Современное историописание: на войне как на войне

Позволю себе начать со школьной банальности. История строится из фактов, как здание из кирпичей. Из этого строительного материала можно создавать разные сооружения. По архитектуре, по предназначению, по размерам, по красоте. В историографии такие сооружения именуются теориями, концепциями, идеями, гипотезами и т. д.

Однако история истории рознь. Само существование современной цивилизации априорно доказывает, что прошлое человечества есть реальность, совершенно независимая от того, как мы ее воспринимаем, и не требующая никаких фактических подтверждений. Как не требуют их возрастные стадии, без которых старик никогда бы не стал бы стариком: детство, юность, зрелость. А вот история как наука не может обойтись без целой системы доказательств, включающей факты, источники, причинно-следственные связи, теорию и логику познания и т. д. Иначе это уже не наука, а символ веры.

Факт, реально имевший место в прошлом в виде какого-либо события, никогда не станет историческим фактом без участия человека, единственного субъекта познания, который должен не только увидеть все собственными глазами или услышать собственными ушами, но — самое главное — посчитать эту информацию достаточно важной, чтобы передать ее потомкам с помощью доступных средств.

Поначалу единственным хранилищем исторического знания было устное народное творчество, передававшее смутные и разноречивые образы, в которых реальность зачастую сливалась с вымыслом людей, восполнявших своей творческой фантазией отсутствие твердой опоры на «то, что было». Но эти мифы, как инструмент исследования культурного развития народа, его духа, его ценностей, являются богатейшим активом современной гуманитарной науки, и истории в частности.

Затем появляются письменные памятники. В качестве ретрансляторов исторической действительности они более совершенны и более достоверны, что, впрочем, не избавляет историка от трудностей их постижения, озадачивая его новыми вопросами, требуя от него новых аналитических навыков. Ученый, докопавшийся до «первоисточника», увидит лишь произведение человеческой мысли, рожденной определенной эпохой. В ней нужно многое понять, чтобы расшифровать скрытую информацию, далеко не всегда доступную пониманию. Это обстоятельство способно быстро охладить восторг историка-старателя, наткнувшегося на «алмазную жилу». Зачастую ее подлинная ценность устанавливается в результате долгой, изнурительной работы по просеиванию этой руды. Иногда ее богатства открываются через века, да и то не в полной мере. В ней никогда не будет чистейшего философского камня, через который можно будет увидеть неискаженный облик прошлого. Оптимизм Леопольда фон Ранке по этому поводу явно чрезмерен, однако он крайне важен для историков как неиссякаемый источник вдохновения и средство воспитания воли к познанию.

* * *

В XX веке историческая наука развивалась стремительно и парадоксально, в эмоциональном созвучии с теми трагедиями, которые испытало человечество. Войны и революции кардинальным образом повлияли на сознание историков, надломив его, с одной стороны, и, с другой, наполнив творческими и нравственными стимулами к поиску более четких разделительных линий между Добром и Злом. Личный опыт соприкосновения с жуткими, трудно постижимыми событиями подвиг ученых к попыткам выйти за пределы традиционных методологий в область метазнания.

Тяготеющие к этому историки стали создавать свои школы, разрабатывать свои подходы к проблеме «прошлое — настоящее». Они считали, что с помощью старого инструментария невозможно осмыслить немыслимое. Сначала в эту категорию попала Первая мировая война, затем — Вторая. В период между ними в историческом сознании царили пессимизм и растерянность, порождавшие глубокий скептицизм в отношении прежних методов исследования и объяснения истории как процесса.

Появились естественные для такой ситуации крайности. Гуманитарии с философско-социологическим уклоном отказывались считать исторические факты базовыми, отправными элементами в изучении прошлого. Свою позицию они обосновывали так: поскольку собрать все факты воедино невозможно, то их приходится отбирать, что уже гарантирует искажение исторической картины в соответствии с пристрастиями познающего субъекта.

Этой «приземленной» и «обветшалой» методологии противопоставлялась мысль об отсутствии исторической реальности в том виде, в котором ее ищут. Есть всеобщий процесс со своей внутренней логикой, не подвластный управлению, ибо человеку не дано исчерпывающе постигнуть эту метафизическую субстанцию. Тем не менее, сами сторонники непознаваемости истории пытались найти ее смысл в заоблачных абстракциях, где не было места для человеческих имен и даже имен народов.

