23 августа германское издание Spiegel опубликовало интервью с французским философом Андре Глюксманном, посвященное кризисным реалиям современной Европы. Склонный к эпатажу, Глюксманн давно является гуру интеллектуального мира Западной Европы. Он родился в 1937 году во Франции в еврейской семье из Восточной Европы. Сейчас ему 75 лет. Участник студенческих бунтов 1968 года Глюксманн относит себя к поколению т. н. "новых философов", которые после 1968 года разменяли интернациональные ценности марксизма на отстаивание западного цивилизационного мессианства. Теперь, как следует из публикуемого интервью, Глюксманн наблюдает крах того мира, который он создавал и которому служил. Во множестве своих прошлых работ он призывал Запад во имя идеи гуманизма и борьбы со злом ко вмешательству в чужие конфликты, как это было в Чечне или Грузии, Югославии и Ближнем Востоке. Но гуманизм, который он проповедовал, оказался абстрактной фикцией, а мир без Бога - антиинтеллектуален. Право на ресурсы планеты Запад сейчас обосновывает сеянием хаоса, открытым насилием и убийством. Глюксманн известен, как классический эталонный западноевропейский русофоб. Он открыто симпатизировал политике США 1990-2000-х годов. Теперь, когда воочию стало видно, кто является воплощениям зла на планете, Глюксманн молчит, объясняя свое молчание по этому поводу крахом постмодерна и исчезновением интеллигенции во Франции. Бывший "новый левый", ставший потом "новым правым", философ Глюксманн уже пьет свою цикуту, наблюдая за рождением вокруг себя мира совсем других правых.

В интервью Spiegel с Глюксманном беседует Ромен Леик.

Spiegel: Господин Глюксманн, в свете того интеллектуального и экзистенциального опыта, который вы обрели в ХХ веке в качестве антитоталитарного мыслителя, вы беспокоитесь о будущем Европы?

Глюксманн: Я никогда не считал, что все опасности были предотвращены после конца коммунизма и фашизма. История не остановилась. Европа не выходила из истории, когда исчез железный занавес, даже если иногда, как казалось, она хотела этого. Демократии склонны игнорировать или забывать трагические уроки истории. В этом смысле я бы сказал: да, нынешние события являются чрезвычайно тревожными.

Spiegel: С самого начала 60-х годов прошлого века европейское сообщество почти всегда идет от одного кризиса к другому. Неудачи являются частью нормального режима функционирования.

Глюксманн: Ощущение кризиса характеризует современную европейскую эпоху. Из него можно сделать общий вывод, что Европа на самом деле не государство и не сообщество в национальном смысле, которые развиваются органически вместе. Ее также нельзя сравнить с древнегреческими городами-государствами, которые, несмотря на свои различия и соперничество, образовывали единое культурное пространство.

Spiegel: Европейские страны также связаны общими культурными аспектами. Существует такая вещь, как европейский дух?

Глюксманн: Европейские нации непохожи. Только поэтому они не могут быть объединены вместе. То что их объединяет, это не сообщество, но "социетальная модель". Существуют европейская цивилизация и западный образ мышления.

Spiegel: Каковы его особенности?

Глюксманн: Со времен греков - от Сократа до Платона и Аристотеля - западная философия унаследовала два фундаментальных принципа: человек не является мерой всех вещей, и он не застрахован от неудач и зла. Тем не менее, он несет ответственность за себя и за все, что он делает или воздерживается от делания. Приключением человечества является непрерывное творение человека (human creation). Бог не является частью этого процесса.

Spiegel: Способность к ошибке и свобода. Но не являются ли эти фундаментальные аспекты европейской интеллектуальной истории недостаточными для создания постоянного политического союза?

Глюксманн: Европа никогда не имела национального единства, даже в христианское Средневековье. Христианство всегда оставалось разделенным - римляне, греки, а позднее протестанты. Европейское федеральное государство или Европейская конфедерация являются отдаленной целью, которая заморожена в абстракции срока. Я думаю, что это ошибочная цель.

Spiegel: Является ли создание Европейского Союза после утопии соответствующим политическим и историческим условиям?

Глюксманн: Отцы-основатели ЕС любили ссылаться на миф Каролингов, и награда ЕС была названа в честь Карла Великого. Но, в конце концов, его внуки разделили его империю. Европа представляет собой единство в своем разделении или в разделении ее единство. Каким бы образом вы не выразились, ясно, что это не сообщество с точки зрения религии, языка или морали.

Spiegel: И все же она существует. Что заставляет вас делать этот вывод?

