Демократия для «демократов», или Кто в России выдаёт себя за главного?

Главным политическим героем XXI века уверенно становится «рассерженный горожанин». Он может отождествлять себя с большинством, с 99%, как в движениях «Захвати…» («Occupy»); либо, наоборот, заявлять о своей исключительности — норкового революционера, креативного класса, прогрессивного глобального гражданина. В любом случае лицо этого «горожанина» более-менее изучено: живущий в относительном достатке средний класс, приобщившийся к западным ценностям (и материальным, и культурным), ощущающий себя одновременно и достаточно сильным, и слишком стеснённым действующей властью.

Но разве большинство реальных жителей города — такие? Даже в богатых странах средний класс относительно мал (и сокращается); сёла, малые города, региональные центры и столицы наполняют граждане, которых скорее стоит отнести к социальным низам: рабочие, шофёры, бюджетники, «заменимый» персонал сферы услуг. У этой группы (или групп?) нет своего узнаваемого лица: даже статус «горожанина» оказался перехвачен кем-то другим. Пролетариат? Прекариат? Провластное большинство?

Пожалуй, в активности средних слоёв нет ничего нового: они являлись типичными участниками и революций, и переворотов (в лице молодой буржуазии, разночинцев или социал-демократов). Узкое понимание «горожан» устоялось вследствие выпадения из политики масс, утраты ими организованности и идентичности (профсоюзов и пролетарского сознания). Если раньше политический процесс подразумевал мобилизацию низов и хоть какое-то представление их интересов, то теперь борьба идёт где-то «наверху» и за какие-то слишком «прогрессивные» реформы. Стоит ли удивляться массовому разочарованию в демократии и, одновременно, кажущемуся неприятию протеста («консервативности»)?

Так как же выглядят реальные горожане? В чём их интересы и что мешает их выражению? Как должна выглядеть городская политика, следующая желаниям большинства? Эти вопросы поднимает коллектив российских учёных в сборнике статей «Горожанин. Что мы знаем о жителе большого города?».

Составитель книги явно пытался осветить разные стороны урбанистики: и самоуправление, и городскую политику, и архитектуру, и удобство инфраструктуры, и символически-культурное наполнение города. Более того, по ключевым вопросам (например, по существованию и значимости городских сообществ) авторы занимают прямо противоположные позиции. Однако стремление к полноте картины разбивается о малый объём статей. Вместо подробных обоснованных исследований или разбора ярких фактов авторы предлагают лишь общие мысли и кажущиеся произвольными рассуждения.

Тем интересней отметить, что по нескольким принципиальным пунктам авторы проявляют странное единодушие. Почти все констатируют невозможность выделить в городском обществе крупные группы с общими интересами. Потому идеалом выступает максимально гибкая демократия, «персонализированная» (как интернет-реклама), учитывающая особенности каждого гражданина, прозрачная и легко доступная. Мнение людей нужно спрашивать почти обо всём, хотя до рассуждений о прямом участии в управлении дело не доходит.

Крайнюю позицию занимает здесь философ Виталий Куренной: мол, вся суть города — в том, что он разрушает сковывающие человека традиционные связи и делает его свободным индивидом. Соответственно, политика должна также стать персональной, а не опираться на архаичные или несуществующие сообщества. Правда, благость индивидуализма Куренной обосновывает, с одной стороны, тем, что теперь люди могут заключать союзы на «более сложном эмоциональном основании» (почему бы тогда не опереться на эти союзы-сообщества?). А с другой — ссылкой на теорию «слабых связей» (забывая, что слабые связи эффективны, поскольку они позволяют устойчивым сообществам, объединённым уже «сильными связями», соединить при необходимости ресурсы; теория превозносит человека на границе сообществ, а не мир без сообществ). В итоге философ робко вспоминает про «весьма рыхлую, но…» теорию креативного класса Ричарда Флориды, в которой толерантность важнее конкретных сообществ.

Гибкая прямая демократия — прогрессивное требование. Однако если мы отрицаем крупные общности, то о выражении каких интересов идёт речь? Совсем частных и локальных «хотелок», вроде сохранения дорогого сердцу деревца и замены сломанной скамейки? Или авторы исходят из западной политики идентичностей: признания расы, сексуальных предпочтений, медицинских ограничений, хобби, стилей жизни (вегетарианство и пр.)? К этому склоняется, например, экономист Алексей Новиков, утверждающий, что люди уже совсем не тратят времени на работу, и их основной интерес — в организации досуга. Он же, впрочем, и экономику платформ (типа Uber или Restate) считает самоорганизацией (!!!) граждан, следующих «своим ценностям и целям».

На решение каких проблем вообще может замахнуться отдельный человек? И, что немаловажно, кто и каким образом должен вести борьбу за переход к такой персонализованной политической системе (в условиях отсутствия достаточно крупных сообществ и структур, способных бросить вызов власти)? Демократизация у авторов остаётся простым благопожеланием, рассчитывающим разве что на бескорыстную рациональность властей. Последнее переходит в свою противоположность у экономиста Олега Шибанова, доказывающего нерациональность экономического поведения людей и предлагающего исправить это… государственным вмешательством. Чиновники же не люди! Правда, Шибанов оговаривается, что до сих пор «подталкивания» со стороны государства также не срабатывали. Да и в целом авторы сборника критикуют излишне технократический подход, характерный для интеллигентов и бюрократов.

