Доктрина Монро для США и «ближнее зарубежье» для России

Cреднеарифметическое мнение Запада и его сателлитов традиционно обвиняет современную Россию в экспансионизме и попытках доминирования в бывших республиках СССР. Чем уверенней внешняя политика России — тем жёстче обвинения. Есть ли у этих обвинений реальные основания, обвинителей не волнует. И не только потому, что честное исследование — не их задача, а и потому, что в их кратком политическом букваре о России и её соседях уже всё написано.

И написано до предела просто: в своём сопредельном «ближнем зарубежье» Россия крайне уязвима, и поэтому над ним необходимо установить военно-политический, экономический и коммуникационный контроль Запада. Когда западные прагматики соглашаются, что у России есть‑таки в «ближнем зарубежье» законные интересы, сопутствующие им радикалы даже в имени «ближнего зарубежья» находят генетический русский империализм. При этом нейтральное near abroad (ближнее зарубежье) всё чаще подменяется историческим именем backyard (задний двор), в самой философии которого проступает вовсе не российская история и русский империализм.

Что же конкретно написано в их политическом букваре о России? Как известно, прописными истинами чаще всего обладают политологи, журналисты и политические ученики. Вот что пишут учебники:

«Существует вполне очевидная закономерность в расчетливой конфронтации Владимира Путина с Западом. Её можно описать в виде трех концентрических кругов, расходящихся в стороны от Москвы. Внутренний круг ограничен российской территорией, куда США и Европе доступ за­крыт. Внешний круг охватывает более удаленные регионы, и в их отношении Кремль допускает возможность сотрудничества. Средний круг очерчивает опасную территорию постсоветского пространства. И здесь амбиции путинской России лоб в лоб сталкиваются с интересами и ценностями Запада».

Это

«то географическое и политическое пространство, которое некогда занимал Советский Союз… Здесь Россия самоутверждается — и Запад должен проявить на этом пространстве больше решимости. Стратегия Путина вполне понятна: вытолкнуть Запад из российского ближнего зарубежья (near-abroad). (…) Россия не может восстановить советскую империю. Но она, по мнению Путина, может воссоздать неформальную гегемонию» (The Financial Times).

«Кто она: новая имперская держава, стремящая­ся господствовать над более слабыми соседями, либо постимперское государство, защищающее свои за­конные интересы?.. Сегодняшняя европейская реаль­ность — это новое восхождение Москвы как угрозы для соседних стран, как крупного, но недружествен­ного и ненадежного игрока на политической арене…» (Центр либеральных стратегий, София).

«Российские власти, которые постоянно страдают от синдрома «осажденной крепости», так резко отреагировали на планы по размещению элементов противоракет­ного щита в Европе, потому что хотят вернуть свое влияние на «задний двор» (arrière-cour) и не желают, чтобы этот регион оказался в сфере влияния Запада» (Le Figaro).

«Россия хочет восстановить свое влияние в постсоветском «ближнем зарубежье» (near abroad)» (The Guardian).

Россия по‑прежнему предъявляет претензии на своё эксклюзивное влияние в «ближнем зарубежье» (Nahe Ausland) (Aus Politik und Zeitgeschichte).

Создаётся впечат­ление, что беззащитное постсоветское пространство, подвергаемое империалистической экспансии, — явле­ние столь беспрецедентное, что изготовление полити­ческого мифа на эту тему потребовало новой термино­логии — аналогов «ближнего зарубежья»: английского near abroad и немецкого Nahe Ausland. Однако фран­цузское arrière-cour предательски выдаёт подлинный первоисточник и настоящую цель защитников пост­советского пространства от существования России и подчинения его вовсе не нейтральной исторической практике «заднего двора» США — backyard.

Исследователи справедливо видят основы принятой в американском политическом языке формулы backyard в «доктрине Монро», отделившей Западное полушарие от Старого Света не столько по географическому призна­ку, сколько по идейно-экономическим соображениям аб­солютной гегемонии США. Западное полушарие как «за­дний двор» США понимается как единый ареал (Мексика, Карибские острова, Центральная и Южная Америка; иначе — Латинская Америка и Карибы) их цивилизаци­онного превосходства, имеющий, однако, лишь отчасти географические границы: Канада в него не включается, поскольку не может служить объектом прямого домини­рования США.

Президент Соединённых Штатов Джеймс Монро из­давна вполне империалистически так определил содержа­ние ареала:

«Мы… должны будем рассматривать попытку сих сторон [держав по ту сторону Атлантического океана] распространить свою систему на любую часть этого полу­шария как представляющую опасность нашему миру и бе­зопасности. Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых терри­торий какой‑либо европейской державы. Но что касается правительств стран, провозгласивших и сохраняющих свою независимость, и тех, чью независимость, после тща­тельного изучения и на основе принципов справедливос­ти, мы признали, мы не можем рассматривать любое вме­шательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого‑либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединенным Штатам…» (Доктрина Монро из седьмого ежегодного послания Конгрессу президента Джеймса Монро, 2 декабря 1823).

