Путин и классовая борьба

Победившая в России в 1985—1991 годах буржуазная революция естественным образом навязала обществу своё мировоззрение и свой политический язык, распространять который стали пропагандисты разных лагерей класса буржуазии, от левых до правых. Задачей было заменить марксистские смысловые блоки в мировоззрении масс на буржуазные, что в первую очередь потребовало табуирования понятия классов и классовой борьбы в буржуазном обществоведении.

Это не удивительно — при всём понятийном и смысловом богатстве политэкономия, философия и социология как науки подверглись если не запрету, то люстрации. Политэкономию запретили целиком. Философию вытеснили на задворки общественной мысли. Социологию — науку, в центре которой лежат группировка и классификация, — перевели на другой понятийный аппарат.

Термин «классовая борьба» был заменён на разной степени научности теории заговора и теорию стратификации. Здесь политическая борьба сводилась к борьбе элит и их лидеров. Это было легче наблюдать и комментировать, легче было жить пропаганде, легче воспринимать деклассированной обывательской массе. Классовая борьба всем мешала, и от неё охотно избавились в теории — не будучи в состоянии избавиться в жизни.

Мы привыкли учить историю по судьбам лидеров и объяснять её изгибы их поступками. Здесь разведку принято наделять сверхъестественной способностью оказывать решающее влияние на ход событий. Отсюда вывод: кто больше денег тратит на разведку, тот определяет направление истории.

Это скольжение по поверхности, не дающее понимания глубинных процессов. Типичный сюжет: перешёл некий ключевой генерал на сторону заговорщиков — и история пошла другим путём. Тот факт, что перед этим генерал долго колебался и перешёл на другую сторону, лишь ощутив давление настроений в правящем классе, опасающемся угрозы со стороны народных масс, намеренно из анализа исключено.

Народная масса подаётся как исключительно пассивный субъект, подверженный манипуляциям ловкачей. Арестовать лидеров — и протеста нет. Устоять перед таким искушением трудно. Но все знают ещё со времён Наполеона: на штыках можно прийти к власти, но на них нельзя усидеть. Как ни провоцируй возгонку протеста, если класс в своём большинстве не готов поддержать заговор, дать лидерам опереться на себя, то заговор обречён.

Когда армия поддерживает переворот? Тогда, когда офицеры получили (или близки к получению) привилегий, невозможных при прежнем режиме. Тогда они поддержат или монархию, или республику — не важно что. Но прийти к власти и овладеть властью — две большие разницы, как говорят в Одессе. Если рвущийся к власти класс не примет победителя, его очень быстро ждёт казнь или бегство — как повезёт.

Инспирировать массовые недовольства можно, но лишь тогда, когда всё и так созрело для их инспирирования. Когда народ доведён до предела терпения, верхи уже не могут, а низы уже не хотят. И никого уже не останавливают расстрелы и репрессии, общество от них лишь звереет и взрывается.

Это состояние колосса на глиняных ногах, подтолкни его — и упадёт. Толкают часто при помощи извне, но глиняные ноги вырастают сами. И это остро чувствуют авангарды соперничающих классов, ведущих борьбу за свой вариант будущего.

Повсюду череда буржуазных революций внутри феодальной монархии была вызвана тем, что король пытался решать вопросы налогообложения без учёта воли буржуазии, растущей из феодального строя. Буржуазия противостояла королю через парламент. Работал король через голову парламента — сам лишался головы. Шёл король на поводу у верхушки буржуазии — сохранял голову и правил долго и счастливо.

Таким образом, мы видим, что в классовом обществе парламент — институт контроля буржуазией Верховной власти. В такой ситуации разведки чужих государств стараются завербовать как можно больше агентуры в парламентских партиях власти и оппозиции. Там полно авантюристов, способных за помощь в карьере стать осведомителями и даже агентами чужой разведки.

На чём играют вербовщики? Нам говорят, что на личных амбициях честолюбцев. Но на самом деле за суммой их амбиций стоит совокупный классовый интерес. Агенты хотят не просто «денег, женщин и машин», как пел Высоцкий. Такие агенты — мусор. Они используются для мелких задач.

Агенты политического значения конкурируют за лучшее осуществление заказа правящего класса. Любой из его враждующих групп. По сути, спор идёт о способах, но цели одни. Если вверх идёт коммунизм, агенты спорят за лучший путь к нему. Если капитализм — то за лучшую (для той или иной группы) его версию.

То есть классовый конфликт — это раздолье для разведок. Они могут лучше всего играть на противоречиях классов и их авангардов. Партии оппозиции и второй эшелон в партии власти легко вербуются при правильном подходе и точном понимании мотивов вербуемого. Чем реальнее парламентская борьба, тем больше в политическом классе агентов разведок других стран.

В России парламент всегда был достаточно декоративной структурой. За что чужие разведки искренне не любили российских царей и генсеков. Им приходилось лезть в ближний круг Первого лица, а это было опасно, так как этот круг контролировался контрразведкой. Да и соперники в нём внимательно следили друг за другом, а неформальные возможности для этого у них были.

