В Татарстане полностью провалена система защиты растений

В «убитой» почве Татарстана пестициды разлагаются медленно, а глифосаты стимулируют рост патогенных плесневых грибов, токсины которых попадают в пищу. Вдобавок к этому система защиты растений в республике не работает: растения лечат тем, от чего они еще больше болеют. Именно в этом сочетании видит главную проблему председатель агрокомитета Национальной технологической палаты Александр Харченко.

Глифосат — неселективный системный гербицид, использующийся для борьбы с сорняками, особенно многолетними. Занимает среди гербицидов первое место в мире по объему производства. Действующее вещество средств выпускающихся под торговыми названиями «Раундап», «Глифор», «Торнадо» и «Ураган».

Своим видением причин сельскохозяйственных бед известный эксперт в области сельского хозяйства поделился с корреспондентом «Idel.Реалии» (http://www.idelreal.org/a/28451368.html).

* * *

Глифосат вызывает рост плесневых грибов

— У нас в Татарстане гигиенисты выявили связь между заболеваемостью жителей и ростом применения гербицидов, конкретно — глифосат содержащих гербицидов. Они связывают повышенное использование гербицидов с тем, что у нас активно применяют технологии минимальной и нулевой обработки почвы. И соответственно в своих статьях даже ставят вопрос о том, что, может быть, эти технологии нужно сворачивать. Вопрос, правы ли они? Такое повышенное использование гербицидов действительно связано с этими технологиями или с тем, что их неправильно применяют?

— Я думаю, что связь между применением глифосата и ростом заболеваемости имеет более сложный характер. Основной вред здоровью людей в данном случае наносят другие, гораздо более токсичные вещества, концентрации которых при использовании глифосата могут значительно увеличиваться в растениях. Речь идет о микотоксинах. Дело в том, что продуктом разложения глифосатов яляются соли фосфора, которые стимулируют развитие плесневых грибов рода фузариум. Такой факт установили в Канаде еще много лет назад. То есть работает не прямая токсичность, а та цепочка, которую они запускают.

— В растениях непосредственно?

— Нет, в почве. Фузариумы — это почвенные плесневые грибы. Глифосат убивает растение. Растение начинает сгнивать. Начинают развиваться определенные плесневые грибы, так как большая часть наших почв потеряла здоровье. А больные почвы имеют ослабленный «иммунитет», то есть они не способны к самозащите и самоочищению. Поэтому нам требуется внешняя, «лекарственная» защита растений, которые растут на зараженных почвах. То есть мы против этих грибов боремся, обрабатывая химией семена и растения. Но проблема в том и состоит, что у нас полный провал по защите растений, так как применяемые «лекарства» не работают.

— А как должно быть?

—Должна работать служба, которая ведет достоверный фитомониторинг. Достоверный, понимаете? Вот человека от болезни лечат — значит, должна быть достоверная информация, чем он болеет. Она у нас недостоверная, диагностика ошибочная. Вот, например, ваш замминистра проводил учебу для ваших аграриев.

— В Татарстане?

— Да, в Казани. И давал конкретные рекомендации по защите растений. Я ему говорю, что три четверти рекомендованных им препаратов в действительности только усиливают заболевания, которые они якобы должны лечить. А любое ошибочно назначенное лекарство само по себе может стать причиной заболевания.

Тут не вопрос: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак. Тут вопрос принципиальный. Это может быть совершенно искренним заблуждением заместителя министра, а может ему кто-то готовил эти рекомендации. В любом случае, в Республике Татарстан в системе защиты растений используются химические препараты, эффективность большинства которых отрицательная. Каковы последствия такой ситуации? Уменьшение урожайности и попадание токсинов этих грибов в пищу. А многие микотоксины — сильные канцерогены. Действие большинства микотоксинов на здоровье людей и животных хорошо изучено, поэтому токсикологи вполне могут разобраться, в чем истинная причина наблюдаемого в Татарстане роста заболеваемости.

* * *

Почва не разлагает токсины

— Вот почему я думаю, что в Татарстане имеет место не чисто глифосатная проблема, а комплекс проблем, который глифосатами выявляется и запускается.

