Как капитализм превратил долголетие в нерешаемую проблему

***

Паскаль Брюкнер. Недолговечная вечность: философия долголетия. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021

Психолог Эрих Фромм считал, что обрушение феодального порядка с его чёткими сословиями и заданными биографиями погрузило людей в состояние тревожной неопределённости. Мелкие буржуа, лишённые защиты от крупного капитала, бежали от свободы к обещанной ультраправыми движениями стабильности. Впрочем, для других классов такая оценка кажется поспешной. Вокруг рабочих организаций возникла новая идентичность, укрепившаяся при социализме и социальных государствах; успешные капиталисты принимали образы «создавшего самого себя» человека, бережливого промышленника, мецената (при этом охраняя классовый интерес). Идея типичного жизненного пути сохранялась: ты продолжаешь дело родителей, осваивая ремесло или поступая в ВУЗ определённого уровня, работаешь (желательно в единственной компании), через профсоюз получаешь социальные гарантии, а затем выходишь на спокойную пенсию. Проблемы мелких буржуа компенсировалось открывшейся дорогой «среднего класса», делающего долгосрочные вложения в дома, машины, страховки и ценные бумаги, чтобы обеспечить будущее благополучие.

Потому мобильность товаров и капитала, потребовавшая мобильности и от рынка труда, в 1970-е годы казалась таким авторам, как Дэвид Харви, радикальным переломом. С одной стороны, бизнес сумел подчинить самые разные формы организации (от сельских ремесленных общин до транснациональных компаний); с другой, работник всегда находился под угрозой обесценивания его профессии или ликвидации места работы, необходимости переезда, спекулятивного падения цены на имущество (особенно жилища и пенсии), при сокращающейся господдержке.

На этом фоне затерялось более фундаментальное изменение — увеличение продолжительности жизни. По данным ВОЗ, за последние 70 лет в среднем по миру оно составило 23 года. Демограф Патрис Бурделе высчитал, что если в 1750 году во Франции лишь 7-8% людей доживало до 60 лет, то сегодня таких 82% (92% среди женщин), причём каждый год на 7% увеличивается число столетних долгожителей. Переходит ли здесь количество в качество? Расхожие сетования на старение населения и демографическую нагрузку исходят из старого представления о жизненном пути, когда после 30 лет непрерывного рабочего стажа работник уходит «на покой». Теперь это состояние продлевается на десятилетия, что создаёт дисбаланс: следует ли растянуть и период работы? Трудно поверить, что даже в более стабильном обществе, чем наше, индивид за век жизни не исчерпает интерес к профессии, браку, месту жительства и т.д. Классические биографии рискуют оказаться слишком тесными для него. Устаревшее восприятие возраста ограничивает открывающиеся возможности. С новой силой возникает проблема Фромма: дополнительные годы жизни могут обернуться страданием (прежний изматывающий режим работы всё ещё лишает многих людей трудоспособности к 60 годам; рынок труда также дискриминирует «стариков»). Не усложняется ли и конфликт поколений, воспитанных в совершенно разные эпохи?

Подобные проблемы поднимает французский философ Паскаль Брюкнер (на тот момент 69-летний) в книге «Недолговечная вечность: философия долголетия». Автор считает, что в современной западной культуре странным образом соединилось традиционное восприятие старости как «мудрости», отрешённости от страстей и утвердившийся после Второй мировой войны культ молодости. С одной стороны, людям уже после 40 лет общество начинает отказывать в естественных человеческих желаниях: освоить новое дело, пуститься в авантюру ради достижения мечты, сексуальности и т.п. Брюкнер видит здесь проекцию идеала воздержания, подавляемого капиталистическим гедонизмом; люди пытаются разрешить противоречие между притягательностью и разрушительностью страстей (например, погони за противоположным полом или курения) через старческую «степенность». Хотя выбрать бесстрастность можно в любой момент, человеку в годах запрещено испытывать наслаждение, предписано снижать потребности. Старики, делающие то же, что и в молодости, рискуют подвергнуться осмеянию: изменились не сами индивиды или их желания, а оценка окружающих.

С другой стороны, сегодняшний капитализм не приемлет немощность и зависимость. Люди прилагают предельные усилия, чтобы сохранить молодость, красоту, здоровье. Рынок требует от работника развиваться, на деле не поощряя развитие (вспомним, что подавляющее большинство компаний не спешит выделять средства на переобучение сотрудников, а зачастую и попросту не оставляет времени на самообразование). Можно сказать, что динамизм капитализма вступает в противоречие с контролем и выжиманием из человека всех соков ради максимизации прибыли. Автор отмечает, что люди даже на пенсии не могут освободиться от «тирании рабочего времени», вставая и засыпая по расписанию.

