Начало и конец Родины. Военные записки одного дьячка, часть шестая

Это маленькая, случайная история. Не страшная, не военная, не про войну и не про доблесть. Скорее, про любовь и глупость, которые всегда живут вместе.

Кому расскажешь, не поверят. Возвращаясь из Донецка, дьячок Христофор Каменный из села И-го, совершил великое географическое открытие в Липецкой области. Христофор, который не дьячок, а Колумб, машет мне флагом с каракки «Санта-Мария». Мы оба случайные великие первооткрыватели. Так и должно быть. Случайность и величие. Слабоумие и отвага. Авось и небось.

Но теперь я точно определил место и общую территорию, которую занимает чувство Родины. Среди ночи разбудите меня и спросите: где начинается Родина? Я отвечу: от здания почты, отделения связи № 399 632, которое похоже на гоголевскую избушку — стены свежеокрашенные, белые-белые, крыша домиком, четыре оконца в ряд, крылечко без ступенек и железный навес над входом.

Отсюда начинается Родина, скажу я. А где заканчивается Родина? Примерно шагов через пятьсот, если по прямой или по воздуху.

1.

Ответственность за случившееся несёт святой Уазий, который при пересечении границы с Ростовской областью промыслительно заболел. У него прогорела прокладка, антифриз затекал внутрь двигателя и под Каменском-Шахтинским он устал тащить нас окончательно.

Три священника на борту возвращались из командировки к своим приходам и службам, ждать им восстановления транспортного средства было не с руки. Посовещавшись, решили, что дальше они поедут на рейсовом автобусе, а я отремонтируюсь на месте и привезу вещи позже.

«И чтобы без баловства и глупостей!» — с избыточной строгостью напутствовал меня начальник миссии отец А.

Благословил, прыгнул в автобус — вся моя «священная» поповская «троица» укатила на север. Так я остался один, совершенно свободен до пятницы, никакого баловства в мыслях.

Но как жить? Когда на земле Пасха, весна и война не так сильно давят, оставшись позади в трёхстах километрах. Как не опьянеть от свободы, которая в степи живёт как у себя дома, в малейшем движении ветра и в каждом повороте Тихого Дона?!

Когда Уазий встал на ноги, через сутки, я сознательно решил ехать мимо платных дорог, зигзагами и отворотами, шоссейками через холмы и балки, буквально куда глаза глядят. А глаза глядели в степь, как в Тихий океан, не оторвёшься! Ехал я, как пьяный приказчик с ярмарки: медленно, вразвалочку, глазея, как вскипает майская полынь-трава, как течёт Дон меж меловых гор под Серафимовичем, как идёт Воскресение Христово по родной земле.

Останавливался я часто, безо всякой надобности, в хуторах и станицах, поедая на капоте колбасу, пироги из придорожных пекарен, помидоры и зелёный лук с базаров. А еще нагло спал на крыше Уазия, завернувшись в плащ-палатку от ветра, вдыхая запах земли и цветов. Проснувшись, никуда не торопился, смотрел в небо цвета васильков и колокольчиков, что росли под колесами Уазия, словно они пришли сюда из моего детства, со страниц учебника по природоведению за второй класс.

Короче, ехал, чуть ли не отпустив руль, доверяя коню, который дотащит телегу с пьяным дьячком до дому, до хаты, до строгой жены.

2.

Долго ли коротко ли, на третий день святой Уазий привёз меня в город Данков. Здесь со мной случилось небольшое происшествие. Я бы не упоминал о нём, да совесть не велит молчать. Потому что отец А. насчёт «баловства» был пророчески прав. Свобода и безделие действуют на нашего брата угнетающе. Того и гляди сойдёшь с пути истинного.

Решил я отобедать в заведении под названием «БальзаминовЪ». Кафе находилось в старинном купеческом доме: каменный низ, деревянный верх и нарядные ажурные наличники на каждом окне — как мимо такого проедешь? И, да, там были потрясающие пельмени!

Но дело не в пельменях, а в буфетчице. Когда её увидел, немедленно потерял душевный покой, христианское сознание, чувство меры, стыда и проч. То есть чуть было не впал в грех. Вернее, впал — мысленно: одной частью души возликовал, а другой частью провалился к адовым сковородкам. А всё оттого, что буфетчица была необыкновенная: рыжая и прекрасная во тьме-тьмущей от веснушек на лице, шее, ушах и т.д.