Глифосаты применяют повсеместно примерно с 2002 года. И сначала они принадлежали фирме…

— «Монсанто».

— «Монсанто». А потом у неё кончился патент, и глифосаты стали массовыми. Их начали делать многочисленные фирмы по всему миру, и, я думаю, основная часть глифосатов сегодня делается в Китае. В настоящее время три страны выпускают большую часть действующих веществ пестицидов: Китай, Индонезия и Индия. И если бы проблема глифосатов существовала — а есть страны, которые очень активно их используют, — то она обязательно проявилась и была зафиксирована везде.

— Но ведь в 2015 году скандалы в Европе уже были. Международное агентство по изучению рака отнесло его к вероятным канцерогенам.

— Вы знаете, я не сторонник глифосата. Я технолог. Когда мы выступали против ГМО, мы поднимали вопрос, что ГМО связаны с целой цепочкой событий. Во-первых, сами ГМО — проблема, потому что неизвестно, это плохо или хорошо. Надо два-три поколения людей, а у нас еще одно поколение с ними не прожило. И вторая вещь — отсутствие достоверных данных о воздействии на экологию конкретных моделей земледелия, в данном случае химической с применением кратно большего количество глифосатов, особенно при выращивании ГМО, чем используется сегодня у нас. Ведь глифосаты в России используются по минимуму — из-за дороговизны. Они у нас стоят в три раза дороже, чем в других местах, например, в Латинской Америке. У нас вообще все химические средства защиты растений очень дорогие. Цена увеличивается в среднем в четыре раза. Поэтому преимущественно у нас работают с глифосатом не по верхнему пределу, а по нижнему, не по избытку, а, наоборот, — по недостатку. Чаще всего мы половину от нормы льем, а, может, и треть.

В этом контексте нас интересуют два момента. Первый — собственно токсичность химиката, потому что все химикаты токсичны, которыми мы пользуемся. И второй — способность почвы разлагать и утилизировать эти химикаты: в здоровой почве для каждого химического препарата известен нормативный срок его разложения. У нас проблема токсичности химических препаратов возникает из-за того, что у нас биологическая активность почвы крайне низкая, из-за чего они быстро не разлагаются и попадают в растения.

* * *

«Они не видят новые болезни!»

— Итак, что же мы имеем? Разложение глифосатов сопровождается стимуляцией роста патогенных плесневых грибов рода фузариум. Далее на эту проблему у нас накладывается отсутствие нормальной защиты растений. А нормальной защиты нет, потому что у нас нет нормальных анализов. Анализы не соответствуют реальному положению дел.

— Анализы почвы имеете в виду?

— Вот смотрите. У нас в системе, которая вела мониторинг, было два института: Институт защиты растений и Институт фитопатологии. До 1992 года Институт фитопатологии был под КГБ. Это была закрытая организация, как и оставшаяся под госбезопасностью сеть институтов по особо опасным инфекциям, которые ведут мониторинг чумы, холеры… Там железная дисциплина.

В Институте фитопатологии работало 2,5 тысячи человек, сейчас осталось 170 сотрудников.

Они вели достоверный анализ, какие болячки появляются, как с ними нужно бороться, потому что мутация патогенов происходит, у них появляется резистентность или приспособление к химическим средствам защиты растений. Они получали достоверные материалы.

У нас сейчас этим фактически никто не занимается. Несколько государственных ФГБУ заявлены: Россельхозцентр, например, но они занимаются торговлей. Для фитомониторинга у них нет ни специалистов, ни методик. Они работают по списку болезней, утвержденному в 1996 году. Они не видят новые болезни, которые появляются, и в детали не лезут.

Ну, увидели они какой-нибудь возбудитель. Берут список пестицидов Российской Федерации, листают его, находят там какой-нибудь препарат — он зарегистрирован против фузариоза. А фузариозов 20 разных. Есть вот семья Ивановых, а там 20 племянников, 20 детей, теть, дядь, братьев… Все — Ивановы, но они разные. И какой-то химический препарат на одного Иванова действует — на Федю, а на Лешу он не действует. А в списке, естественно, там этого ничего нет.