К территориальному империализму Монро президент Теодор Рузвельт добавил «ценностную шкалу», опреде­ляемую США:

«Любая страна, народ которой ведет себя хорошо, может рассчитывать на нашу чистосердечную дружбу. Если государство демонстрирует, что знает, как действовать с разумом, умением и приличием в со­циальных, политических вопросах, если оно соблюдает порядок и выполняет обязательства, ему не следует опа­саться вмешательства со стороны Соединенных Штатов. Непрекращающиеся незаконные действия или прояв­ление бесчинств, приводящие к общему ослаблению уз цивилизованного общества, будь то в Америке или где бы то ни было, в конечном итоге требуют вмешательства со стороны какого‑либо цивилизованного государства. В Западном полушарии следование Соединенных Штатов доктрине Монро может вынудить их, возможно и против своей воли, в вопиющих случаях нарушений законности или проявления бессилия, к выполнению обязанностей международной полицейской державы. Если какая‑либо страна, чьи берега омываются Карибским морем, проде­монстрирует стабильность и справедливый прогресс ци­вилизации… вмешательство нашего государства в их дела прекратится. Наши соседи обладают богатыми природ­ными ресурсами, и, если в пределах их границ будет соблюдаться законность и справедливость, процветание обязательно придет к ним. При условии соблюдения этими странами основополагающих законов цивилизованного общества они могут быть уверены в том, что мы будем от­носиться к ним благожелательно и с искренней симпатией. Мы вмешаемся в их дела лишь в крайнем случае и лишь тогда, когда станет очевидным, что их неспособность и нежелание добиться справедливости у себя в стране и за рубежом нарушили права Соединенных Штатов или же спровоцировали иностранную интервенцию во вред всем американским государствам» (Поправка президента Теодора Рузвельта к Доктрине Монро, 1904).

В цивилизационно-полицейский империализм Монро-Рузвельта сенатор Лодж внёс лишь военно-коммуникационное уточнение, распространив правила «заднего двора» не только на суверенную политику, но и на сферу бизнеса:

«В том случае, когда любой порт или иной объект на американских континентах располо­жен таким образом, что его оккупация в военно-морских, либо военных целях может угрожать коммуникациям или безопасности Соединенных Штатов, правительство Соединенных Штатов не может не рассматривать без се­рьезной озабоченности владение таким портом или иным объектом какой‑либо корпорацией или ассоциацией, ко­торая имеет с другим, не американским, правительством такие отношения, которые предоставляют этому прави­тельству практическое право контроля в национальных интересах…» (Поправка сенатора Генри Кэбота Лоджа к Доктрине Монро, 1912).

Таким образом, принципы «заднего двора» США, включают в себя всеобщий политический, военный, экономический и «ценностный» контроль.

Именно американский backyard имеют в виду бывшие метро­полии Старого Света — Испания, Италия и Франция: Испания — противопоставляя ему свои позитивные пос­тколониальные культурно-языковые связи от Латинской Америки до Европы, от Чили до Италии (Iberoamérica) чужой, негативной американской гегемонии «заднего двора» (el patio trasero, иногда — jardín trasero и даже la sombra — «тень»); Италия — просто воспроизводя в сво­их интересах концепт «заднего двора» (cortile di casa, иногда даже архаичное — limitrofi); Франция — опи­сывая этим именем (arrière-cour) свои эксклюзивные постколониальные права в бывшей Французской Африке и особенно в Магрибе и Чаде.

Теперь, после распада СССР, Соединённые Штаты более не хотят ограничивать свой «задний двор» рамка­ми Западного полушария. И в 1990‑е годы политичес­кий консенсус о новой реальности нашёл своего нового выразителя — Збигнева Бжезинского. В политических кругах, ориентированных на американских демократов, европейских бюрократов с тёмным социалистическим прошлым, грантовых интеллектуалов и их постсоветских клиентов, — одним словом, в кругу всех тех, кто, действуя на территориях бывшего СССР, профессионально вынуж­ден примеряться к роли «доброго следователя» или «свое­го парня», принято, морщась, называть Бжезинского «маргиналом», не представляющим ни современную аме­риканскую мысль, ни умудрённую американскую власть.

Но прямо договорённая Бжезинским до конца философия аме­риканского «заднего двора» и распространённые на ос­тавшиеся части мира миссионерские претензии США очень точно выражаются в его формуле «шахматной доски» — объекта монопольной манипуляции. Стоит ли удивляться, что главное приобретение современности манипулятор видит в освобождённом умершим СССР пространстве для нового backyard США:

«Главный геополитический приз для Америки — Евразия… глобальное первенство Америки непосредс­твенно зависит от того, насколько долго и эффективно будет сохраняться ее превосходство на Евразийском кон­тиненте… В связи с этим критически важным является то, как Америка «управляет» Евразией… На этой огром­ной, причудливых очертаний евразийской шахматной доске, простирающейся от Лиссабона до Владивостока, располагаются фигуры для «игры»…