Традиционалисты решительно отвергали новации, продолжая укреплять свой фланг на поле «боев за историю». Для них факт оставался первым и последним доказательством существования исторической реальности. Теории, не предъявляющие факты, не имеют права на существование.

В пространстве между этими, вроде бы непримиримыми, крайностями развивались направления, соединявшие здравомыслие «фактографов» и революционность их оппонентов. Последним пришлось осознать, что без «грязного» сырья истории не обойтись в поисках новых теорий. Но обрабатывали они это сырье по-своему, открывая в нем неожиданно глубокие пласты. Социально-экономические, духовные, психологические, ментальные, микробытовые. Предметом исторических исследований могло стать что угодно, прежде считавшееся ничтожными сюжетами. К примеру, кто бы мог подумать, что медицинская карточка французского призывника 1914 года может стать важным историческим источником. Благодаря такой пытливости мы узнали о жизни человечества совершенно поразительные вещи, показывающие как духовно-нравственную, мировоззренческую близость, так и огромное культурное расстояние между поколениями, отделенными друг от друга веками и тысячелетиями.

На фоне бесспорных профессиональных достижений растут, иногда зашкаливая, амбиции ученых. Они стремятся нерасторжимо соединить общее, особенное и единичное в большой исторический концепт, способный ответить на вопрос: что такое история? Одни верят в принципиальную возможность получения такого ответа. Другие нет.

Нужно не сокрушаться, а лишь приветствовать, что этому спору не будет конца. Если это «маховое колесо» исторической науки остановится, наступит ее смерть. Нет ничего страшного в том, что историки посягают на материи, которые никогда не откроют им свои тайны до конца. Воля к знанию есть вид энергии, неукротимой и небезопасной. С этим фактом ничего не поделаешь.

Как всякая энергия, познавательная страсть человека имеет и созидательный и разрушительный потенциалы, которые находятся в сложной диалектической связи. К примеру, пост-модернизм некогда олицетворял «революцию» во многих сферах интеллектуального бытия человечества, дав ярчайшие всходы на этом бескрайнем поле. Но со временем он стал утрачивать свои плодоносные возможности, что привело к цепной реакции самовоспроизводства, самоповторения и саморазрушения. Логичным следствием пост-модернистского дробления крупных историко-философских систем стало бесконечное размножение их дочерних филиалов, к тому же вступивших в бессмысленную (но не бесцельную) войну друг с другом. Методологию вытесняют бесчисленные варианты трактовок, теорию — поиск и описание причинно-следственных связей. В макропроцессах растворяют конкретику, а микросюжеты местной истории встраивают в историческую конструкцию мира как ее несущие опоры. Источниковедению грозит потерять статус даже «вспомогательной дисциплины». Глубокое проникновение в документ (его «допрашивание», как говорил Марк Блок) вышло из моды. На смену приходит либо простое собирательство источников и распределение по каталожным ящикам, либо установление с ними астральной связи путем психологического вживания в их содержание.

Это вовсе не означает, что от классического морального кодекса академической науки ничего не осталось. Даже при изменившихся не в лучшую сторону международных и политико-идеологических условиях крупные историки еще не разучились показывать образцы высокой культуры научной спора и искреннего стремления к истине.

Тут, правда, многое зависит от предмета обсуждения. Если дело касается проблем глобальной истории и методов ее исследования — это одно. Если отдельного государства — другое. Если народа, этнической общности или компактной диаспоры — третье. Если исторической личности — четвертое. И т. д. Дискуссии вокруг общих вопросов мирового развития относительно легко можно освободить от субъективно-идеологической перегруженности. В остальных случаях сделать это гораздо труднее даже в профессионально-научной среде. Многим европейским историкам до сих пор свойственны евроцентризм и чувство цивилизационного превосходства над другими народами. Среди английских, французских, немецких, итальянских ученых весьма распространен комплекс исторического величия. Демонстрируется он по-разному: некогда востребованная вульгарная прямолинейность вытесняется очень деликатными и внешне научно-безупречными приемами. Но под этой зачастую блистательной ретушью скрывается элементарный посыл: «История моей страны — самый великий вклад в историю человечества». Из этой книги Славы беспощадно вымарываются самые позорные страницы.