Но вернемся к разговору с заместителем министра, которому я сказал, что большая часть рекомендованных им химических препаратов защиты растений не работает. Ладно не работают, гораздо хуже то, что они могут усиливать заболевания, которые должны лечить. Подобным образом действует и глифосат, который мы льем на землю и который должен разлагаться за несколько дней в здоровой почве. Но у нас земля убитая, утрамбованная — в ней глифосат разлагается через год. Кроме того, у глифосата есть побочное действие, включающее ряд сценариев развития патогенных плесневых грибов.

В итоге мы имеем следующий результат воздействия глифосатана почву: задача, которая была поставлена, решена — сорняки убиты, но при этом запустилась целая цепочка неприятных последствий, вплоть до заражения кормов и продуктов питания микотоксинами. Эта цепочка работает уже сама по себе, глифосат её только запускает. А всё, что надо делать в подобных случаях, в России полностью выпало.

— И как в таком случае быть?

— Вы журналист. Вы же не можете уволить, взять на работу, наказать, премировать. Вам нужно поставить проблему. И я предлагаю поставить проблему, но немножко более развернуто. Потому что вот вы сейчас говорите: глифосат — плохо, его надо запретить. Вообще вся химия — это плохо. Селитра — тоже плохо. Давайте полностью все запретим и перейдем на органическое земледелие. И половина населения сразу у нас умрет, потому что мы их не прокормим, потому что в органическом земледелии урожай в два раза меньше.

* * *

«Сидите и молчите! Вы — идиоты!»

— Но наши ученые говорят не о запрете гербицидов, а о сворачивании технологий минимальной и нулевой обработки почвы. Именно в этом они видят корень бед.

— Вы знаете, я бы ученых не слушал по одной простой причине — они в этой теме «ни бум-бум». Я в деталях помню ситуацию, которая была в 2008 году, когда в Казани по инициативе украинского Агросоюза из Днепропетровска проводилась конференция по No-Till (английское название технологии нулевой обработки почвы, о которой подробно можно прочитать в статье австралийского консультанта Яна Кина «На пути к «сухому земледелию«»), на которую были приглашены иностранцы. И помню, тогда министр или замминистра ученым сказал: «Сидите и молчите. Вы — идиоты». В лицо сказал при всех, потому что они там иногда такие перлы выдавали. Например, ученые рассказывают: «Вот мы испытывали систему No-Till, а вот для сравнения двухъярусный американский плуг».

Но в Соединенных Штатах с середины 60-х годов плуги запрещены. Там просто нет плугов. Вы можете купить сеялку американскую, дискатор американский, еще что-то. Плуги у них запрещены законодательно и переплавлены на металлолом. Нет технологий пахотных в сельском хозяйстве Соединенных Штатов при выращивании зерновых и основных полевых культур.

А ученые заявляют: «Для проверки No-Till мы взяли американский двухъярусный плуг». Там сидит ученый дядька в возрасте за 60, американец. Ему переводят и спрашивают: «А что такое двухъярусный американский плуг?». «Я, — говорит, — не знаю. У нас нет плугов. У нас уже много лет — 50−60 лет — нет плугов. А где вы его взяли?»

Но ведь главный анекдот не в этом — зачем вообще для No-Till нужен плуг? В этом году на академической конференции под Москвой опять в проекте решения конференции было записано, что «научная проверка» показала непригодность нулевой технологии для таких-то и таких-то областей России. Внимательно слушаю доклады на эту тему, выясняется, что проверямые технологии к No-Till отношения не имеют. Понимаете, ученые играют в свои игрушки.

Но ясно, что нахрапом систему No-Till не взять. Это сложная вещь, которая имеет очень много деталей. Есть No-Till для влажной зоны, есть No-Till для засушливой зоны. Это новое направление.

