Деспотия СМИ и Большой Брат: почему антиутопии на самом деле не работают?

Мануэль Кастельс. Власть коммуникации. М.: Издательский Дом ВШЭ, 2017

Если тебя нет в СМИ или медиа — ты не существуешь. С этой проблемой сталкиваются отнюдь не только политические движения, но и общественные организации, и любые группы граждан, пытающиеся решить самые насущные проблемы. Медиа (СМИ, соцсети, поисковики и пр.) перестают быть просто ещё одним инструментом или даже стороной в политической борьбе; они претендуют на то, чтобы стать политикой как таковой.

Деспотия медиа — популярный сюжет: власть и крупный бизнес через СМИ «манипулируют сознанием», делают граждан пассивными зрителями «спектакля», атомизируют общество. Даже в интернете всё решают держатели нескольких крупных площадок (YouTube, Facebook и пр.) и платная реклама. Ещё шаг — и мы приходим к безвыходной антиутопии. Впрочем, не является ли эта монолитность «Большого брата» лишь видимостью? Правда ли, что, когда СМИ закрывают глаза, — весь мир исчезает? А если нет, то как он действует и в чём он себя проявляет? Наконец, не совершаем ли мы стандартную ошибку, считая текущее положение вещей непротиворечивым и вечным?

Испанский социолог Мануэль Кастельс в книге «Власть коммуникации» рассматривает медиа как противоречивое явление, развивающееся в условиях борьбы индивидов и групп, формируемое их культурами, интересами, обстоятельствами. По сути, автор описывает диалектический процесс: медиа влияют на политику, но сами медиа изменяются в результате политической борьбы. Медиа требуют пересмотра идеи демократии, общественной и политической организации; однако действия людей, даже если они не попадают в объективы телекамер, всё же влияют на государство и общество.

Одна из ключевых мыслей у Кастельса состоит в том, что технология сама по себе не определяет общество; она — лишь поле возможностей, которые надо реализовать. Чтобы стать значимой, технология должна быть освоенной индивидами и коллективами, в соответствии с их «потребностями и культурой». Силы, способные подорвать систему власти правительств, армии и больших корпораций в пространстве медиа, автор характеризует как «сообщества практикующих» — группы, «воюющие с системой» в своей ситуации и своей области, объединённые в сеть. Кастельс думает в первую очередь о стихийных локальных протестах. Однако здесь стоит вспомнить Чарльза Тилли: по его определению, группы, обладающие общим сознанием и внутренней связью, осуществляющие коллективные действия ради общего блага — это общественные движения.

Обсуждая изменения в «медиаполитике», Кастельс оказывается вынужден выйти за рамки собственно медиа и обратиться к сообществам, союзам, классам, организованным не через клич в СМИ, а общением «лицом к лицу» с левыми политиками, организаторами и активистами.

В качестве одного из примеров успешного вторжения масс в медийную сферу автор приводит победу Барака Обамы над Хиллари Клинтон на праймериз Демократической партии США в 2008 году. Обама вошёл в политику благодаря сети, созданной учениками Сола Алинского — социолога, занимавшегося организацией в бедных районах и гетто США автономного самоуправления. Алинский действительно преуспел в создании самоуправления и местных сообществ; однако, вместо поддержания автономности, они стали интегрироваться в существующую государственную и политическую систему. В частности, возникшие на их основе широкие низовые организации активно выстраивали взаимодействие с Демпартией. И Клинтон, и Обама начинали свой путь с Алинского; его ученики и созданные им сообщества сыграли важную роль в победе демократов на выборах 2008 года.

Кастельс утверждает, что Обаме удалось соединить метод Алинского с возможностями современных коммуникаций и с ограниченной игрой по правилам СМИ. Будущий президент США нащупал правильный подход к массам: он принял роль координатора сообществ, активистов и волонтёров, обеспечивающего их связь (с применением всех достижений интернета и IT), а также сбор и анализ информации о ситуации в целом. Его имидж, риторика, поведение, позиционирование как «левого» кандидата поддерживали основную идею: действуют и решают низовые организации, «лидер» — лишь поддерживает необходимую инфраструктуру (и, может быть, обеспечивает некоторую рефлексию, обобщает опыт).

