Эпоха новых войн: мировая мышеловка глобализации захлопывается

Как говорил знаменитый член Демократической партии США Альфред Смит, четырежды становившийся губернатором Нью-Йорка: «Лучшим лекарством от болезней демократии может быть только еще больше демократии», и, если посмотреть на прошлые действия Америки под таким углом, формула становится вполне очевидной.

Процесс глобализации, замороженный с момента прихода к власти Дональда Трампа и индустриальных американских элит, как раз и представлял из себя постоянное поглощение: перекачку мировых благ из «подключаемых» к процессу «демократизации» государств в американо-европейскую метрополию.

Официально глобализм преподносился миру в качестве естественного роста экономических взаимосвязей — сплошных выгод от переплетения финансовых потоков различных стран, на практике же направленность преференций всегда была односторонней и выражалась в кратковременных успехах для одних и колоссальных долговременных доходах для немногих.

Пока СМИ обрисовывали глобализм способом прозрачного и всеобщего вовлечения в прогресс, когда, снимая номер в гостинице, сервисом вашего номера мог заниматься колл-центр в Индии или Пакистане, а в выпуске телевизора участвовало с десяток стран, под поверхностью пропаганды шли противоположные процессы. Руками США, НАТО и международных финансовых институтов крупнейшие мировые корпорации проводили монополизацию наиболее значимых рыночных секторов.

Линии «грязных» и трудозатратных производств действительно переезжали в другие страны, однако взамен сами эти государства плотно подсаживались на долгосрочные кредиты, попадали в технологическую и финансовую зависимость как от западных государств, так и от тех фирм, кто удерживал у себя ключевые технологические секреты.

Синтез базовых материалов, изготовление высокотехнологичных компонентов и прочие элементы производственного цикла, вместе с заводами никто не экспортировал. В результате экономики стран, ставших частью глобализации, оказывались под контролем транснациональных корпорацией, а сами они становились способны в нужный момент устроить политический или экономический обвал стран, попросту прекратив поставлять ключевые компоненты и материалы.

По планам, на финальных стадиях глобализации это бы вызвало стагнацию производств, ударило бы по капитализации и вернуло бы их к изначальному вопросу — к возврату взятых ранее кредитных средств. Учитывая, что единовременную выплату ввиду простоя никто бы не осилил, производства, ранее бывшие самостоятельными, перешли бы в собственность западных банков, а оттуда — в руки ТНК.

Иными словами, глобализм изначально был мировой мышеловкой, частью западной системы поглощения и управления миром. А мировые кризисы — элементом скачкообразного расширения этого контроля, когда после каждой кризисной волны, спрут монополий, игнорируя границы, заглатывал бы всё новые и новые отрасли.

В сущности, во времена, когда Россия была слаба, а коллективный Запад полагал, что он навечно останется гегемоном, никто не пытался скрывать этот план. В частности, ключевой орган Генеральной Ассамблеи ООН по вопросам в области торговли и развития (ЮНКТАД) не раз заявлял о масштабах этой проблемы. «Конференция по торговле и развитию», так называется высший орган этой структуры, еще 12 лет назад сообщил, что на 500 ведущих ТНК мира приходится более 80% торговли мировыми технологиями, а 400 из них контролируют половину от всех прямых капиталовложений на планете.

Соответственно, от глобализации выигрывали порядка 3000 транснациональных корпораций, а ключевую часть из них составляли 150 банков и 500 межотраслевых гигантов формата Apple, GE и Glencore. К слову, детище Стива Джобса на конец 2018 года имело свыше 5500 авторских патентов, что является рекордным мировым показателем, General Electric не менее активно укрывала основные технологии от других, Glencore занимала ведущие позиции в мире по поставкам редкоземельных материалов, также являющихся незаменимыми для большинства высокотехнологичных производств.

Иными словами, глобализм в первую очередь работал в интересах транснационального капитала, поскольку в процессе своего расширения через кредитный, фондовый либо иной доступный механизм вскрывал национальные экономики как консервные банки.

В 2001 году концепцию этого процесса доступно показал аргентинский пример. Вначале через фондовые рынки и спекуляции с валютой и давление со стороны США в стране устроили дефолт. Затем, через международные финансовые структуры — БМР, МВФ и ВБ — навязали государству кабальные кредиты, причем настолько условные, что Буэнос-Айресу пришлось полностью открыть экономику глобалистской волне. Был разрешен допуск иностранных институтов к контролю и надзору над бюджетными расходами, печатанием валюты, налоговым администрированием, формированием условий тендеров и так далее. Активы выкупил транснациональный капитал.

Второй подход мы видели на примере Арабской весны, Ливии, Ирака и Югославии, когда на первом этапе рынок государств вскрывался военными методами, а на втором страны Запада заявляли о начале крупных программ финансовой «помощи». Подрядчиками этой «помощи» становились транснациональные корпорации самих же вторженцев, а инвестиции шли обратно в бюджет Европы и США.

В результате такой схемы, Вашингтон экспортировал лишнюю долларовую инфляцию, надувал валютные «пузыри», включал на максимум печатный станок и еще на некоторое время откладывал экономические проблемы. Транснациональные же элиты получали сотни миллиардов вливаний, а также юридически обоснованные экспроприации чужих месторождений, рынков сбыта и рабочей силы.

У всего этого была лишь одна слабая сторона. По планам глобалистов, большинству стран и экономик уготавливалась роль конвейеров, обслуживающего персонала, сборщиков и поставщиков необходимых ресурсов, но добиться этого можно было лишь сломав жесткие политические, военные и иные структуры национальных государств. И если с этим до возрождения России в 2014—2015 годах Запад не видел непреодолимых сложностей, то в том, чтобы удержать полученную власть, крылся вопрос. Как следствие, было принято решение воспользоваться глобализацией, то есть таким подходом, при котором место «ошейника» на большинстве экономик мира заняла бы узурпация знаний.

