменный отказ от «газавата». Не менее впечатлительными в послании были подлинные подписи, всех, сколько — либо значимых деятелей Чечни того времени: Д.Дудаева, А.Масхадова, З.Яндарбиева, М.Удугова, Ш.Басаева, Р.Гелаева, А.Закаева, С. Радуева. Видимо, на это послание они возлагали большие политические надежды. Столкнувшись лбами с Россией, они, очевидно, возлагали надежды установить доверительные отношения с Москвой, посредством которых решать не только свои московские задачи, но и выходить на федеральный уровень. Откровенно говоря, нас это тоже устраивало, ведь решался главный вопрос — о мире в Москве.

На следующий день мне позвонили из ФСК (тогдашняя ФСБ) и спросили, правда ли, что чеченская сторона передала мне некий документ? Я скромно ответил, что да. Можно ли познакомиться с ним? Можно. Приехали, прочитали, обрадовались. Передал им копию документа. Значение этого документа я понял позже, когда с началом первой чеченской войны, мне сказали, что договоренности нарушены и наш документ потерял свое значение (до 1995 года в Москве не было ни одного чеченского террористического акта). Это потом пошли: — Каширка, Дубровка и т.д. Можно по — всякому толковать эти события, приуменьшать, или преувеличивать их значение. Но, не сомневаюсь, что это был шанс на иное, нежели военное, развитие отношений с Чечней, и Москва должна была сыграть в этом определяющую роль. Я передал подлинник этого послания С.М.Шахраю, но никаких ответов на него не последовало. Видимо, «на верху», действительно взяли курс на военное решение «чеченского вопроса», но это можно было понять только в контексте уже общероссийской политики. Для меня было важно главное: я не ушел от ответственности, не бросил москвичей, сделал все, что было в моих силах, и даже несколько больше.

Еще один сюжет, характеризующий во многом «пионерскую» роль Моссовета в решении не только городских, но и общероссийских проблем. Весной 1992 года пришла информация, что в Севастополе, на кораблях только созданного российского Черноморского флота, в частности, на крейсере «Москва», испытывается острая нехватка продовольствия, установлена, фактически — блокада — украинскими силами любых связей с Россией. Собрался, поехал, в Симферополе меня встретил товарищ на ржавой «копейке», сказал, что так незаметней, довезет только по проселочной дорожке в тыл российскому флоту, а там, — пешком до крейсера «Москва», где меня уже ждут. Поехали по этому маршруту, причем с собой я еще взял две коробки: одна с тушенкой, другая с макаронами (вот она, первая «гуманитарная помощь Москвы — Черноморскому Флоту»). Когда подъехали к откосу, выпрыгнул из машины и побежал к крейсеру, а потом поднялся на его палубу, на руках уже проступила кровь от веревок на коробках. На палубе был выстроен весь экипаж, а командир крейсера, уже известный боевой капитан Владимир Богдашин отдал мне, ошарашенному такой встречей рапорт под гром оркестра. В капитанской каюте был накрыт ужин: один свежий огурец, разрезанный на много кусочков, минимум макарон, едва покрывавших дно тарелки, пол-бутылки водки. Это максимум, что удалось собрать для встречи. В повседневной жизни, ситуация была многократно хуже, можно просто сказать без преувеличения: экипажи просто голодали.

Просьба помочь с продовольствием не требовала пояснений, но была и еще одна, нестандартная просьба. Корпус крейсера проржавел, его надо покрасить. Централизованного финансирования на это не было. Просьба к Москве: купить и доставить на крейсер специальную краску. Как сейчас помню: шаровая, матовая, с шифром из почти двадцати цифр. Такую краску в то время изготовляли два завода: в Пятигорске и Сергиевом Посаде. Подключил председателя комиссии по обороне Ш.Микеева (пример межфракционного сотрудничества), он съездил в Сергиев Посад, и там заказал эту краску, которую поездом отправили в Севастополь. Наши украинские друзья «получили» её и на крейсер не передали, чем, не скрою, взбесили нас. Тогда, мы вновь закупили эту краску и отправили поездом в Новороссийск, оттуда кораблем прямо в бухту Севастополя. Как потом мне рассказал тогдашний командующий Черноморским флотом Э.Д.Балтин, при подходе сухогруза к бухте, он высадил на него морской десант и доставил краску на корабль. Мы с Ш.Микеевым так же выезжали в Севастополь на юбилей Черноморского флота и вручили ему почетный диплом Моссовета и специально выбранный нами коврик с изображением Георгия Победоносца. Это торжественное событие проходило в здании Драматического театра, и надо было прочувствовать ту щемящую тишину, в которой набитый до отказа зал прислушивался к голосу Москвы и взорвался шквалом аплодисментов за Георгия Победоносца.