Глюксманн: Кризис Европейского Союза является симптомом ее цивилизации. Он не определяет себя в зависимости от ее идентичности, а, скорее, от ее инаковости. Цивилизация не обязательно основана на общих стремлениях к достижению лучшего, но, скорее, на исключении и отнесении зла к табу. С исторической точки зрения Европейский Союз является защитной реакцией на ужас.

Spiegel: Отрицательно определенная сущность, которая когда-то выросла из опыта двух мировых войн?

Глюксманн: В Средние века, верующие молились и пели в своих ектениях: "Господи, защити нас от мора, голода и войны". Это означает, что сообщество существует, но не на добро, а против зла.

Spiegel: В эти дни многие люди цитируют фразу "никогда больше ни одной войны", как смысл существования Европы. Означает ли это основание, которое все еще держится прямо сейчас, что призрак войны в Европе испарился?

Глюксманн: Балканские войны в бывшей Югославии и убийственные акции русских на Кавказе случились не так давно. Европейский Союз собрался вместе, чтобы противостоять трем злым вызовам: памяти Гитлера, Холокосту, расизму и крайнему национализму; советскому коммунизму в Холодной войне; и, наконец, колониализму, от которого некоторым странам в европейском сообществе пришлось болезненно отказаться. Эти три беды привели к общему пониманию демократии, центральной темы цивилизации Европы.

Spiegel: Этой новой объединяющей задаче, чего не хватает сегодня?

Глюксманн: Это было бы не трудно определить, если бы Европа не действовала столь необдуманно. В начале 1950-х годов в основу объединения легло создание Европейского сообщества угля и стали (ECSC), первого наднационального экономического альянса в области тяжелой промышленности, как средства предотвращения войны. Это была именно Лотарингия и Рурская область. Как известно, его "коллегой" сегодня был бы Европейский Союз по энергетике. Вместо этого, Германия решила начать переход к возобновляемым источникам энергии сама по себе, игнорируя европейское измерение. Каждая страна в отдельности ведет переговоры с Россией по нефти и газу. Германия подписала соглашение о строительстве трубопровода по Балтийскому морю, несмотря на сопротивление Польши и Украины. Италия вовлечена в проект Южный поток по дну Черного моря.

Spiegel: Таким образом, каждая страна преследует свои интересы на фоне меняющихся альянсов и двусторонних соглашений, что игнорирует дух Европейского Союза?

Глюксманн: Это мрачный пример какофонии, потому что он демонстрирует, что государства-члены больше не желают и не в состоянии сформировать единый фронт против внешней угрозы и вызовов Европе в глобализованном мире. Это затрагивает нерв европейского цивилизационного проекта, в котором каждый человек должен иметь возможность жить для себя, и в котором, однако, каждый хочет выживать вместе. И это делает вещи легкими для России при Путине. Несмотря на все слабости этой гигантской кладовой природных ресурсов, ее способность наносить ущерб остается значительной. И это то, что ее президент любит использовать. Безрассудство и забвение создают условия для новых катастроф как в экономике, так и политике.

Франко-германские отношения

Spiegel: Действительно, европейские неудачи всегда начинается с провала франко-германского партнерства?

Глюксманн: Это проявилось в символической незначительности празднования по случаю 50-летия франко-германского примирения в Реймском соборе в начале июля этого года. Мадам Меркель и месье Олланду почти нечего было сказать друг другу, за исключением нескольких пресных анекдотов про плохую погоду, которая, как кажется, часто сопровождает их встречи. Это не соответствует интеллектуальным, историческим, философским и политическим стандартам!

Spiegel: Пафос и историческое значение встречи между бывшим президентом Франции Шарлем де Голлем и бывшим канцлером Германии Конрадом Аденауэром на том же самом месте 50 лет назад не могут быть воссозданы. Стали ли отношения просто тривиальными?

Глюксманн: Это стало сокращаться. Наша политическая элита страдает от болезни интеллектуальной близорукости. Аденауэр и де Голль думали в совершенно других условиях. Они оглядывались на три франко-германские войны, включая две мировые войны. И они выразили надежду на демократическое объединение континента и преодоление разделения власти в Европе, которое было согласовано на Ялтинской конференции в 1945 году. Это было главной движущей силой франко-германского примирения.

Spiegel: И это было выполнено в 1990 году после падения Берлинской стены. Могло ли устранение угрозы и разделения также привести к уменьшению внутренней сплоченности? Бывший президент Франции Франсуа Миттеран и бывший канцлер Германии Гельмут Коль хотели, чтобы валютный союз стал новым цементом.