В XX веке со своей версией мировой истории выступили американцы, поставив в центр глобальной цивилизационной картины военную мощь, экономику, культуру и высшие моральные ценности Соединенных Штатов, забыв, что до второй половины XVIII мало кто знал об их существовании и что «высшие моральные ценности» не помешали пионерам зачистить Дикий Запад от аборигенов, а потомкам первопроходцев — сбросить атомные бомбы на японские города. Победа над германским блоком в двух мировых войнах (во Второй особенно) провозглашается едва ли не единоличной заслугой американцев.

История под видом науки становится средством ранжирования государств по признакам их цивилизованности, от которых зависит место в списке великих держав и многое другое. Россию методично отодвигают на периферию культурного, «воспитанного» мира, из-за ее непреходящего «варварства», «агрессивности», «дурных манер». Ее богатства, сила, желание оставаться самой собой, собственное видение международных проблем были и есть проклятье для Запада. Западным историкам отказывает элементарное чувство вежливости (пусть это и не научная категория), когда его к месту было бы проявить по поводу жертв, принесенных Россией во имя спасения от катастрофы отдельных европейских держав и Европы в целом (XVIII-XIX века, не говоря уже о Второй мировой войне).

В интеллектуальном пространстве Запада, включая академическую среду самого рафинированного толка, к сожалению, все больше становится тех, кого по разным причинам и все глубже захватывает вихрь новой холодной войны. На ее пропагандистском фланге вновь выстраиваются тесные ряды рекрутов из приличных западных университетов. Нет уже ветеранов-советологов, но их дух возвращается, если он вообще куда-нибудь отлучался.

Наступление идет с нарастающей силой с применением высокоточного оружия абсурда, мифотворчества, невежества, ненависти. Напрочь забыты хрестоматийные, неоспоримые факты. Открытые еще в античную эпоху законы логики. Достижения рационалистической философии. Историзм как система идей, проверенных временем. Духовные завещания великих ученых. Оторопь берет, глядя на нынешних историков-иллюзионистов, превращающих черное в белое, чумоносных крыс в пушистых кроликов, ядовитых змей в праздничные гирлянды.

Впрочем, «мастерству» некоторых из этих фокусников надо отдать должное за их умение маскировать свои вульгарно-площадные изделия под академическую науку. Такого рода печатная продукция особенно опасна для умов нетвердых. В принципе можно было бы утешиться тем, что эта злокачественность в какой-то степени нейтрализуется сокращением читающей публики… если бы не высокотехнологичные средства манкуртизации масс. Тут не нужна привычка к чтению. Растление производится с помощью видео-образов и озвученных текстов, более пригодных для восприятия и для инфицирования сознания.

Это моровое поветрие, увы, не обошло стороной и российскую историографию (видимо, корректнее сказать «массово-информационную продукцию «историко-просветительского» характера»). Всероссийский конкурс под девизом «высеки себя как унтер-офицерская вдова, до крови» продолжается уже давно. И хотя всем известны международные структуры, финансирующие это соревнование, дело по большому счету не в них, а во многих из нас, страдающих каким-то таинственным мазохистским комплексом. Сколько можно выводить на правеж всю Россию, и современную, и историческую? Сколько можно каяться перед этим «дивным миром»? А главное, за что? За то, что мы не достигли его совершенства во всех мыслимых пороках? За то, что защищаемся от скверны? За стремление не путать Добро со Злом?

Со своими грехами мы сами разберемся. Вот только не уверен, что это нужно делать именно так, как умудряются наши СМИ. Телеканалы с упоением смакуют то, чему надо сострадать. А если уж снисходят до сострадания, то объектами выбирают сомнительных или совершенно одиозных персонажей.

Трагична история любой страны. И Россия не исключение. Но ее история еще и эпический подвиг народа, создавшего великую державу и великую культуру, хотя сколько раз казалось, что он приговорен к закланию.