Но потом произошло то, что запоминается на всю жизнь. По моему это произошло уже на Дне ВМФ в июле 1993 года, когда на трибуне, на Графской пристани уже появились первые официальные московские гости: заместитель Председателя Моссовета Э.Бакиров и высокопоставленные чиновники московской мэрии. Меня не включали в состав официальных делегаций, и я стоял в стороне и любовался свежевыкрашенным крейсером «Москва», стоящим прямо напротив пристани. По завершении парада, за мной прислали капитанский катер, весь путь до корабля я радовался своей наглядной помощи Черноморскому флоту, но вскоре, мы завернули к обратной стороне крейсера. И тут я действительно чуть не шлёпнулся в воду, меня во время на руках подняли на борт. Я не верил своим глазам: оборотная сторона корабля оставалась ржавой, не покрашенной. Мое состояние хорошо понял В.Багдашин, он сам был расстроен: краска, не смотря на правильно заказанную спецификацию, оказалась не подходящей к использованию морскими судами. Мы сделали все правильно, но производство с заданием не справилось. Вот так, очень было обидно. Да и честно говоря, стыдно. За не свою ошибку. Запомнилось так же участие в выборах в Севастополе, куда возили листовки и агитматериалы. На выборах главы города поддерживали председателя горсовета, украинца, активно выступавшего за союз с Россией. Против него выступал русский, директор вертолетного завода, люто настроенный против России. Когда мы, благодаря моссоветовской поддержке по существу выиграли председателю горсовета эти выборы, и пришли поздравить вновь избранного главу города, то он, увидев нас, с возмущением спросил, что тут этот Моссовет делает, и отказался сотрудничать. Чем — то напоминает сегодняшнюю ситуацию с Украиной. В целом, мы честно, искренне, во многом — в одиночку, без пиара и популизма, прокладывали первую, скорее тропинку, чем дорогу из Москвы в Крым. Но она очень скоро превратилась в большой путь, который, как теперь ясно, привел Крым в родную пристань. Очень хочется верить, что и наши скромные усилия все — таки просматриваются на этом пути. Мы были первыми. С крейсером «Москва» было связано еще одно, не имеющее непосредственного отношения Черноморскому флоту событие.

Неожиданно ко мне в Москву приехал в гости боцман с авианосца. Обнялись, разместил, стал накрывать на стол — выпить нечего. Не порядок. В то время на спиртное, да и на все остальное цены росли ежедневно, помнил, что бутылка водки стоила вроде две тысячи тогдашних рублей, захватил их, подхожу к лавке, подаю деньги. Продавец засмеялся, сказал, что уже три тысячи. Я тогда отдал ему эти две тысячи и сказал, что еще тысячу сейчас донесу. Так и сделал. Подхожу к лавке, стоят дворовые мужики, по рублям собирают на бутылку. Увидели меня, говорят, — вот депутат, уже три тысячи бутылка, куда вы там смотрите. А я, — до сих пор не могу себе этого простить, — решил пошутить, говорю: «Надо же, а у меня всего одна тысяча. Но я столько много делаю для всего района, неужели за мои труды мне бутылку за тысячу не дадут?». И, с этими словами даю тысячу лавочнику, тот, ясно понимая, что я ему отдал уже две тысячи, передает мне бутылку. «Да, — говорю я, — все — таки ценят мой труд!» и прошел на глазах открывших рот мужиков. То, что они по — другому оценили произошедшее, я понял уже на ближайшей встрече с избирателями. После моего выступления, они вместе поднялись на сцену и заявили, что избирателям водку продают за три тысячи, а депутату — за одну. И тоже на других встречах и повсеместно. Вывод: никогда не шутить с народом по животрепещущим вопросам, к которым водка — безусловно, относится.

Организационному обеспечению нового, многонационального единения москвичей могло бы содействовать учреждение Московского многонационального культурного центра, где разместились бы все эти общества, многонациональные библиотеки и СМИ, кафе с национальными кухнями. Мое депутатское Обращение по этому поводу к Мэру Москвы Г.Х.Попову 3 сентября 1991 года подписали руководители более 40 национально — культурных обществ, уже созданных к тому времени, но ответ так и не последовал. Дело сдвинулось уже после завершения деятельности Моссовета, когда председателем Комитета по межрегиональному сотрудничеству и национальной политике правительства Москвы назначили светлой памяти Л.И.Швецову. Мы несколько раз встречались, она живо — интересовалась, а я — рассказывал о национальной политике, национально — культурных объединениях и, о необходимости создания Московского многонационального культурного центра и размещения в нем Ассоциации московских обществ национальной культуры, которую мы так же создавали. Эта наша идея создания центра была подхвачена, но потребовалось несколько лет, пока в 1998 году, уже под названием «Московский Дом национальностей» он был открыт и стал местом взаимодействия московских национально — культурных обществ, как мы и планировали в далеком 1991 году.