Глюксманн: Именно сейчас, по иронии истории, высвободились силы разногласий. Но проблема коренится в более глубинных пластах. В 1990 году показалось, что наступил конец истории, а вместе с ним ушли угрозы, испытания, идеологии, великая борьба и дискуссии. Это называется эпоха постмодерна. Меркель и Олланд купаются в мгновенности постмодернизма, в котором "великие истории", со своей всеобъемлющей претензией на легитимность, запрещены, как сказал философ Жан-Франсуа Лиотар. Сегодня европейские лидеры думают и действуют в ритме предвыборных схем и опросов общественного мнения.

Spiegel: Пара находится в постоянном контакте, и франко-германские отношения похожи на рутину старого брака. Является ли преимуществом также освобождение от бремени истории?

Глюксманн: Никто не может освободить себя от истории. Всегда имеется новое бремя, ожидающее на горизонте. Если франко-германская пара хочет уйти на пенсию, следует объявить об этом. Но если Европа не будет двигаться вперед, она будет отставать.

Spiegel: В ходе встречи в Реймсе немецкие могилы на военном кладбище Первой мировой войны были осквернены. Может ли кризис евро разбудить демонов прошлого?

Глюксманн: Я в действительности так не думаю. Время карикатур на германские шлемы с шипами во Франции закончилось. Отвращение к президенту Николя Саркози, которое стало очевидным во французской избирательной кампании, могло быть также вызвано антинемецкими обидами, потому что Саркози якобы был столь покорен Меркель. Но это было далеко не так. Пробуждение старой враждебности не является проблемой Европы, пассивность - ею является. Люди хотят, чтобы их оставили в покое. И тех, которые хотят, чтобы их оставили в покое, нельзя вывести на битву. Вместо этого, они просто ничего не будут делать. Это касается Франции, Германии и всех остальных.

Spiegel: Жалобы на потерю жизненной силы, декаданс и падение были постоянной темой в европейской истории. К счастью, мы живем в необычайно длительный период мира и процветания. Даже без всего остального - это немецко-французское достижение.

Глюксманн: Разумеется, мы больше не живем постоянно на грани глобальной идеологической и политической катастрофы, как мы это делали в ХХ веке. Но замешательство идет по краю Европы, такое, как зловещая встреча между сталинизмом и старым европейским национализмом в Венгрии и Румынии. И есть частный случай Греции. Эта страна является единичным случаем с ужасной хаотической историей с момента обретения независимости в 1830 году, а также после 1945 года, в комплекте с гражданской войной и военной диктатурой. Во многих отношениях Греция находится в противоречии с Европой, будучи антинемецкой, просербской и часто прорусской.

Европа как угроза самой себе

Spiegel: ЕС не потеряла своей привлекательности. Никто не желает добровольно выйти из еврозоны.

Глюксманн: Сократ сказал, что никто не делает плохо с желанием. Я интерпретирую это следующим образом: плохие вещи случаются, когда воля слабеет. Мне не кажется, что поиск решений и путей в условиях нынешнего финансового кризиса является сверхчеловеческой задачей. В конце концов, лидеры ЕС их найдут здесь или там.

Spiegel: И они ищут этот путь от одного до следующего саммита в Брюсселе и в более короткие промежутки времени. Но то, что предлагали в качестве решений просто не оправдало себя.

Глюксманн: Глобальная перспектива - вот, что утрачено. Вот почему Европейский союз утратил смысл своего существования. Всегда будут пути совершенствования институтов ЕС и приспособление их к нуждам ситуации. Мы можем полагаться на изобретательность политиков и юристов в этом деле. Проблема проявляется на другом уровне, и это явно вопрос выживания: Если старые европейские нации не объединятся и составят единый фронт, они погибнут.

Spiegel: Но разве европейские лидеры не признали этого?

Глюксманн: Если они сделали это, то почему тогда действуют со столь малым единством? Вопрос о размере стал абсолютной необходимостью в процессе глобализации. Госпожа Меркель несомненно чувствует, что судьба Германии будет решаться на заднем дворе Европы. Вот почему, после некоторых колебаний, она выбрала солидарность, хотя и в умеренном количестве. Тем не менее, она также позволила, чтобы Германия, Франция, Италия и Испания разделились во время кризиса. Если наши страны могут быть разделены давлением рыночных сил, они погибнут, как индивидуально, так и совместно.