Инерция покаяния длится непростительно долго и лишь подзадоривает тех, кто хочет воспитать в нас неискоренимый синдром неполноценности, приносящий Западу и моральные, и материальные дивиденды. И это, не исключено, произойдет, если ГУЛАГ станет главной визитной карточкой российской цивилизации.

А тут еще, как по заказу (вестимо, по заказу), начали каяться наши дети поколения ЕГЭ и болонских игр в «угадайку».Трудно поверить, но предмет покаяния — негостеприимный прием, оказанный советским народом армии вермахта в 1941—1945 гг. Нравственная перекодировка юного сознания, в том числе с помощью его идиотизации, отнюдь не стихийный, а очень даже управляемый процесс. И пульты управления находятся в России. В руках и мозгах людей, точно знающих, что они делают и чего хотят. «Бритва Хэнлона» («не ищите злого умысла там, где все объясняется простой глупостью») не имеет к этому никакого отношения.

Подрастут и поумнеют, говорите? Подрастут уж наверняка. Проблема в другом: с какими учителями умнеть будут, и в каком направлении. Ведь не откажешь же в уме некоторым людям, люто ненавидящим Россию и работающим на уничтожение российской цивилизации.

* * *

Вернемся все же к современному состоянию исторической науки. Признание познаваемости истории нисколько не облегчает задачи историка, когда он соприкасается с рядом проблем. Одна из них — проблема выявления мотивов в поведении масс, правящего класса, руководящей элиты, ближнего окружения первого государственного лица и, наконец, самого лидера страны. Разумеется, нельзя оставить вниманием великих представителей человеческой цивилизации как таковой. Это очень старая тема, но с некоторых пор она претендует на научную автономию под названием «психоистория» (имеющая много точек схождения с бихевиоризмом). Не вдаваясь сейчас в спор об обоснованности таких претензий, стоит признать определенные заслуги «психоистории» в объяснении поступков выдающихся личностей. Не будем, опять же, обсуждать достоверность тех или иных трактовок, ибо речь идет о слишком потаенных материях. Однако стремление адептов этой школы развиваться вширь и вглубь привело их к совершенно экзотическим «находкам». Одна из них — «пеленочный детерминизм», согласно которому традиция тугого пеленания младенцев обусловила фундаментальные черты русского национального характера: рабская покорность власти, прерываемая взрывами беспощадного бунтарства, тяга к тоталитаризму, маниакально-депрессивное состояние, перемежающееся с дикими приступами безотчетного веселья, агрессивность по отношению к внешнему миру и т. д.

Говорят, это передний край («cutting edge», or «the state-of-the-art») исторической науки. Допустим. А как тогда быть с ее реальными достижениями, связанными с именами великих ученых, занимавшихся Россией? Что делать с многовековой эволюцией исторической и историко-философской мысли? Представить ее как подготовку к этому «гениальному прорыву» в области изучения нашей страны?

Как выясняется, это не самое худшее, что можно выдумать о России и русских. Прежде чем коснуться конкретных примеров, вспомним об одном из аспектов дискуссии на тему, что такое история человечества: единый нерасчленяемый процесс, подчиняющийся жестким законам, или же мозаичное собрание особенных, единичных, случайных явлений, не поддающихся теоретическим обобщениям и требующих сугубо индивидуального подхода. Иногда возникало ощущение близости компромисса, по крайней мере между историками-профессионалами. Сейчас такого ощущения нет. Трудно понять, куда движется гуманитарная наука вообще и историческая в частности. Ответа на этот вопрос не дают даже выдающиеся исследования, издающиеся с регулярной частотой, но с убывающими перспективами найти читателя.

Все чаще звучит мысль о «новом Средневековье», в которой все больше пессимизма и все меньше оптимизма. Философы и социологи разрабатывали эту концепцию с надеждой спасти человечество от хаоса и одичания, вернув его в более простую, управляемую и жизнеспособную систему материальных, моральных, культурных, поведенческих (и т. д.) координат. Но на горизонте, похоже, маячит худшая, то есть ранняя и темная разновидность Средневековья, если не сказать эпоха «нового варварства».