Сегодняшняя Россия отличается наличием классового конфликта двух типов: это конфликт Труда и Капитала в его чистом виде, независимо от того, насколько он осознан и понят, и конфликт трёх подклассов внутри класса буржуазии: двух групп крупной буржуазии — той, что у власти, и той, что во власть рвётся, и конфликт средней и мелкой буржуазии с буржуазией крупной.

В борьбе малого и среднего частника с частником крупным чиновники стоят на стороне крупных. То есть имеется раскол внутри верхушки буржуазии и верхушки с серединой и низом. Со всеми ними конфликтует класс наёмных работников, независимо то того, работают они руками или головой.

Это классовый конфликт, что бы там ни говорили буржуазные пропагандисты. Он может быть в спящем состоянии или в активном. Но он объективен, он есть, и он является катализатором всех социальных изменений, трактуемых как социальный прогресс или как регресс.

В этом классовом конфликте совпадают интересы наёмного труда и мелкого буржуа. Средний класс — пороговый, это граничная зона. Здесь есть как наёмные работники, так и буржуа, а также лица свободных профессий: врачи, юристы, педагоги, парикмахеры, архитекторы и прочие частные практики.

В кризисы нижняя часть среднего класса пролетаризируется, а верхняя обуржуазивается сильнее и поднимается в крупный капитал. Расслоение ведёт к нарастанию конфликта классов, так как несправедливость нарастает. Так как наверх идут единицы, а вниз большинство, то решающим остаётся положение середины среднего класса. Если она стабильна, то социум в целом стабилен, стабилен и политический режим. Если середина среднего класса размывается, то растёт радикализация и появляется шанс на политизацию экономических претензий обездоленных классов.

Тут и наступает самое сенокосное время для разведок. Они пытаются подтолкнуть объективно развивающийся классовый конфликт, всегда являющийся конфликтом верхушки общества с его прочими частями. Классовый конфликт в России не структурирован, не оформлен и не осознан.

Это позволяет свести политику к конфликту лиц, а не классов. Парламент из площадки борьбы власти и оппозиции превращён в достаточно стерильный орган для дискуссий и управляемых решений. Центром политических решений является не парламент, а администрация президента и его ближайшее окружение. Именно здесь выслушиваются предложения министров и экспертов и выносятся вердикты о дальнейших действиях.

Перестановки в правительстве — не плод борьбы партий как форма классовой борьбы, а решения надпарламентского центра. Для Запада это трудная ситуация для работы в элитах. Объективно парламент выведен из оперативного интереса разведок в силу его малой влиятельности на ключевые решения. А работать с ближним кругом президента куда как сложнее.

Владимир Путин отлично использует эту особенность классовой борьбы в России, а точнее, её специфическую форму, где велик удельный вес деклассированного элемента и отсутствует классовое самосознание тех, кто работает по найму. Вместо этого чрезмерно велик акцент на конфликт внутри верхушки буржуазии. Именно отсутствие классовой борьбы в её развитых формах — где сильны профсоюзы и левые партии — позволяет Путину сохранять положение арбитра у конкурирующих групп крупной буржуазии, пользуясь при этом ресурсом поддержки всех прочих классов.

То, что в парламенте нет простора для работы чужих разведок, является преимуществом российской политической системы и поводом для нападок на неё от её врагов. В России было два периода, когда парламент был реальной политической силой. Это первая Государственная дума и Верховный Совет СССР горбачёвского периода. Оба решения были следствием системного политического кризиса и повлекли дальнейший распад государственности.

В подоплёке всех социальных конфликтов так или иначе лежит классовая борьба. Обуржуазившаяся верхушка КПСС или буржуазные партии феодальной Европы, конфликт так называемых «военных» и «комсомола» в Китае, война демократов и республиканцев в США, конфликт сначала «западников» и «славянофилов», а потом «государственников» и «либералов» в России — всё это разновидности форм классовой борьбы. Опровергнуть этот критерий с научной позиции нельзя, о нём можно лишь умалчивать.

Для современной России низкий накал классовой борьбы — благо, а не порок. Демократия не снимает конфликта, но держит систему всегда в максимально нестабильном состоянии. Когда классы постоянно угрожают друг другу революцией, страна попадает под внешнее управление.

Суверенитет не снимает проблемы классового конфликта внутри общества, так как речь идёт о суверенитете верхушки правящего буржуазного класса, но и демократия не решает классовых противоречий. Надо признать, что эти противоречия неустранимы в принципе, и любые формы их снятия через насильственный слом политической системы не ведут к её гуманизации.

Классы появляются вновь из-за общественного разделения труда. Ни одна демократия не имеет иммунитета против манипуляций. И в этом случае как раз монархические функции президента удерживают государство от коллапса намного лучше хаоса демократии.