Spiegel: Вы хотите сказать, что идея общности европейской судьбы действительно не завладела еще?

Глюксманн: Не на практике. Глобализация несет глобальный хаос. А глобальной полиции, роль которой в течение длительного времени играли Соединенные Штаты, больше не существует. Игроки должно быть не вовлечены в войну, но они точно не относятся хорошо друг к другу. Каждый играет в свою игру. В этой анархической путанице Европа должна заявить о себе и встать лицом к угрозам. Путинская Россия, который хочет вернуть себе часть того, что она потеряла - это угроза. Китай, бюрократическое рабское государство, представляет собой угрозу. Воинствующий исламизм представляет собой угрозу. Европа должна научиться мыслить в терминах враждебности еще раз. Немецкий философ Юрген Хабермас, например, не видит этого, когда он говорит, что благими намерениями космополитизма можно объединить всех в мировом гражданстве.

Spiegel: Для многих частей мира Европа является маяком свободы и прав человека.

Глюксманн: Но идеалы и ценности не группируют, чтобы сформировать перспективы. Европейские страны, безусловно, могут иметь привлекательные ценности плюрализма, но представлять их, как, если бы они были частью каталога, не является достаточным. Вместо этого важно совместно противостоять вызовам. Европа задерживается в состоянии колебания, которое иногда может превращаться в лицемерие. Есть два пути, чтобы избежать проблем. Один отвернуться и сделать вид, что их не существует. Другой - фатализм, то есть, беспомощно пожав плечами, сделать вид, что ничего нельзя сделать так или иначе. Великий универсальный историк Арнольд Дж. Тойнби оценивал развитие культуры на основе ее способности адекватно реагировать на вызовы. Готова ли Европа противостоять своей судьбе? Существует причина сомневаться в этом.

Spiegel: Является ли это результатом отсутствия руководства?

Глюксманн: Больше, чем это. Это также вопрос провала интеллектуалов, равнодушие в общественном мнении и изоляционизм. Посмотрите на выборы в Европе. Какова роль внешней политики и место Европы в мировой игре? Несколько лет назад ЕС дал полномочия верховного представителя по иностранным делам и политике безопасности Кэтрин Эштон, с отдельным агентством в несколько тысяч гражданских служащих в придачу. Где она, что она делает, и кто замечает ее? ХХI век будет веком больших континентов, которые будут либо ладить друг с другом, либо нет. Если Европа не входит в это измерение, она выпадает обратно в ХIХ век. Тогда наша политическая деятельность будет основываться только на давних воспоминаниях: Европа - континент тоски и ностальгии.

Spiegel: Что могло бы возродить интеллектуальную энергию? Немецкие и французские мыслители долгое время были в состоянии взаимного восхищения. Можно сказать, что оно длилось от Французской революции до студенческого движения 1968 года.

Глюксманн: Это было любопытство, возникшее благодаря соперничеству и конкуренции. Мы стали внимательно смотреть друг на друга, и мы знали друг друга очень хорошо. Интеллектуальная дистанция значительно выросла в последние десятилетия. Всегда были различия в способах мышления. Гегель описал Париж эпохи Просвещения как пример самовыражения "царства интеллектуального животного". Французы спорили и ругались, они обожали разногласия и полемику. Их обсуждение имело нечто общее с журналистикой и спектаклем, но не с академической строгостью. Немцы работали на основе объяснительных систем, ища области знаний в качестве замены отсутствия единства в политике и религии. Сегодня интеллектуальная депрессия тянет вниз обе страны. Интеллигенция как социальный класс больше не существует во Франции, и отсутствует согласие с обеих сторон германо-французской границы. Оно было потеряно в постмодернизме.

Spiegel: Значит, тем, кто желает уклониться от больших проблем, больше не нужны любые важные сюжеты, или наоборот? Глюксманн: По крайней мере, это то, что постулируется, то, что Лиотар видел в конце систем и идеологий. Но безидеологический постмодернизм сам по себе является идеологией. Я вижу это как воплощение движения возмущенных. Возмущения, как моральный протест, как самоцель. Форма есть содержание. Это напоминает мне Оскара Мацерата в "Жестяном барабане" Гюнтер Грасса. Я вижу, я бью в барабан и невыносимой мир распадается.

Spiegel: Вера ребенка?

Глюксманн: Европа - еще площадка идей. Но мышление так фрагментировано, так отягощено сомнениями, что оно бежит от истинных испытаний. В этом смысле, это зеркальное отражение политики.

Spiegel: Господин Глюксманн, спасибо вам за это интервью.