В нее вполне органично впишутся наши современные дегуманизированные ценности; наднациональный праздный класс, сходящий с ума от незнания, чем себя занять; одномерный человек, помешанный на потреблении и демонстрации своих успехов на этом поприще; хаотизация международных отношений, утрачивающих свою первозданную сущность; иррационализм в поведении масс и людей у власти и т. д. И это уже не изощренная футурология, а наша повседневность, напичканная, вдобавок, фантастическими достижениями в технологии. Наступает-таки самый дивный из миров, хозяйничать в котором, видимо, будут дикари, обвешанные тотемическими украшениями в виде новейших гаджетов и сами вырождающиеся в гаджетообразные существа. Их разрыв с культурным наследием человечества, с его нравственными ценностями грозит достичь такой величины, которую не могли вообразить себе даже самые депрессивно настроенные философы и писатели-фантасты.

Какое отношение ко всей этой вакханалии имеет современная историческая наука вообще и изучающая Россию в частности? Прямое. Новая западная русистика, все глубже пропитываясь политикой, идеологией, пропагандой, ненавистью, обретает черты близняшеского сходства с худшими разновидностями советологии. Но у той хотя бы хватало академической изворотливости, чтобы определить свои предмет, задачи, методологию и тем самым придать себе некое наукоподобие. Нынешние русофобы от истории в таком прикрытии просто не нуждаются, поскольку они не скрывают, что объявили войну «допотопной» методологии, построенной на рациональном мышлении. Иррационализм и открытая ложь стали оружием в борьбе с Россией, так неосмотрительно недобитой в 1990-е годы. Это оружие действенно, ибо многие российские историки считают ниже своего профессионального достоинства бороться с абсурдом, блаженно веруя, что мировое общественное мнение еще не настолько свихнулось, чтобы принимать всю эту новомодную чушь за чистую монету.

Однако о каком здравомыслии «мирового общественного мнения» можно говорить, если русофобскую отраву охотно потребляют наши соотечественники. Среди потребителей не только недозревшие продукты болонского образования, но и его вполне состоявшиеся произведения. К этой когорте следует добавить многих из их наставников, причисляющих себя к «критически мыслящему меньшинству».

Что возьмешь с уренгойского отрока, выступавшего в германском бундестаге. Стоит ли судить эту святую простоту слишком строго? Разве что за дефицит желания думать своей головой. А вот к его пастырям и спонсорам вопросы есть. Много вопросов, поскольку эти товарищи не из тех, кто не ведают, что творят. Очень даже ведают и не собираются этого скрывать.

Они бросили вызов священным символам нашего общества, понимая всю меру его кощунства. Бросили якобы от имени молодежи, с намеком, что будущее принадлежит ей. Именно она даст жизнь новой исторической науке, сообразной новым временам и освобожденной от «предрассудков» старших поколений. В числе «предрассудков» — устаревшие и несправедливые оценки советско-германской войны, ее причин, содержания, последствий. И многое, многое другое.

А теперь вспомним, сколько раз создавали эту самую «новую историческую науку», сколько раз «рассерженные молодые историки» (взять хотя бы школу «Анналов») страстно ниспровергали авторитеты, ополчались на традиционные отрасли историографии (политическую, дипломатическую, военную историю), и сколько раз выяснялось в итоге, что новаторы, при всех их заслугах, «карлики, стоящие на плечах великанов», и лишь поэтому способные смотреть вдаль. Эту мудрую фразу многократно повторяли многие выдающиеся ученые, имея в виду, что, желая того или нет, они во всех своих подлинных и сомнительных открытиях опирались на гигантское интеллектуальное и духовное наследие своих предшественников, зачастую осознавая это с большим опозданием, а иногда даже не отдавая себе в этом отчета.

Возможно, и на сей раз историки-нигилисты повзрослеют, помудреют, опамятуются, вернутся с баррикад к письменным столам. И вместо того, чтобы штамповать пропагандистские поделки, займутся своей профессиональной деятельностью на благо общества.

Пока же приходится признать, что представители западной исторической науки, в союзе с «креативной» частью наших интеллектуалов, ведут самую настоящую войну против российской истории, культуры, цивилизации. Ну, а на войне, как на войне…