Несмотря на нескрываемую симпатию к Обаме, Кастельс вынужден признать, что уже на этапе выборной борьбы Демпартия подавляла особенно «самостоятельные» элементы, что вызывало в «низах» недовольство. Как указывает исследовательница Алинского Ирина Жежко-Браун, победив, Обама, конечно, не сдержал обещание и постепенно загасил низовую инициативу. Копившееся с тех пор разочарование, похоже, проявилось впоследствии в поддержке Берни Сандерса.

Читайте также: Современная американская революция: как меньшинства захватили власть?

Тем не менее сама схема вызвала и среди демократов, и среди «неопределившихся» граждан чрезвычайный энтузиазм. Более того, Обама сумел завоевать симпатию большинства американской молодёжи и высокообразованных слоёв. А ведь речь идёт о классической левой идее (и даже конкретных методах из ХХ века) самоорганизации масс, прямой демократии, получившей новую жизнь и новые возможности реализации в условиях повысившегося уровня образования и развитых коммуникаций. Медиа здесь являются лишь поправкой к схеме мобилизации и революции Тилли.

Кастельс замечает, что капитал очень вульгарно реализует многие возможности современных коммуникаций, извращает культурные тенденции. Например, признание и раскрытие индивидуальных особенностей, талантов превращается в индивидуализм и эгоизм. «Самокоммуникация» — возможность зрителю гибко настраивать контент, который он получает (выбирать каналы, отдельные передачи, СМИ, сайты и пр. — в противовес безальтернативному вещанию старого телевидения), «уравновешивается» тем, что все 100 доступных каналов транслируют один и тот же шаблон. Глобализация не задавила специфику локальных культур, но поставила её на коммерческие рельсы.

Однако это не фатум высоких технологий, а результат того, что Ноам Хомский назвал «односторонней классовой войной»: недостатка классической, живой, в режиме «лицом к лицу» организации масс, способной использовать новые технологии, переделать их под себя.

В книге Кастельс разрушает и другие мифы, создающие видимость бессилия человека перед системой власти и СМИ. Например, он показывает, что человек не является пассивным потребителем информации: он отбирает её, интерпретирует, дополняет, соотносит с собственным опытом и особыми культурными кодами, интегрирует в собственное видение мира. Не так прямо работают и эмоции: обычно они не приводят к отключению разума и игнорированию личного опыт, а лишь заставляют по-разному задействовать волю и знания.

В условиях дезорганизации «низов» и организованности «верхов» эти тонкости не так значимы (впрочем, сам Кастельс приводит немало более или менее частных случаев успешного протеста против манипуляций). Однако эти уточнения, эта конкретика опровергают вульгарные антиутопии, обычно отождествляемые с Оруэллом и Хаксли. Человек и общество обладают множеством механизмов самозащиты, сопротивления: большая заслуга автора — в том, что он пытается их нащупать.

Кастельс охватывает множество аспектов темы: от экономической и технической основы — до устройства человеческого мозга. К сожалению, последнее удаётся ему гораздо лучше, во многом благодаря помощи Антонио Дамасио, одного из известнейших нейроучёных. В рассмотрении же экономики и общественного устройства Кастельс совершает все ошибки, характерные для мыслителей, увлечённых медиа и передовыми коммуникациями. Поскольку крупное производство переместилось в Азию (впрочем, и этот тезис — упрощение), а рабочие перешли в менее стабильные и более разобщённые отрасли вроде транспорта, у среднестатистического западного интеллектуала легко возникает впечатление, что ни производства, ни рабочих больше нет. А если и есть — то они являются «устаревшим», «отмирающим» сектором, их вот-вот заменят роботами, и потому индустрия не имеет никакого значения. Новое общество для таких теоретиков состоит из менеджеров по продажам и самозанятых веб-дизайнеров. Конечно, и на глобальном уровне, и даже на уровне отдельных стран это — очень грубое допущение. Кризисы последних лет показали, что «реальный сектор» Китая играет немалую роль в удержании мировой экономики от краха.

Сложность частных описаний в книге часто вступает в противоречие с излишне примитивными и детерминистскими схемами экономики, общественного устройства, государства и СМИ. Раскрывая отдельные сложности и противоречия «медиаполитики», Кастельс почему-то не вписывает их в общую систему. Книге не хватает более адекватного и детального взгляда на общественное устройство, интересы разных слоёв и организацию коллективного действия, с особенностями которых можно было бы соотнести противоречия медиа. Кастельс замечает нетривиальные тренды и «подводные камни» современной политики и коммуникации, но далеко не всегда может их объяснить.