23 февраля 1987 года чилийские астрономы наблюдали вспышку сверхновой звезды. За одну секунду она выделяла энергию, сравнимую с энергией нашего Солнца в течение 10 млн лет. Сама вспышка произошла 170 тысяч лет назад, и лишь в конце XX века мы ее сподобились увидеть. Луч света (скорость света 300 тыс. км в секунду) достиг нас, преодолев путь, почти вдвое превышающий диаметр Млечного Пути. Эти размеры не могут не поражать воображение. Для тех, чье воображение и мироощущение допускает за всем этим неизмеримым фактом бытия существование сверх бытия Бога, могут открыто засвидетельствовать, что не только воображение, но и сама жизнь воспринимаются иначе.

Икона святителя Григория Паламы

Еще с давних пор было замечено, что люди не могут непосредственно воспринимать и созерцать не только чувственный мир вещей, но и мир сверхчувственных идей. Эта мысль пронзила не только великого Платона и затем весь дискурсивный мир философии, но ходила бок о бок и с миром религии. Прозревать суть вещей человек не может, он по-кантовски (хотя этот факт наблюдался еще задолго до Канта) воспринимает мир ноуменально, следовательно, если говорить о Боге и божествах, то значит практически говорить с редукцией собственного сознания. Таков был основной подход к религии, точнее, попытки ее рационального осмысления в дохристианскую эпоху. Почти всегда они носили элитарный характер, а простой люд довольствовался бытовой магией, где все было предельно просто, понятно и эффективно.

Параметры двух миров были предельно расписаны и пересекались исключительно в пространстве мифа. Ничто не могло нарушить вечный, изначально существующий миропорядок. Он приводил многих в восхищение, но при внимательном и последовательном взгляде, человек ни в Аиде не желал быть, ни в Олимпе не было ему места. Экзистенциальный итог всему философско-интеллектуальному и мировоззренческому пути греко-римского мира подвел один их знаковых фигур того времени: — Что есть истина?! — сказал Пилат Иисусу. В вопросе, в ее интонации не было ни поиска, ни надежды эту истину обрести. Это была констатация факта: истины нет, либо ни людям не до нее, ни ей до людей.

Однако никогда еще в жизни Истина не была так близка к римскому прокуратору, как в тот час. Христианству, как точно подметил Честертон, «удалось объединить непримиримые крайности. Христианство вместило их, но они так и остались крайностями». Что же это за крайности, которые христианство сумело вместить, не стирая особенности каждого из них? Попробуем их обозначить:

Трансцендентный, неописуемый, безграничный, обладающий полнотой бытия и власти, живой и личностный Бог, являет Себя самым нетривиальным в истории способом — становится человеком, при этом ничего не утрачивая от Своей божественной природы. Попытки рационального осмысления подобного Откровения внутри христианства предпринимались неоднократно. И каждый раз это вызывало конфликт ratio и сердца (непосредственного мистического опыта). Последний масштабный спор возник в XIV веке. Ученый калабрийский монах Варлаам на основе аристотелевско-томистской диалектики доказывал невозможность познания человеком Бога в принципе. Человек может только следовать неким этическо-аскетическим нормам жизни и довольствоваться (в случае Варлаама) интелектуальным постижением Бога, через диалектический метод познания законов природы и логики. Главная весть Евангелия о возможности стать причастником божеского естества» (2.Петра. 1:4), таким образом, сводилась к дистанцированным знанием о Боге, но не знанием Бога лично и непосредственно, через опыт молитвы и живой жизни в Церкви.

Против такой позиции и выступил один из образованнейших и авторитетных монахов Афона Григорий Палама. В своем ответе Варлааму Григорий ссылался на деятельный опыт святых отцов, основанный на Откровении. Он внес терминологическую ясность, указав, что познать существо Бога не дано никому, кроме Бога (Откр.19:12), но Бог открывает Себя через Свои нетварные энергии и каждое создание может Его вместить в полноте возможностей своей тварной природы. В случае с человеком Бог проявил и открыл Себя самым полным (из возможных вариантов) образом.

Для полноты картины представим себе в меньшем масштабе следующую ситуацию: в лесу некий грибник находит большой муравейник. Отцы основатели данной колонии излюбили это деревце и решили выбрать его тогда еще молодой ствол в качестве несущей опорной конструкции своего любимого муравьеполиса. Теперь, спустя столетия, конструкцию пошатывает легкое дуновения ветра и грибник понимает, что муравьям грозит гибель при первой же серьезной грозе. Он желает их спасти и перебирает в голове возможные варианты:

А) Принудительная эвакуация. Но как? Нет с собой никаких инструментов, но даже если бы они были, важно сохранить жизнь каждого муравья, что при механическом силовом вмешательстве со стороны — невозможно. Грибник мыслит не массово и идеологически, а руководствуется исключительно экзистенциально-личностыми категориями.

Б) Вербальная сигнализация — хорошо, что в лесу нет других людей, а то почувствовал бы себя грибник полным идиотом, разговаривающим с муравьями. Благо вовремя вспомнил он из школьного урока биологии, что муравьи не видят и не слышат, а общаются через обонятельно-сенсорные рецепторы на усиках.

Что делать, чтобы эти граждане: 1. Хотя бы услышали, что им грозит опасность? 2. Как их убедить свободно, непринужденно поверить и выйти из любимого, обжитого муравейника и стать на путь новой жизни?

Остается только один возможный, но уже нечеловеческий, а поистине непредсказуемый, нестандартный, парадоксальный Божественный вариант, о котором говорит Новый Завет:

С) Самому стать этим муравьем. Прийти в этот муравейник и на понятном муравьином языке сказать им: вам нужно сменить ПМЖ и всю свою жизнь и пойти за мной, иначе другого варианта у вас нет, господа (Ин. 8:12)… И ради немногих единиц услышавших и поверивших, позволить большинству представителей этой цивилизации, в знак «благодарности» себя оплевать, бичевать и распять, как врага и нарушителя традиций (Фил. 2:1−13; Гал. 4:4; 1.Тим. 3:16).

Еще в конце второго века известный христианский писатель и апологет Квинт Септимий Флоренс Тертулиан говорил: «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно». Все человеческие варианты были уже исчерпаны, остался только и по сей день вызывающий недоумение и протест человеческой логике вариант спасения: нечеловеческий, слишком нечеловеческий…