Вот рядом с вами Башкирия. Я сам родился на границе Башкирии и Челябинской области. У меня рядом с родным городом находится хозяйство, имеющее 16,5 тысяч гектаров. Нынешний его директор Раиль Салаватович Фахрисламо в 2008 году получил его разоренным в состоянии банкротства. И он стал восстанавливать хозяйство на основе системы нулевой обработки. Я с ним познакомился в 2012 году — грубые ошибки были у него. Эти ошибки я ему показал как технолог.

В Казахстане был директор Костанайского НИИ сельского хозяйства Валентин Иванович Двуреченский. Сейчас он уже умер, к сожалению, а был даже министром сельского хозяйства Республики Казахстан. Им была предложена эта модель нулевой обработки, которая в Башкирии у Фахрисламова очень хорошо пошла. И в прошлом году при среднерайонной урожайности в республике 14 центнеров с гектара по яровым культурам у него была — 28 центнеров с гектара. Озимые в Зауралье раньше никто не сеял, потому что они вымерзали. У Фахрисламова озимые дают 40−60 центнеров с гектара. А озимая тритикале украинской селекции на 100 гектарах в 2016 дала 90,5 центнеров с гектара. На восьмилетнем поле по No-Till.

— Да, впечатляет.

* * *

Трактор «Кировец» надо законодательно запретить!

— Мы говорим, что есть новая модель, новая система земледелия. Она состоит из огромного количества нюансов. Надо включаться, надо разбираться. Завалить ее —нечего делать!

Например, есть такой холдинг «Нижегородский». У него в Нижнем Новгороде и в Ульяновске 130 тысяч гектаров земли. При этом он такой хронический банкрот. Причина? Грубейшие ошибки при внедрении No-Till. Просто грубейшие, причем на поверхности лежащие.

— Какие, например, ошибки?

— Уплотнение почвы. Чтобы система запустилась, должно быть количество червей, скажем, 100 штук на квадратный метр. А там 10 червей. Они не могут рыхлить землю. Перестали землю пахать — начались естественные процессы уплотнения. Причем No-Till, особенно при нехватки влаги, подразумевает обязательную технологическую колею — техника должна ходить по полю исключительно по специально отведенным полосам, а не хаотично, как при пахоте ходят. Если два-три условия не выполнил, земля через два-три года становится, как дорога. Там ничего не растет. Пять сантиметров протыкаешь — дальше пенетрометр не идет. Поэтому австралийцы, и не только они, при переходе на No-Till обязательно эту технологическую колею запускают. Кроме того, перед посевной они поле специальными чизелями проходят, которые землю не переворачивают пластом, а разрыхляют. У нас этот момент почему-то упущен напрочь. И наконец, у нас по-прежнему на полях работают на тракторах «Кировец», которые имеют двойное превышение предельно допустимой нормы давления на почву. Землю они укатывают «конкретно». Поэтому после «Кировца» требуется особая программа работ, чтобы землю реанимировать. А у нас больше 50% тракторного парка — «Кировцы». Его вообще нужно законодательно запретить как трактор для земледелия в базовой комплектации, потому что во многом «Кировец» запускает целый каскад проблем, включая развитие и накопление токсичных грибов. Количество болезней значительно увеличивается на уплотненных почвах.

— То есть у нас эти трактора до сих пор используют?

— В три смены сейчас завод работает. Всего выпущено полмиллиона таких тракторов. Их необходимо «переобуть» для снижения нагрузки на почву, для чего требуются специальные колеса. Только год назад как завод начал предлагать — не в обязательном порядке, а по желанию — широкую «резину». Двойные колеса, еще больше снижающие нагрузку на почву, к сожалению, на этот трактор ставить нельзя — конструкция не позволяет, разваливается передний мост.

То есть мы сейчас видим, что есть целая цепочка проблем. Чтобы запустить решение, нужно все эти моменты учесть. У меня есть книжка, написанная в 2007 году — «Основные этапы перехода на No-Till». Всего их десять. А у нас же на No-Till переходят сразу. Захотели — сеялку купили и пошли, без предварительной подготовки. Земля не включается.

Аргентинцы, если земля начала уплотняться — ну, вот не удержал, понимаете, уплотнение, — у них есть специальные машины, которые землю разуплотняют, разрыхляют. То есть даже когда No-Till началась, все равно специальные чизеля запускают.

