Выступление на слушаниях "Земельный вопрос на Кавказе: от разрешения конфликтов к их предупреждению" в Общественной палате РФ 19 декабря

Буквально накануне наших слушаний Росстат подтвердил значимость земельной темы для Северного Кавказа: стало известно, что по данным переписи-2010 сельское население в СКФО составило 50,8%. Это существенно выше, чем в среднем по России. Поэтому земельные вопросы на Кавказе - это не только вопросы границ или исторической памяти, но и вопросы устройства жизни конкретных сельских общин, использования земли в ее исконном, сельскохозяйственном назначении.

Ключевые проблемы, связанные с сельхозземлями на Северном Кавказе, на мой взгляд, состоят в следующем:

1. Отсутствие легального рыночного оборота сельхозземель, связанное с запретом на их приватизацию (везде, кроме Карачаево-Черкесии);

2. Появление альтернативных правовых систем в земельных вопросах;

3. Нерешенность земельных проблем, возникших в ходе сталинских депортаций и возвращения народов из депортаций;

4. Идеологизация земельных проблем усилиями местных ученых и национальных общественников.

Мораторий на приватизацию сельхозземель был введен во всех республиках СКФО, кроме КЧР, после 2002 года, когда федеральный закон разрешил регионам самим определять дату начала приватизации этих земель. Сейчас говорить о причинах тогдашнего введения моратория уже вряд ли имеет смысл - в основном это было сделано теми руководителями республик, которые сейчас уже давно не у власти. Но последствия введения моратория, разумеется, видны и сегодня. Это сложности для фермерских хозяйств в планировании своего бизнеса, объясняющаяся тем, что землю дают в аренду на короткий срок, и финансовые потери, связанные с дорогой ценой аренды, особенно при наличии посредников. В ряде регионов сейчас активно обсуждается идея досрочной отмены моратория.

Особенно острые проблемы возникают в тех республиках, где помимо моратория на приватизацию действуют дополнительные ограничения на использование сельхозземель, введенные республиканскими законами. То есть там мало того что землю можно только арендовать, но есть и ограничения по тому, кто может быть ее арендатором, и другие ограничемя. Это прежде всего Дагестан, где действует специальный режим для земель отгонного животноводства. Это конечно особый случай, но на нем стоит остановиться по ряду причин. Отгонные земли в Дагестане - более млн га, и это далеко не только животноводческие (пастбищные) земли, но и земли, используемые под пашню. Это земли, которые в советское время предоставлялись горным колхозам и совхозам. И сейчас они могут быть в аренде только у горных хозяйств, причем вопрос об аренде может решаться по очень сложной схеме (по представлению главы горного района решением уполномоченного органа правительства республики). Вывести земли из категории отгонных практически невозможно, что создает дополнительные сложности - иногда они нарезаны крайне неудобно, например, равнинное село, не отгонное, оказывается в окружении земель отгонных хозяйств, а свои земли имеет за несколько километров. Бывает, что села годами безуспешно пытаются изменить такую ситуацию. При этом в категорию отгонных земель включены и те земли, на которых стоят дома работников отгонных хозяйств. То есть тысячи построек могут быть признаны незаконными - это сельхозземли, на них жилые дома строить нельзя. Например, есть село в 300 дворов, а оно нигде не зарегистрировано, его "нет". Таких сел в Дагестане десятки. В этом году известны минимум три попытки сноса домов в таких селах по решению суда.

Такие запутанные юридические расклады - питательная среда для появления альтернативных правовых систем. Здесь я перехожу ко второй проблеме. В том же Дагестане, и именно на отгонных землях (хотя и не только), есть случаи, когда две сельские общины - например, горная и равнинная - игнорируя все сложности республиканского законодательства, заключают между собой договор, подписываемый в мечети, в котором между ними согласуются вопросы землепользования. Здесь нет идеологии - здесь есть просто попытка найти более простую систему отношений. Но в любом случае стихийное появление такого параллельного юридического мира - это проблема для государства.

В скобках отмечу - наивны представления о том, что сам по себе рыночный оборот сельхозземель откроет какие-то необозримые перспективы перед сельским хозяйством и преобразит регионы. Это видно на примере КЧР, где оборот сельхозземель существует. Для примера посмотрим на один из ее районов - Ногайский. Там 3500 пайщиков, однако почти все паи консолидировали около десяти местных фермеров, у каждого из которых по 500-1000 га. В общей сложности в сельском хозяйстве района занято около 300 жителей, при населении в 16 тысяч. Большинство трудоспособного населения района как работало в Западной Сибири, так и продолжает. Но все же приватизация может хотя бы исключить те чудовищные административные проблемы, которые мы видели на примере Дагестана.

Третья проблема - земельные сложности, возникшие как последствие депортации. В этой связи чаще всего упоминается Пригородный район, но там главная проблема сейчас все же не в земле, а в возвращении беженцев. Вообще же возвращение народов из депортации почти всегда оборачивалось проблемами, например, там, где возвращающиеся меняли ареал расселения, как карачаевцы в КЧР, значительно продвинувшиеся на равнину после возвращения из Средней Азии, что вызвало большой передел земельных ресурсов. Но наиболее глубокие последствия депортаций, парадоксальным образом, видны в Дагестане, хотя как таковых депортаций там не было, если не считать чеченцев, проживавших на дагестанской равнине (Хасавюрт и Хасавюртовский район, Бабаюртовский район, Ауховский - ныне Новолакский район). После депортации чеченцев около 16 тыс горных хозяйств дагестанцев были практически насильственно переселены на территории, освободившиеся от чеченцев (на территории Дагестана и ликвидируемой Чечено-Ингушской АССР). В 1957 году они вынуждены были освободить эти земли, но в основном не вернулись в горы, стали жить на дагестанской равнине. Вот это переселение имело серьезные последствия потому, что все заинтересованные стороны имели основания считать себя пострадавшими - и "дважды депортированые" горцы, и жители равнины, которые уступили им значительную часть земель, часто и просто делились с ними кровом. И всякий раз, когда возникают земельные споры между равнинными селами на дагестанской равнине, из которых одно село - переселенческое, а другое "коренное", эта память о прошлом активизируется мгновенно. Я видел, как в одном переселенческом селе в Хасавюртовском районе, у которого уже почти 20 лет не решается земельный спор с соседним селом, у главы села хранятся документы 50-х годов прошлого века, показывающие, что его сельчане, переселившись из Чечни на дагестанскую равнину, не были нахлебниками у местного населения, приехали со своим имуществом, со столькими-то головами крупного и мелкого скота и т.д. То есть память о прошлом становится аргументом в современных земельных спорах. Это часто происходит именно на тех территориях, где национальный состав поменялся в результате депортаций.

Тот пример, что я сейчас привел, на самом деле иллюстрирует и более общую проблему - проблемы идеологизации земельных споров, возможность их быстрого наполнения этническим содержанием. Это возможно даже для очень локальных земельных конфликтов. Учитывая активность общественных организаций, а также ученых-историков этнического толка, игнорировать такие риски представляется крайне опасным.