«Лес» работы Мелкина: священный брак материи и духа в спектакле без сцены

Образ леса в человеческой культуре вечен и изначален. В доброй половине старинных сказок герои рано или поздно попадают в густой таинственный лес. И очень мало таких, где герой бы отправился в большой и полный опасностей мир, выйдя из леса. Такие сказки как раз современные, книжные, и пишутся для самых маленьких. Про зверюшек, для которых лесная чаща — добрый дом. А наши прапрадеды хорошо знали, что с лесом шутки плохи. Почти каждого «водил леший», а кого-то и завел совсем, с концами, без возврата. Лес — он чужой, не для людей, пусть и кормит, и греет, и дает крышу над головой. Так было не всегда, но тех времен давным-давно вышедший из леса человек не помнит, как не помнят подросшие дети того времени, когда еще не умели говорить.

Спектакль Мастерской Брусникина (режиссер и художник Дмитрий Мелкин), представленный на Зимнем фестивале искусств Юрия Башмета в Сочи проектом «Территория», поставлен не по классической комедии Островского, а по философскому трактату российского философа Владимира Бибихина. Это уже интересно само по себе. Труд этот объемный, достаточно непростой для понимания и исследует не только и не столько драматический конфликт человечества с природой, сколько отношение человека к материи и взаимоотношения материи и платоновского и аристотелевского эйдоса, материи и духа, выраженные во взаимодействии мужского и женского начал. Материя у древних греков обозначалась словом hyle — лес, в том числе и как строевая древесина.

В спектакле цитаты из бибихинского труда не звучат. Здесь вообще нет слов — только движение и песня. Это действо (по-современному — перформанс), а не спектакль в привычном понимании. Ближе это все-таки к современному балету или, скорее, «живым картинам», так как музыка не управляет происходящим, ее практически и нет, если не считать деревянного постукивания, железного скрежета, гула огня и других шумов. В спектакле звучат прекрасные славянские народные песни, но они существуют отдельно от действия, когда они звучат, все замирает. Танцем движения актеров тоже можно назвать условно, потому что они неспешны и естественны, хоть и точно выверены и очень пластичны. Молодые актеры (студенты четвертого курса) свободно, но продуманно перемещаются в пространстве (для этого спектакля не нужны сцена и зрительный зал, он может играться где угодно, хоть под открытым небом). Время от времени из общей группы выделяются две солирующие на данный момент фигуры — мужская и женская — и сложным образом пластически взаимодействуют между собой, а потом вновь растворяются в своей стихии. К этому все не сводится, есть и общение групп (полов, стихий, энергий), и моменты, когда на авансцене только мужчины или только женщины.

При всем при этом в спектакле нет прямолинейного эротизма. Речь не о модных нынче половых и гендерных проблемах, а о философских концепциях. Актеры не пытаются изображать «лесную» дикость, они полностью одеты в простые холщовые одежды. Высокие разрезы на длинных платьях женщин сделаны скорее для свободы движений, чем для соблазнительности. Исполнители даже не босы — на ногах у всех закрытые черные ботинки. Здесь нет ничего от разгульных вакхических танцев и оргий, стилистика очень сдержанна. При этом ощущение дикости и странности присутствует в полной мере. Персонажи — не вполне люди, это, скорее, воплощенные энергии, глубинные движущие силы природы и человечества. Между ними словно протянуты невидимые энергетические жгуты, которыми они то притягивают, то отталкивают друг друга, изучая, пугаясь, проникаясь доверием, испытывая влечение. Это и диалог, и спор, и поединок. Иногда все это одновременно.

Спектакль отнюдь не бессюжетен, действие развивается от самого акта творения Вселенной до наших дней, а, возможно, даже и до завершения космической «пьесы». Все начинается с первозданного хаоса и первотолчка, с момента, когда буквально «все завертелось». Причем, по авторской концепции, вряд ли это случилось само по себе. Когда один из актеров при помощи длинного шеста-рычага раскручивает большой чурбан, на котором стоят двое, понятно, что творящая сила для «запуска» движения должна была быть приложена откуда-то извне. Этот шест потом не раз обыгрывается, превращаясь то в посох друида, то в оружие в схватке, то в вершину, которую штурмуют мужчины, соперничая друг с другом. Это, без всякого сомнение, легко читаемый символ мужского начала, ставший в культуре таковым задолго до Фрейда. Одновременно это и Мировое Древо древних религиозных систем. Древнее Древо… но оно же и Крест Нового Завета. Пальмовые листья «прорастающие» изо ртов неподвижно лежащих мужчин в одном из эпизодов — не про то ли?

Зритель становится свидетелем того, как мужское и женское начало, дух и материя, влияют друг на друга. Разумеется, не обошлось и без сцены с яблоком — вот только никакого змея не видно, материя очаровывает эйдос вполне самостоятельно. Далее постепенно вызревает цивилизация, а с нею и проблемы. Темные бесформенные одежды, которые до поры, словно пугала, висели за краем площадки, идут в дело, женщины обнимают эти манекены с сухими ветками внутри, словно супругов. Возможно, это символизирует подмену духовности идеологическими и государственными схемами, а свободный союз по любви — множеством регламентаций. Области мужского и женского постепенно отдаляются все больше. Пока мужчины воюют друг с другом и природой, женщины в венках из веток нежно нянчат на руках поленья. Материнство по Бибихину, кстати, — естественный удел женщины, ее предназначение, а вовсе не нечто навязанное ей мужским миром — тезис, который в наши странные времена яростно оспаривается. Но сухие ветки вместо живых цветов и поленья вместо живых детей или хотя бы зеленых ростков рождают тревожное чувство. Финал выглядит пессимистичным. Мужчины, намахавшись топорами, один за другим словно бы восходят на эшафот и падают вниз, а за ними, будто ведьмы на костер, на одинокие столбы поднимаются женщины и тоже падают в небытие под торжествующий рев лесного пожара.

«Лес» — без сомнений, работа яркая. Соглашаться ли с авторским взглядом или нет и как трактовать и дешифровывать увиденное — дело зрителя. Но это явно из тех спектаклей, которые заставляют думать, а не только сопереживать или любоваться красивым зрелищем. Возможно, кто-то захочет прочесть книгу «Лес (hyle)» и попытаться разобраться в природе материи, ее отношений с духом не только на эстетическом, но и на интеллектуальном уровне. То, что такие спектакли появляются, говорит о растущем в обществе запросе на философскую и метафизическую глубину, на большие смыслы. И это нельзя не приветствовать.