Рискнуть доходами или поставить под угрозу идеалы: что выберет Россия?

***

Джон Кадвани, Барух Фишхофф. Риск: очень краткое введение. М: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021

Наше общество держится на постоянном высчитывании риска. От него зависит, купим ли мы товар подешевле, пойдём ли к врачу или продолжим ли стремиться к мечте; он задаёт доход предпринимателей, порядок работы на предприятиях, законы и запреты, смену власти и программы партий. Проблема лишь в том, что даже определить «риск» (кто, чему и как угрожает?), а уж тем более оценить его величину — задача нетривиальная.

Экономисты предлагают свести реальность к простой схеме: сравнению «инвестиций» с «ожидаемыми доходами», выраженными в деньгах. Но у всего ли на свете есть цена? Как нам вывести стоимость спасения морской фауны, человеческой жизни, боли в коленях, общественного порядка и пр. Кажется, в этих случаях деньги — лишь грубая замена ценностей, эмоций, желания не выделяться из общества (или, наоборот, бунтовать), личного опыта, услышанной где-то информации. Иногда сам разговор о стоимости будет для нас неуместным и оскорбительным. Более того, некоторые судьбоносные проблемы вообще не имеют «правильного» решения.

Наконец, многие ли люди на практике сравнивают цену лечения зуба, «стоимость» зубной боли и возможность вложить эти деньги в гособлигации? Если нет, то чем они руководствуются — на кухне, в магазине, на совете директоров и в правительстве? Впрочем, в важности риска при такой его неопределённости есть и положительная сторона. Влияние на расчёты множества факторов даёт нам много возможностей улучишь эти расчёты, а с ними — жизнь индивида и общества.

Путь к этим улучшениям пытаются обрисовать специалисты по управлению рисками из США Джон Кадвани и Барух Фишхофф в книге «Риск: очень краткое введение». Авторы показывают, что люди обычно не могут позволить себе роскошь точных подсчётов и сбора полной информации, а потому полагаются на «эвристику» — приблизительные практические правила, сокращающие область «важных» фактов и упрощающие вынесение решения. Важно, что правила эти берутся далеко не только из общих особенностей психологии или человеческого мышления; в первую очередь они задаются обществом, его политикой и культурой.

Более того, от социума зависит не только «метод» подсчёта рисков, но и рамки того, что и со стороны кого вообще может подвергаться риску. В наших суждениях мы более или менее неявно исходим из того, что считается «хорошей» или «правильной» жизнью, в чём состоит признанная норма, какие аспекты проблемы и исходы имеют ценность, а какие следует игнорировать. Исследователи показывают, что многие кажущиеся «просчёты» разума имеют социальный или идейный смысл: например, индивид отказывается от более выгодного варианта, боясь, что он вызовет неодобрение окружающих, либо просто из принципа. Тем же обусловлено влияние контекста (к примеру, формулировки вопроса) на принятие решения — человек нередко действительно меняет точку зрения на проблему или загорается новой, не приходившей ему в голову идеей. Нельзя забывать, что наши мотивы и социальные роли сами по себе противоречивы.

Из этой комбинации «количественных» фактов с «качественными» ценностями и обстоятельствами авторы делают важный вывод: не все конфликты реально разрешимы и не всякий выбор имеет однозначно выигрышное решение. Например, если речь идёт об обмене ценности на ценность или о невозместимой утере (вроде популярных задачек «кого ты спасёшь из горящего дома»). В конце концов, наше мышление и чувства полагаются на уже имеющийся нами опыт; допустим, расставание с девушкой может сейчас представляться нам приемлемым исходом, а на практике вызвать тяжёлые переживания и сожаление.

Потому авторы решительно критикуют устоявшуюся традицию винить жертву, то есть человека, сделавшего неверный выбор. Как правило, эта установка мешает нам увидеть всю сложность определения риска и повлиявших на него факторов, а значит — лишает общество возможности корректировать ситуацию и совершенствоваться. Следует помнить, что многие риски «встроены» в существующий порядок, «заранее решены» правительством или традицией и потому остаются незамеченными — хотя последствия этих общественных решений влияют на индивидуальные риски и решения, иногда подталкивая к ошибке.

Так, снятие вины с пилотов, подробно объяснявших свои действия, позволило авиакомпаниям предупредить многие типичные ошибки; с другой стороны, осуждение ВИЧ-инфицированных как проституток и извращенцев затормозило распространение профилактики и лечения (в том числе для «добропорядочных» больных), а борьба против курильщиков сократила поддержку исследований рака лёгких (поражающего и некурящих). В случаях нравственного выбора или исторически новых, а потому неопределённых проблем человек теоретически не может сделать «правильный» выбор: всегда найдутся «эксперты» и «духовные лидеры», его «обоснованно» попрекающие.