Брюкнер делает большой акцент на критике одержимости здоровьем и погоней за молодостью, упуская из виду, что продолжительность жизни наглядно воспроизводит социальные неравенства. Социологи Зулмир Бечевич и Магнус Далштедт обнаружили, что даже в крупных городах относительно благополучной Швеции низшие классы живут на 8 лет меньше, чем высшие. В книге лишь вскользь упоминается, что подобная разница во Франции составляет 13 лет; а также что продолжительность жизни рабочего класса в США и Великобритании уже который год сокращается. Сюда следует прибавить разрыв в состоянии здоровья (то есть трудоспособности), динамику падения доходов с возрастом, накопления (следовательно, возможности вести достойную жизнь на пенсии). По сути, к условным 60 годам сегодняшнее неравенство накапливается, заостряется, становится очевидным. Развёрнутый призыв автора не терять бодрость духа в таком контексте кажется наивным, если не кощунственным.

Вообще, Брюкнер разрывается между стремлением приписать всё негативное индивидуальной психологии и критикой системы. Его основной посыл понятен: следует найти баланс между признанием возрастных различий (уважением к авторитету, знаниям, мышлению иной эпохи) и правом каждого жить полной жизнью вне зависимости от возраста. К примеру, автор изящно защищает поздние разводы, «неравные» браки, отказ постоянно нянчиться с внуками и т.д., при этом превознося связь поколений и необходимость осваивать «современный язык». В то же время нападки в книге на «инфантильное» поколение «беби-бумеров», оставившее после себя лишь «долги», вызывает недоумение. Хадас Вайс показывает трагедию «среднего класса» середины ХХ века, педантично инвестировавшего в мелкую собственность, пенсии и ценные бумаги, чтобы в итоге стать жертвой спекуляций крупного капитала. Брюкенер же доходит до того, что обличает некий заговор (?) капиталистов, левых и либералов, создающий среди молодёжи атмосферу страха и толкающий её в политику (например, через тему экологического кризиса). Остаётся неясным, считает ли автор такие угрозы простой выдумкой или же призывает старшее поколение взять всю ответственность на себя. Последнее предполагало бы, что постаревшие «бэйби-бумеры» только прикидываются проигравшими, хотя могли бы пылать жизнью, если бы захотели. Вероятно, в этом смысл индивидуализированной критики Брюкнера? Характерна следующая мысль: болезни, возникающие с годами, — не отражение несправедливости, а «статистика». Боль даже полезна для воспитания здорового смирения и развития ума (при условии, что её преодолевают — что, учитывая увеличивающуюся среди низших классов во всём мире долю людей с хроническими болями, проблематично).

В целом же автор справедливо замечает, что долголетие должно давать человеку право на ошибку, а также на то, чтобы «прожить жизнь несколько раз». Успех порой требует отступить на шаг назад и подготовиться получше; возможно, пойти другим путём. Нобелевский лауреат по экономике Абхиджит Банерджи показывал, что в системе образования развивающихся стран право на ошибку является привилегией высших классов: ребёнок из богатой семьи получает обширную поддержку, а дети бедняков — сразу же списываются со счетов. Людям свойственно мышление «задним умом», позднее осознание и переосмысление; если раньше такая ясность наступала «уже слишком поздно», то теперь её можно использовать. Книга содержит много интересных размышлений о том, как важно сочетание обыденности (повторений, повседневных удовольствий) и стремления развиваться, о возвращении и переопределении прошлого (а потому продуктивности общения всё большего числа поколений), о роли страстей в разном возрасте.

Однако Брюкнер слишком часто низводит системные противоречия до неправильных установок индивидуального мышления. В итоге он обращается к проблемам коммуникации и дискриминации исключительно в культурной сфере, лишь походя упоминая их экономическую или политическую подоплёку. Действительно, долголетие обладает огромным потенциалом. Но чтобы его раскрыть, необходимо преодолеть часто критикуемую краткосрочную перспективу сегодняшнего капитализма. Иначе прорыв в продолжительности жизни не только обесценится, но и превратится в обузу как для большинства стареющих граждан, так и для общества в целом — что мы пока и наблюдаем.