Между Аджемоглу и «Асемоглу»: западная идеология на экспорт

Д. Асемоглу, Дж. А. Робинсон. Экономические истоки диктатуры и демократии. М: ВШЭ, 2018

В последние десятилетия одной из главных идеологем Запада и прозападной оппозиции была необходимость перехода к «демократии»: народ в едином порыве свергает диктатора, коррумпированных чиновников или номенклатуру, устанавливая «народовластие» — со свободой, честными выборами и конкуренцией. Пафос усреднённого гражданина («среднего класса»), угнетаемого элитами, чью инициативу подавляют и в политике, и в бизнесе, противопоставлялся и советскому государству, и КНР, и левым правительствам Латинской Америки. Может показаться, что западная демократия — это то, каким должен был быть наш «социализм с человеческим лицом». Власть людей ради людей: поощряющая инициативу и наказывающая лень, не дающая идейным фанатикам или коррумпированным чиновникам диктовать свои правила обществу…

Однако если мы выйдем за пределы пропаганды и «идеологии на экспорт», обратимся к серьёзным западным работам по поводу демократии, то столкнёмся с совершенно иной, гораздо более циничной схемой. Народ, свергающий угнетающие его элиты, производящий передел собственности и организующий общество так, чтобы новых господ не возникло, — это революция, это коммунизм. Западная демократия же — договор между элитами (возможно, что иностранными или «глобальными») и активными группами граждан о «смягчении углов», о частичном разоружении; это компромисс, которому придают более долгоиграющую форму политических институтов. Слишком «народная» демократия прекращается переворотом a la Пиночет или интервенцией зарубежных инвесторов; но обычно высшие классы справляются с низовой угрозой вполне демократическими средствами.

Двусмысленность западной демократии раскрывается турецким экономистом Дароном Аджемоглу и британским экономистом Джеймсом Робинсоном в книге «Экономические истоки диктатуры и демократии». Характерно, что авторы совершенно не собирались критиковать капитализм или демократическое устройство. Наоборот, они пытались понять, какие условия нужны, чтобы недемократические страны пришли к демократии и не откатились назад. Книга опирается на самые комплементарные для Запада источники, игнорируя критику справа или слева (например, марксизм).

Правда, авторы отмечают «новизну» своего подхода, подозрительно похожего на материалистическую диалектику: прогресс порождает экономические и политические институты, которые в некоторой степени начинают влиять на направление прогресса. К сожалению, более подробное описание этой взаимозависимости книга оставляет для будущих исследований.

Разбирая примеры из давней и современной истории, авторы доказывают, что переход к демократии и её закрепление (консолидация) являются результатом борьбы классов: «бедняков», «среднего класса» и «богатых» («элит»). Загвоздка в том, что демократия возникает отнюдь не из поражения элит.

Конечно, для её появления требуется достаточно большое (но не слишком) давление снизу. Авторы критикуют теории, отводящие ключевую роль расколу элит (когда одни властные кланы привлекают народ, чтобы победить другие) или гуманистическим порывам верхов. Хотя в интересах низов просто устранить богатых и перераспределить их собственность (совершить революцию), элиты могут начать репрессии, грозящие людям большим уроном или даже полным поражением. С другой стороны, богатые желают сохранить своё богатство, но вынуждены считаться с уроном от бунтов и с возможной победой революции. Соответственно, возможные исходы — это революция (победа низов), подавление восстания (победа элит без уступок) или компромисс.

Демократия — это компромисс, когда народ выторговывает у элиты не только сиюминутные послабления, но и долгосрочные гарантии в виде допущения новых людей в политику, к принятию каких-то решений или к постоянному контролю за какими-то сферами. Значит, элита соглашается на демократию, когда чувствует, что это не слишком угрожает её материальному положению, статусу и власти. Можно сказать, что это — долгоиграющий план по удержанию господства: рискованную борьбу репрессивного аппарата с революцией заменяют выдачей людям «долгоиграющих» формальных прав, которые сокращают перераспределение богатств и власти, дают элите чувство большей безопасности.

Рассмотрим, к примеру, как в книге раскрывается известная идеологема о «среднем классе» как оплоте демократии. Предполагается, что средние классы исторически играли значительную роль в протесте против элит: долгое время они выступали в роли идеологов, интеллигенции и политиков (будучи более образованными и свободными) — «авангарда»; сегодня в ряде стран они просто составляют большую частью населения. Роль среднего класса проста: поскольку он богаче низов, его требования более умеренны; более того, представители среднего класса могут рассчитывать на возвышение до уровня элиты, и потому сильное перераспределение — не в их интересах. Следовательно, там, где средний класс больше, влиятельнее и богаче, общие требования «народа» оказываются умереннее, и элита легче идёт на компромисс.