Здесь следует заметить, что, по мнению авторов, в большинстве жизненных ситуаций мышление индивида работает совсем неплохо. Люди слабо ориентируются в точных количественных показателях большинства рисков, но в целом представляют себе их отношение (например, что риск попасть в аварию выше риска нежелательной беременности). Самоуверенность при решении интеллектуальных задач коррелирует с реальной результативностью, хотя очень высокой или очень низкой уверенности доверять не стоит. Отклонения оценок людей от «истинного» среднего значения обычно являются индикатором не их глупости, а излишнего обобщения статистики. Общество не однообразно, оно поделено на группы, живущие в разных ситуациях и занимающие разные социальные положения. Следовательно, допустим, чрезмерно высокая оценка вероятности умереть у некоторых опрошенных может свидетельствовать о наличии реальной опасности для некоторого сообщества — может, не непосредственно угрозы убийства, но угнетения, эксплуатации или дискриминации. Основные «манипуляции», которыми нас обычно пугают, начинаются в той области, где у человека правда нет особых предпочтений и ценностей и где «мнение» приходится изобретать на ходу, особо ни на что не опираясь. Короче говоря, какой-то нерешаемой проблемы в правильном определении рисков или принятии решений нет.

Основной совет авторов, конечно, касается распространения недостающей информации, а значит — налаживания в обществе хорошей коммуникации. Но, учитывая комплексность определения риска, не вся информация одинаково полезна. В лучшем случае она просто не повлияет на решение и будет отброшена — например, эксперты могут упорно не понимать, что является важным для народного большинства, и напрасно негодовать на «неразумность» сограждан, не воспринимающих «рациональные» аргументы (экономисты могут обращать внимание на деньги, а публика — на справедливость, и т.п.). В худшем она может разжечь лишний конфликт (чиновники говорят про деньги, а граждане — про священные принципы, или наоборот).

Либо же подтолкнуть к неверному решению: скажем, из 1 000 000 человек некоей болезнью на самом деле заражены 5 000. Мы используем несовершенный тест, с вероятностью в 1% дающий ложно-положительный результат (человек здоров, а тест ошибочно показывает, что он болен). Если государство решит тестировать не только людей с симптомами, а вообще всех (для пущей надёжности), то вместо 5 000 больных получит около 14 950. В книге упоминается, что по этой причине в США при анализе крови отбрасываются все результаты, кроме тех, которые изначально запрашивал доктор (дополнительные показатели слишком часто ошибочно указывают на какое-нибудь заболевание). Иными словами, новую информацию нужно соотносить с её принципиальными ограничениями.

Авторы подчёркивают важность не только «фактов» — хотя и их следует транслировать, причём в удобной для восприятия массами форме. Здесь можно вспомнить Бет Новек, в проектах открытого правительства и демократии участия делавшую основной акцент на удобном и гибком представлении государственных данных. Кадвани и Фишхофф приводят пример ёмких и понятных инструкций к лекарствам, за которые выступают некоторые общественные движения в США. Эти инструкции развивают идею таблиц пищевой ценности на продуктах, в свою очередь явившихся результатом долгой борьбы потребительских организаций за доступ к информации. Как отмечают авторы, и на этом поле до сих пор удалось «отвоевать» далеко не все полезные данные.

Не менее важно транслирование разнообразных точек зрения и имеющихся альтернатив. Чужие взгляды вряд ли изменят позицию человека, однако помогут ему осознать противоречивость ситуации и подтолкнут к более глубоким моральным суждениям. Даже общественные обсуждения не обязательно должны приводить граждан к консенсусу: люди могут открыть, что проблема на самом деле слишком сложная, и выбрать не «эффективное», но «безопасное» решения. По крайней мере, открытость «канализирует» конфликты и, при правильной организации, позволяет выделить «ядро» разногласий, отбросив наносные аргументы.

При столкновении с действительно сложным выбором человеку (пожалуй, порой и обществу) может потребоваться моральный совет, нравственный пример или идеальный образ будущего — а вовсе не «финансовая оценка»! Ясные же альтернативы способствуют созданию полноценной «ментальной модели» ситуации, то есть пониманию, как именно риски создаются и действуют (а значит, и как ими управлять).

Авторы отстаивают необходимость регулярного диалога и взаимодействия экспертов и неэкспертов, в духе рассуждений Стива Фуллера про «публичных интеллектуалов», расплачивающихся за презрение к «черни» ограниченностью (и просто ошибочностью) своих идей. Кадвани и Фишхофф считают, что, с учётом адекватности даже необразованных и нищих людей, демократическое участие в определении и расчёте рисков — наиболее эффективная модель. Однако даже если принять «патерналистский» или эгоистично-элитный взгляд на цели политики, высшие слои всё равно будут нуждаться в активной обратной связи: им нужно быть уверенным, что воздействия «сверху» действительно работают. В конечном счёте демократия — это в значительной степени ценностный вопрос. Но хорошая коммуникация между классами и группами в обществе — основа любого управления рисками.

В итоге книга хорошо показывает, что общество — это гораздо больше, чем рынок-деньги-экономика-расчёт. Попытка свести всё к одному количественному мерилу, характерная для капитализма, вряд ли реально построит царство корысти и неограниченного индивидуализма; скорее, она лишь скроет от нас действительные факторы и механизмы, определяющие направление общественного развития. Рассмотрение таких больных вопросов, как ценности, принципы, образ будущего, конфликты и коммуникации помогает найти решение практических проблем, а не отдаляет его. Главное, авторы напоминают, что сами «проблемы» и «риски» зависят от наших целей и нашего восприятия.

Добавление к денежным пересчётам ценностей, неопределённостей и иных факторов, конечно, требует более сложных (и демократических) процессов принятия решений. Но одновременно оно дарит нам большую гибкость, возможность пересмотреть цели и приоритеты, уйти от самоубийственных (и, пожалуй, нерешаемых) проблем максимизации «доходов» при падающей «стоимости» человеческих жизней и идеалов.