А окаянный дьячок Христофор к своим годам всё никак не успокоится, потому что с младенчества он жил на руках необыкновенно красивой рыжей женщины — мамы своей. И впитал, можно сказать, с молоком тот неоспоримый факт от сотворения мира, что красота изначально проявляется в рыжем цвете и только потом во всех остальных, а веснушки — это след солнечного дождя на лице. И если встретить подобный образ вживую, в одной взятой женщине, то нужно немедленно всё бросить и поджениться раз и навсегда и народить двенадцать колен рыжего народа.

И вот, увидев буфетчицу, возликовав и потеряв всякий стыд и разумение, презрев строгий священнический наказ о «баловстве», он отверз уста свои нечистые. Заказал селёдку, сало, хлеб, пельмени в бульоне, а в конце изрёк о чем сердце пело.

— Девушка, вы такая необыкновенно красивая, что я желаю вам самого большого счастья и мужа богатого и толстого!

Буфетчица вскинула белёсые ресницы.

— А почему толстого-то?

Потому что Антон Павлович Чехов так писал в письмах к Лике Мизиновой, хотел было сказать дьячок, но в этот момент от собственной невиданной смелости у него подкосились ноги и он побрёл к столику, чтобы больше ничего не объяснять и не погружаться в пучину греха еще глубже.

К тому же возраст буфетчицы, скорее всего, не предполагал тесного знакомства с литературой, тем более с письмами Чехова.

Больше они не разговаривали. И только исподтишка посматривал дьячок Христофор на буфетное солнце, густо намазывал горчицу на хлеб, чтобы задохнуться, закашляться и очиститься слезами из бесстыдных глаз.

3.

Это происшествие имело следующие последствия. Из Данкова я выехал в глубокой задумчивости, забыл включить навигатор, двигался наобум, не разбирая дороги, со скоростью телеги. Шоссе было совершенно пустым. Таким образом я проехал указатель с вывеской «Село Шовское, 6 км, родина прп. Силуана Афонского».

Прочитал и подпрыгнул на водительском кресле. Оказывается, я попал в гости к великому русскому святому. Нежданно-негаданно, мимоходом и в самое яблочко. Потому что любому верующему имя этого человека родное.

Он появился на свет в обычной крестьянской семье, работал за троих, силой и выносливостью обладал сказочными, но и гулял, пил, дрался, за девицами ухлёстывал — всё без удержу и меры. Русский характер. Душой его Бог наградил открытой и жадной, которая горела к Богу так сильно, что преодолела все земные соблазны и страсти и пришла к Отцу Небесному чистой и светлой, как невеста.

Конечно, не мог я проехать мимо. По земле Силуана пройти и в гости не заехать?! Святотатственное бесчиние! Святая душа всегда рядом с родными местами, значит, можно с ней одним воздухом подышать в любой момент.

Так и въехал в Шовское, насквозь проехал, ничего особенного не заметив. Улицы здесь широченные, разлетающиеся в стороны от дороги, глазом не охватишь, а дома «по-тамбовски» хитро прячутся за деревьями и садами.

Я свернул в первую попавшуюся улицу и через минуту подъехал к школе — маленькому одноэтажному зданию из силикатного кирпича. Здесь вообще все постройки отличаются низкорослостью: приземистые, детские по ощущениям домики, крылечки, ступеньки, заборчики, калитки. Казалось, что и люди здесь должны жить на две головы ниже ростом. Но никого на улицах села не было.

Я вышел из машины и пошел пешком. К школе от дороги вела аллея молодых клёнов. И вот в этой аллейке обнаружилось нечто совершенно удивительное. Сельская галерея — длинный ряд оплечных портретов людей, которых я издали принял за героев войны или передовиков производств. А когда подошёл ближе, ахнул: это были не солдаты и не стахановцы, это были учителя. Тридцать пять портретов учителей Шовской сельской школы, примерно с 1950 по 2000 год.

Замер дьячок Христофор и рот раскрыл от изумления, потому что нигде не встречал ничего подобного. Привыкли мы к беспамятству. Предков своих не помнит русское село, песен не поёт, земли не пашет, души своей не ищет. А тут такое дело! Парад памяти. Гимн сельскому Учителю.

Я шёл вдоль незнакомых мне людей в таких знакомых, скромных, строгих и праздничных пиджаках, рубашках, застёгнутых на верхнюю пуговицу, кепках, платках, завязанных в узел на подбородке, круглых и роговых очках, платьях с отложными воротничками, в платьях в горошек… Шёл и с каким-то физическим наслаждением читал имена:

Никита Иванович Пронин, учитель математики

Анна Васильевна Пронина, учитель начальных классов

Анастасия Прохоровна Трунина, учитель начальных классов

Зоя Феоктистовна Газина, учитель биологии.