— А у нас?

— У нас этого нет. Это как в анекдоте про Петьку и Василия Ивановича. Купили журнал «Авиатор» с инструкцией по управлению самолетом полетели на самолете. Взлетели, летят, далее в инструкции: «Переходите к посадке». Переворачивают страницу, а там написано: «Посадка будет описана в следующем номере».

* * *

Официального определения понятия «здоровье почвы» в России нет

— Хотите разобраться? Фахрисламов — 700 километров от Казани. Вася Кулагин —юг Саратовской области, левобережье — от Самары 300 километров, от Казани до Самары — еще 300 километров. Давайте поедем туда, поинтересуемся, как у них идут дела. Зачем нам мнение ученых, которые этим никогда занимались?

А вот в 80-е годы в Саратове институт «большой» академии занимался восстановлением плодородия почвы при применении No-Till. А сейчас у нас ни один институт, ни один коллектив этим не занимается.

— А в этих хозяйствах, где успешно No-Till работает, как обстоят дела с гербицидами? Я в некоторых ваших статьях читала, что если поначалу их большой объем используется, то при правильной технологии объем гербицидов постепенно может снизиться.

— Значительно снизится.

— За счет чего?

— Сорняков нет. Дело в том, что когда семена сорняков падают на землю и лежат без заделки, они быстро теряют всхожесть. Если они заделываются в землю, то земля, как губка, набирает огромное количество семян сорняков. И при любом рыхлении вытаскиваются новые и новые партии семян, и они всходят. При переходе на No-Till первая и главная проблема — это победить многолетние сорняки. Потом, когда они побеждены, например, казахстанцы ставят специальные датчики на опрыскиватели. И когда обрабатывают глифосатом поле, которое уже несколько лет полностью вычищно от сорняков, опрыскивание включается только тогда, когда попадается сорняк. Не надо просто так лить глифосат на землю — это слишком дорого.

Второй момент: если при нулевой технологии запустилась биологическая активность почвы (а без биологической активности почвы No-Till обречен, так как земля превратится в дорогу) то разложение гербицидов происходит намного быстрее.

Есть понятие «здоровье почвы». «Здоровье почвы» в мире — это термин. В Российской Федерации его не приняли, то есть он официально не существует. Хотя если вы наберете в браузере на английском слова soil health (здоровье почвы) и USDA (министерство сельского хозяйства США), — то на министерском сайте обнаружите, что там поднят огромный пласт связанных со здоровьем почвы проблем. У нас эту тему двигает академик РАН Михаил Сергеевич Соколов. Ему 83-й год. Он был директором Института биологической защиты растений, сейчас он — глубокий пенсионер, но работаетхорошо. А больше никто этим у нас не занимается. Ученые Татарстана также не заинтересованы в решении этих проблем. У них тоже возраст. Средний возраст ученого в Татарстане — лет 65.

— Вы имеете в виду ученых в сельском хозяйстве?

— Да. Им неинтересно. Понимаете, есть сельское хозяйство. А сельскохозяйственная наука 25−30 лет назад оторвалась от реальности. В Уставе Российской сельхозакадемии (РАСХН) даже внесли изменение, где академики написали, что прикладными вопросами РАСХН больше не занимается. В 2007 году их стал Медведев заставлять, а они сказали: «А мы — фундаментальщики». Тогда взяли и слили РАСХН с большой академией, РАН.

У нас реально в сельском хозяйстве науки нет. Есть агрохолдинги, которые 300 тысяч гектаров имеют, и они говорят: «Мы считаем, что прикладная наука в Российской Федерации умерла. Мы стали создавать свои внутренние небольшие технологические институты, потому что видим, что проблемы надо решать, а нам их решать никто не помогает».

То, что мы сказали про No-Till «хорошо» или «плохо» — это мнения людей. Они имеют мнения, а проблемы, которые надо решать, они не решают. А главная проблема Татарстана, как и всей России, — в почве, в состоянии почв, в их сильной биологической деградации.