Россия, что едва ли требует напоминания, остается крупным геостратегическим действующим лицом, не­смотря на ослабленную государственность и, возможно, затяжное нездоровье. Само её присутствие оказывает ощутимое влияние на обретшие независимость госу­дарства в пределах широкого евразийского пространства бывшего Советского Союза. Она лелеет амбициозные геополитические цели, которые всё более и более от­крыто провозглашает. Как только она восстановит свою мощь, то начнёт также оказывать значительное влияние на своих западных и восточных соседей… потеря терри­торий не является главной проблемой для России…

В большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединить­ся в империю. России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы Европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная рес­публика, было бы легче развивать более тесные экономи­ческие связи… Россия с большей вероятностью предпоч­тёт Европу возврату империи, если США успешно реали­зуют вторую важную часть своей стратегии в отношении России, то есть усилят преобладающие на постсоветском пространстве тенденции геополитического плюрализма. Укрепление этих тенденций уменьшит соблазн вернуться к империи… Однако политика укрепления геополитичес­кого плюрализма не должна обусловливаться только нали­чием хороших отношений с Россией. Более того, она важна и в случае, если эти отношения не складываются, поскольку она создает барьеры для возрождения какой‑либо действительно опасной российской имперской политики. Отсюда следует, что оказание политической и экономи­ческой помощи основным вновь обретшим независимость странам является неразрывной частью более широкой ев­разийской стратегии… Преимущества ускоренного регио­нального развития, финансируемого за счет внешних вло­жений, распространились бы и на приграничные районы России, которые, как правило, недостаточно развиты эко­номически. Более того, как только новые правящие элиты регионов поймут, что Россия соглашается на включение этих регионов в мировую экономику, они будут меньше опасаться политических последствий тесных экономичес­ких связей с Россией. Со временем не имеющая имперских амбиций Россия могла бы получить признание в качестве самого удобного экономического партнера, хотя и не вы­ступающего уже в роли имперского правителя».

Теперь, после СССР, главной помехой для глобальной игры этих шахматистов США в Евразии выступает Россия. Для гло­бального манипулятора неприемлем сам факт её целост­ного и вообще самостоятельного политико-экономичес­кого существования. И логично, что её географическое «ближнее зарубежье» понимается только как плацдарм для действий по нейтрализации и децентрализации са­мой России. Поэтому любое иное, не инструментальное представление о «ближнем зарубежье» как зоне естест­венных интересов или культурного единства априори рассматривается как акт агрессивного неподчинения плану шахматной игры. И чем большая потенциальная опасность исходит в адрес России от её соседей, тем ра­достней шахматист. России, несмотря на то, что только её существование до сих пор придаёт такому соединению какой бы то ни было смысл, в этой формуле отводилась роль географического, почти бес­субъектного пространства.

Известный американский критик администрации США провёл прямую аналогию:

«Как бы реагировали США, если бы Китай объединил Кубу, Никарагуа и Венесуэлу в военный союз, убедил Мексику продавать нефть Пекину и в об­ход Соединённых Штатов и начал ввязываться в дела Центральной Америки и Карибских стран затем, чтобы с помощью выборов отстранить от власти дружествен­ные режимы? Как бы реагировал Вашингтон на россий­ское решение установить противоракетные установки в Гренландии? (…) Но не Москва продвигает военный альянс к нашим границам или строит базы и размещает противоракетные установки на нашем переднем и «за­днем дворе» (our front and back yards)» (Patrick J. Buchanan. Does Putin Not Have a Point? February 13, 2007).

Конфликт архаичной, империалистичес­кой американской политической философии «заднего двора» с естественными интересами каждого государства в его «ближнем зарубежье» растёт — и уже не ограничива­ется окружением России. Американские глобальные шахматисты рискнули перенести «доктрину Монро» и «заднего двора» не просто на Старый Свет как часть Восточного полушария, от кото­рого когда‑то давно самоизолировались, но и на Азиатско-Тихоокеанский регион. И в медиа-учебниках зазвучали знакомые форму­лировки, согласно которым в «задний двор азиатско-ти­хоокеанских демократий США, Японии и Индии» были включены «авторитарные Китай, Северная Корея, Бирма, Таиланд». А размещение военной инфраструктуры США в Азии после 11 сентября 2001 года с подкупающей непосредственностью стало именоваться проникновением в среднеазиатский «бывший задний двор» России и Китая (The Financial Times)

Признанным венцом этих усилий США по превращению в свой сценарий «контролируемой нестабильности», своего «ручного управления» новым «задним двором», — дополнительным, замыкающим всю цепь их предыдущих усилий в Евразии — от Балкан до Восточной Европы и Средней Азии, — стала новая формула Збигнева Бжезинского о «глобальных Балканах от Суэца до Синьцзяна» (Палестина, Ирак, Иран, Афганистан и далее в мусульман­ский Запад Китая и Монголию) (Збигнев Бжезинский. «Ещё один щанс. Три президента и кризис американской сверх­державы», 2007).

Особым смыслом теперь наполняются слова русского поэта, написанные почти 100 лет назад в, пожалуй, самой кровавой точке гражданской войны — в Крыму:

Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,

В русскую водоверть!

Не прикасайся до наших пожарищ!

Прикосновение — смерть.