В развитие курса на межнациональное сотрудничество, организовал на московском (третьем) телеканале первую передачу «Москва многонациональная», в которой приняли участие руководители всех, созданных в то время национально — культурных организаций. Прошло, с некоторыми перерывами, и даже, с разными названиями, несколько таких передач. Их организатором от ТВЦ и ведущей была Лариса Кривцова, которая пользовалась большой популярностью. Однако, после того, как по многочисленным просьбам, мы подготовили и провели первую передачу, посвященную русскому народу, в которой приняли участие ведущие в то время специалисты по «русскому вопросу», включая В.Жириновского (и конечно меня), не только закрыли саму передачу, но и — уволили Л.Кривцову, и что неожиданно — главного редактора ТВЦ — А.Мисан, латыша по национальности, который мне сказал: «Я знаю, за что меня уволили: — за то, что я за русских». За тем, эта передача, время от времени, в разных вариантах и названиях («Русский дом», например), повторялась на разных телеканалах, просто потому, что действительно была востребована и административными мерами закрыть «русский вопрос» не удастся.

Мы действительно, много и впервые сделали в сфере национальной политики, заложили, как принято говорить, её современные основы. Но этим деятельность «Независимой депутатской группы» не ограничивается. Мои коллеги возглавляли, как говорилось ранее, несколько постоянных комиссий. Думаю, они смогут добавить мой рассказ своей, не менее важной и интересной информацией.

События 1993 года, откровенно говоря, особо меня не затронули: Моссовет был чужд мне, в нем разворачивались, вызванные, насколько я понимал, дележом городской собственности скандалы, в ход шли натурально, — нижнее белье, постоянная ругань между различными группировками. Мы в этом, естественно, не участвовали. Моссовет уже выполнил поставленную перед ним задачу: «слил» в Москве советскую власть, уложившись в три, а не в пять, как предполагалось года. Это не нравилось большинству, рядовым из Демроссии, но их никто не спрашивал. В разгар октябрьских событий, мне позвонили депутаты Верховного Совета во главе со С.Степашиным и предложили участвовать в подготовке обращения о мирном разрешении конфликта, «разводу сил» и призвании Патриарха к процессу мирного урегулирования. Я, как оказалось, был единственным депутатом Моссовета, которому предложили такое участие, и мы все, вместе с Патриархом, попытались это реализовать. Но тщетно. Что было дальше, — известно и неинтересно.

Последний раз, по настоящему громко, прозвучал Моссовет, когда Е.Гайдар, следуя своей большевистской генетике, совершил «экс» на один из банков, хапнул там, по сообщениям, больше миллиарда рублей «на цели революции-демократии», и неожиданно, призвал москвичей, почему то собираться у Моссовета. Тогда Ельцин — Гайдар и их сторонники победили в силовом противостоянии в Москве. И они, и созданный ими «Демвыбор» были абсолютно уверены в своей победе на выборах в декабре в Государственную Думу, всего пару месяцев после кровавого разгрома Верховного Совета. Были убеждены, что именно их победы ждут и хотят жители России. И тут, по всем правилам политического жанра, трехлетнее политическое действо завершилось финальным спектаклем.

Он назывался «Встречей нового политического года», проходил в ночь с 12 на 13 декабря в Кремлевском Дворце съездов и куда меня, как «известного деятеля» пригласили. Посреди зала были расставлены столы, и мое место оказалась рядом с четой Меньшовых, очень приятных и «политически грамотных» людей, поскольку, о чем бы мы не начинали говорить, все заканчивалось вопросами текущей политики. Шла прямая трансляция итогов голосования по принятию новой Конституции России и выборов в новую Государственную Думу. Все было как в спектакле мирового уровня: и свет, и сцена, и артисты — ведущие, и неспешное повествование, не предвещавшее ничего неожиданного. Декорации говорили: победа «ДемРосии» и демократов неизбежна. Но спектакль ставился в России, и смена декораций прошла по-русски: сначала вообще выключили свет, потом, по-моему, около часа нас держали в абсолютной темноте, затем зажгли свет и все «увидели — услышали» уже другие декорации. Прежде всего, (неожиданно быстро) объявили о принятии новой Конституции Российской Федерации (этому искренне радовались все, — заканчивалась политическая «турбулентность» и вроде нащупали «твердь»). А дальше, — не столько по итоговым данным, сколько по внешнему виду Г.Зюганова, В.Жириновского и Е.Гайдара, стало ясно, кто победил. Финальную точку в грандиозном политическом спектакле поставил Ю.Корякин, ошибившись в очередной раз в своих воззрениях: «Россия, одумайся, ты одурела!». Нет. Россия начала путь к самой себе.