Лица на портретах были немного странными. Я никак не мог взять в толк, что с ними не так, пока вблизи не пригляделся и догадался: оригиналы фотографий были, видимо, настолько маленькими, что, «вытягивая» изображение в оплечные портреты, пришлось пожертвовать стройностью форм. Уши, скулы, носы, глаза и губы у всех ползли то вширь, то вкось, растягивались в разные стороны, так что вид у почтенных шовских педагогов, если вблизи смотреть, был комический. И очень трогательный.

Но это обстоятельство ничего не изменяло, на ощущение праздника не влияло. Учителя шли по селу тихо и торжественно, сквозь время. Как тихий Дон. Как весна по степи.

В конце галереи начинался школьный забор из рабицы. Он сплошь был увит георгиевскими ленточками, словно чёрно-оранжевыми бабочками. Возле этого забора я окончательно почувствовал себя урождённым шовским.

4.

Через дорогу, напротив школы, стоял маленький белый домик под двускатной крышей — отделение Почты России, к которому вела не асфальтовая дорожка, не гравийка и даже не деревянный настил, а тропинка в траве. Словно это было не госучреждение, а домик лесного тролля.

А за школой, на распаханном чёрном поле, стоял памятник погибшим в Великой Отечественной войне шовчанам. Его тоже серьёзно принарядили к майским праздникам. Но односельчане явно переусердствовали. Основание стелы, каменный куб, было выкрашено в убийственно-розовый цвет. Краски не пожалели. От этого плюшевого, кислотного, розово-фламингового расцветия глаза резало немилосердно.

И всё же, глядя на памятник, на избушку почты, школу в чёрно-оранжевых бабочках и на галерею под клёнами, я остро понимал, что всё это взятое вместе, неотъемлемо и неразделимо, и есть мой родной дом. Родина начиналась от тропинки к почте и уходила куда-то сквозь лес, таща за собой розовый куб и белую стелу с желтой звездой. И я пошёл вслед.

Теперь я знал, где Родина начинается. А есть ли предел?

5.

Храм Рождества Христова построен в Шовском за несколько лет до рождения прп. Силуана, счастливо пережил все лихолетья. Площадь перед храмом — размером с футбольное поле. У южной стены высился памятник преподобному. Мне бы сразу к нему идти, но в этот момент пошёл дождь, и спрятаться от него было негде, кроме как на паперти под железным навесом.

Дождь был мелкий-мелкий, тихий-тихий, глупо было от него бежать. Я прислонился спиной к закрытой двери и слушал. Дождь сыпался по железу, словно кто-то писал в жестяной тетрадке гусиным пёрышком мелким почерком.

И что меня дернуло? Я решил записать дождь. Включил диктофон на телефоне и замер с ним в поднятой руке. В этот момент из-за угла вышла местная жительница — первый шовский человек. Я поздоровался с ней, а она странно, недружелюбно оглядела меня и скоренько засеменила в сторону. Несколько раз оглядывалась, торопливо шарила в кармане. Достала телефон и принялась кому-то звонить.

Я почувствовал холодок в спине. Потому что кроме слабоумия и отваги есть еще интуиция и исторический опыт. Фигура незнакомца с поднятым к небу телефоном должна вызывать в нашем человеке недоумение и тревогу. Я поставил себя на место бдительной жительницы Шовского и понял, что принял бы себя не за придурка, восхищённого дождем, а за лазутчика и наводчика вражеских железных птиц. А иначе зачем в небо телефоном тыкать?

Дальше долго не думал. Рванул к памятнику святому, дотянулся до каменной ноги, произнёс «Отче Силуане, моли Бога о мне» и бодро направился к Уазию. Вовремя! Потому что не успел я еще и площадь пересечь, как на дорожку к храму вырулила белая легковушка, из которой по очереди выпрыгнули двое мужчин — молодой батюшка и представительный дядька в брюках. Последней вышла беременная женщина. Матушка, подумал я. Смелая какая. Даже в положении не отпустила отца одного.

Троица обследовала дверь храма, потрогала замок, заглянула в окна. Мужчины бдительно обошли церковь вокруг. Злоумышленник скрылся аки тать ночью.

6.

Избежав допроса и выведения на чистую воду, я поехал дальше. Вышло так, что с Силуаном в должной тишине и сосредоточенности пообщаться не удалось. Считай, бежал я из Шовского как заяц, чтобы не влипнуть в историю.

Родина моя начинается, конечно, у здания сельской почты. А заканчивается у ног святого. Где-то рядом с преподобными, мучениками, святыми, благоверными жившими на этой земле. Святые хорошо знают границы Родины, а мы — гадательно, смутно, приближаясь и вечно ошибаясь.

Но надо быть бдительным. Поэтому лишь одна догадка мне кажется верной: нигде она не заканчивается.