Из общего ряда выделяется социолог Григорий Юдин. Он указывает, что города обычно формировались из отдельных локальных сообществ (деревень, волн мигрантов и т.д.), некоторое время сохранявших инерцию. Но в итоге более мелкие деления вытеснялись крупным — капиталистическим, классовым. Расслоение города начинает всё больше определяться динамикой капитала (промышленного и финансового, национального и глобального). Сюда нужно добавить изменение структуры труда: вымывание работников средней специализации, разделение на мелкие маргинализирующиеся услуги и элитные услуги, обслуживающие потребление богатых.

Читайте также: Роботы для богатых, варварство для бедных: кто отнял у нас Прогресс?

Застройка города, реорганизация общественных пространств, влияние компаний-девелоперов на решения властей делают видимым это классовое деление. Правда, по замечанию Юдина, такой протест оказывается ситуативным, привязанным к конкретному, довольно локальному проявлению неравенства; как перевести его в более постоянную и позитивную самоорганизацию — вопрос открытый. О схожем переживает и архитектор Юрий Григорян, отмечающий, что власти встают на точку зрения компаний-застройщиков, не советуясь с архитекторами и рассматривая горожан как простых покупателей («благо», люди не имеют организации для протестов и смиренно выбирают из того, что им дают).

Учёта капиталистических противоречий и делений явно не хватает другим авторам. Так, Новиков противопоставляет современную ориентацию на развитие «разнообразной» городской среды старому планированию конкретных предприятий, попытке задать направление экономическому развитию. Якобы строить нужно так, чтобы «пришли они» — но вот что это за «они», не поясняется. Креативный класс Флориды? Или финансовый капитал, как раз нуждающийся в «разнообразной» неиндустриальной среде, временных рабочих местах и услугах, потребляемых на месте?

Наиболее острым, хотя и умозрительным, является рассуждение искусствоведа Григория Ревзина. Власти и приближенная интеллигенция («профессионалы») в городской политике опираются на представление о рядовом избирателе, на некий усреднённый «образ горожанина». При этом власти подстраивают этот образ под себя, добавляя патриотического пафоса и официоза. Профессионалы же склонны ориентироваться на образы уже ушедшей эпохи, обладающие романтически-сентиментальным флёром, и подводить под них известные им классические приёмы и стили («красные профессора» 1930-х годов любили конструктивизм, но профессионалы опирались на неоклассицизм).

Проблема в том, что никто толком не разбирается, как выглядит и чем живёт рядовой горожанин. Вместо этого формируются «маски», отталкивающиеся от мироощущения более элитного, активного, «передового» меньшинства. Например, определяющими образами горожанина в 1960-х Ревзин считает «парня из нашего двора» (интеллигенты и мелкие чиновники, задвинутые в сталинский период), «геолога» (мучающегося сомнениями интеллигента, рвущегося на свободу, к покорению стихии) и «комсомольца-целинника» (геолога, лишённого сомнений и верящего в светлое партийное будущее).

Третьим поставщиком образов, кроме власти и «профессионалов», Ревзин считает некую более широкую и демократичную категорию интеллигенции — деятелей литературы, кино, интернет-медиа. Но даже с этим добавлением борьба за конкретные интересы и черты «горожанина» никогда не выходят за образованное, активное и приближенное к власти (а потому заметное) меньшинство (даже упомянутые искусствоведом летающие в оккультных фантазиях диссиденты не сидели в одиночестве у себя на кухнях, а работали в крупных институтах).

Хотя конкретные «образы» Ревзин, вероятно, выделяет слишком произвольно — в пользу его оценки говорит то, с какой лёгкостью советская интеллигенция (и диссидентская, и официозная — хотя границы уже были размыты) влилась в перестройку и позднее стала претендовать на лидерство в протесте «горожан» (например, в 2011 году).

Итого остаётся неясным: большинство горожан не имеют «лица» потому, что их никто не организует и не представляет (т.к. социалисты проиграли, а интеллигенция предала) — или потому, что никаких общих интересов, объединяющих большие массы народа, действительно нет (кроме умеренной демократизации, за которую как раз обычно и выступают «горожане» из среднего класса)? В книге не раз подчёркивается, что современная задача урбаниста, социолога, архитектора и других представителей интеллигенции — не в том, чтобы обслуживать технократов и капитал, а в том, чтобы дать рядовым жителям города необходимые знания и инструменты для самоуправления.

Читайте также: Битва за город: как отстоять свой дом у бизнеса и государства?

Однако создаётся впечатление, что никаких знаний или инструментов у отечественной интеллигенции нет. Властям урбанисты (и пр.) «скармливают» удобные мифы (как это описывает Ревзин), а рядовым гражданам и сказать-то особо нечего. Если представления об обществе неадекватны — ну и что с того? Главное, что никто не протестует!

И если Андропов когда-то признал, что «мы ещё до сих пор не изучили в должной степени общество, в котором живём и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности» (а потому пройдём напролом), то современные исследователи всегда могут сослаться на «индивидуализм» и «гибкость», которые вроде бы и не нуждаются в расшифровке. Вывод о необходимости дать людям возможность самим решать не так плох. Просто власть имущие просто так не отдадут право принимать решения, а для организации борьбы нужно хоть примерно понимать устройство общества.

К сожалению, книга, обещающая дать это понимание, почему-то вместо этого рисует весьма безрадостную и бесперспективную картину. И в случае, если наше общество действительно дезинтегрировалось, и в случае, если наши интеллигенты до сих пор не могут просто его описать.