Правда, исторически это был компромисс именно со средним классом: ему давали политические права, в его пользу перераспределяли больше благ и т.д. Низы же, лишаясь своих лидеров, не могли продолжать протест. Требовалась вторая волна волнений, новая революционная угроза, направленная уже одновременно и против богатых, и против среднего класса, чтобы демократия стала полной.

Короче говоря, демократия оказывается не победой «народа», «большинства» или «низов» — это лишь новое поле боя, в котором богатые (элита) обеспечили себе сильные позиции. В частности, в приложениях к книге рассматривается влияние лоббизма, идеологии, финансовой глобализации и иного воздействия элит на демократию. Внезапно обнаруживается, что богатые могут полностью подчинить «свободную» систему своим интересам. К примеру, в книге доказывается, что демократия стремится к двухпартийной системе, ориентирующейся на «медианного избирателя» (умеренную программу, дающую на выборах большинство голосов). Однако что будет, если обе стороны сговорятся и «передвинут» среднюю точку (консенсус) немного вправо, ближе к интересам элит (способных предложить политикам деньги и статус или пригрозить международными санкциями)? В теории должна появиться третья партия, представляющая более «народные» интересы — но на деле это не так просто! Кто-то должен организоваться, найти лидеров, понять интересы большинства, написать программу, заняться агитацией, купить рекламу, пробиться через юридические барьеры, собрать нужное для выборов количество подписей и прочее, и прочее… А если такая партия и появится — у неё будет миллион поводов «продаться», пойти на компромисс, принять тот же элитный консенсус. Опять же элиты могут применить репрессии.

Читайте также: Россия на перепутье: элитные игры против реальной политики

Отметим, наконец, что значительную часть книги занимает «математическая модель» становления демократии. Вероятно, авторы пытались придать своей работе какую-то оригинальность или особо научный вид, однако реальная ценность «модели» сомнительна. Строится она по принципу: высказывание «Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны» записывается как E=(1-p)Ia+Ue, где E — коммунизм, p — вероятность контрреволюции, Ia — нормализованный индекс силы советской власти, Ue — нормализованный индекс электрификации. То есть «модель» является просто переписыванием ряда тезисов и умозрительных взаимосвязей в виде формул теории игр. Никаких неожиданных выводов или неочевидных вариантов (по крайней мере, если принять предпосылки авторов) «модель» не раскрывает.

Поскольку схема оперирует вероятностями и переменными вроде «совокупных затрат» бедных на революцию или богатых на контрреволюцию, ни о какой точности здесь не может быть и речи. Более-менее адекватное вычисление каждого из этих «индексов» (вроде потенциальной цены революции или издержек репрессий) требует отдельного направления междисциплинарных исследований. Соответственно, прогнозов модель не даёт. Как в реальности выглядит и функционирует то, что отображается в «модели» конкретной переменной (её физический смысл), остаётся туманным; это понимание подменяется множеством грубых допущений. Например, что переменные независимы, или что они могут принимать любое значение, или что состав и положение противоборствующих групп остаётся прежним на каждом шаге «игры». Иными словами, «модель» даёт все формально возможные комбинации параметров и все возможные исходы, совсем не обязательно имеющие смысл в реальности (что признают сами авторы).

Можно было бы предположить, что «модель» должна сократить и сделать легче для восприятия словесные описания всех возможных сценариев, типа: «если внешняя напряжённость высока, издержки революции низки, а репрессии неприемлемы, то происходит революция». Однако итоговые формулы совершенно неудобочитаемы, по крайней мере, если ты не знаешь наизусть, что означает каждое греческое обозначение (их много!). Даже простая таблица «если/то» оказалась бы более функциональной.

Тем не менее авторы оказались достаточно последовательными, чтобы заметить в своём изложении слона. В конце книги они делают пространное, но ключевое предсказание: даже если демократия и распространится по всему миру, возможно, люди окажутся разочарованы её реальными результатами. Она не положит конец власти элит, их безответственному влиянию на направленность прогресса или на окружающую среду и даже не решит проблему неравенства.

Компромисс был хорош по сравнению с полным угнетением, но со временем он изживает себя: элиты избывают страх революции, массы начинают желать большего. Найденный к ХХ веку баланс гораздо более хрупок, чем кажется на первый взгляд. Мы уже видим, что всё больше и больше людей разочаровываются в выборах, партиях, элитах; политики заигрывают с популизмом, риторикой против «истеблишмента» и «глобализации»; и без того проблемный «средний класс» падает жертвой корпораций, растущего неравенства, перехода на частичную занятость и сокращения социальных гарантий. Похоже, миру нужна новая демократия, на новых условиях и с новыми институтами — и странно полагать, будто за неё не придётся сражаться.