До 2016 года, пока у руководства в Белом доме были представители именно таких кругов, всё шло своим чередом. Однако после провала элит США на направлении России и Сирии, в Вашингтоне сменилась власть, началась война финансовых и индустриальных элит, а шаги Москвы, активно мешающие хаотизировать регионы, привели к замедлению экономического роста. Сокращение доходов инициировало политико-экономическую конкуренцию, но уже не между западом и востоком, а в среде самих Западных государств.

Тут-то и выяснилось, что зависимость государств друг от друга в рамках глобальной экономики вполне может стать проблемой и для своих. Когда же Трамп начал ограбление собственных союзников, активизировал холодную войну с КНР и заявил об узурпации технологий даже от партнеров, занервничал уже весь Западный мир.

Пример России, для которой путем санкций был перекрыт доступ к высокотехнологичному оборудованию нефтегазовой сферы, но которая за пять лет сумела создать свои технологии не только в ней, но и во множестве иных областей, показал уязвимость глобалистских процессов. А заодно и то, что далеко не у всех есть столько же ресурсов и возможностей, дабы повторить аналогичный сценарий.

Результатом этого осознания стала начавшаяся в июле 2019 года превентивная «война», разразившаяся между Японией и Южной Кореей, — одними из ведущих в сфере высоких технологий государств. То есть конфликт, который имеет все шансы стать глобальным.

Осенью 2018 года, Верховный суд Республики Корея вынес решение о прецеденте — четырем гражданам страны впервые была удовлетворена компенсация за «рабскую эксплуатацию» во времена оккупации Японией, то есть в период Второй мировой войны. Решение Верховного суда открыло двери, в рамках которых компенсации теперь могли требовать не только бывшие работники японских компаний, но и их родственники и наследники.

Япония, испугавшаяся последствий принятого решения и не добившись его отмены, летом 2019 года создала свой прецедент, на этот раз влияющий уже на стабильность всего Западного мира.

1 июля японское правительство ввело односторонние экспортные санкции по ряду химических материалов, причем таких, которые являются критичными для производства южнокорейских полупроводниковых изделий. И этим наглядно продемонстрировало, каким должен стать конфликт в рамках несостоявшегося пока глобализованного мира.

Дело в том, что фоторезист, подпавший под запрет, это настолько базовая часть южнокорейского производства, что она «намертво» встроена в сборочные линии Южной Кореи. И ее нельзя просто заменить.

Технический процесс изготовления фоторезиста монополизирован руками нескольких японских корпораций, и, хотя сами эти производства выводились за рубеж, ключевая часть техпроцесса страну не покидала. Если же учесть, что специфика южнокорейских конвейерных линий такова, что они буквально строились вокруг японского компонента, то и его замена невозможна без многолетней перестройки или строительства новых заводов.

Как несложно заметить из этой истории, никто никому не объявлял войну, минимальным было даже участие правительств, и тем не менее всего несколько монополий, узурпировавших знания и включивших соседнюю страну через глобализацию в свой техпроцесс, настолько привязали ее к себе, что оказались способны подкосить целую экономику.

В данном случае важно даже не то, что полупроводниковый фоторезист бывает «тонким» и «толстым», и не то, что лишь японские компании и одна корпорация из США умеют производить его первый, наиболее качественный вариант, а то, что «тонкий» фоторезист лежит в основе создания всех TFT и LCD дисплеев. А они, в свою очередь, применяются во всём — от экранов смартфонов до индикаторов стиральных машин.

В этом и состоит ключевой прецедент — явная демонстрация того, как узурпация базисных технологий, по планам транснациональных элит, должна была или еще будет разделять и контролировать глобализованный мир.

Для примера, китайский рынок, на первый взгляд, может показаться вполне самодостаточным — свои смартфоны, свои ноутбуки, телевизоры и так далее, но на самом деле это не совсем так. В частности, КНР не имеет компетенций для производства «тонкого» фоторезиста, при том, что качественные дисплеи — одна из основ его высокотехничной продукции. В Китае налажен выпуск «грубого» фоторезиста, который обычно используется для изготовления печатных плат, но даже он подконтролен иностранным компаниям.

Во многом поэтому импортозамещение, ранее воспринимаемое Западным миром в качестве удела Ирана, КНДР и России (когда даже Китай полагал, что сделка с США оставит его в стороне), теперь рассматривается в качестве возможного выхода.

Токио оказался первым (не считая США), кто ввиду неуверенности западного курса решил задействовать механизмы глобализации для себя, и этим ярко показал контуры будущих войн.

Число подобных междоусобных конфликтов со временем будет лишь нарастать, поскольку сокращение кормовой базы Запада (замедление глобальной экономики) поднимает на поверхность забытые со времен Второй мировой войны причины для противостояния. И в них экономика не самоцель, а политическое средство.

Для России — это хорошо, поскольку не только демаскирует угрозы монополизации Западом важнейших секторов мирового технологического рынка, но и показывает истинную цену западным пропагандистским лозунгам и свободе рынка, и демократии — они хороши, но только для себя.

Тем более это важно потому, что призывы пятой колонны, «либеральных» СМИ и экономического блока о необходимости «встроиться» в западный мир, «купить» и «использовать», а не «производить» и «создавать» самим, по мере перехода к новому технологическому циклу лишь усиливаются и заманивают Россию в очередную технологическую ловушку.

Несмотря на распространенное мнение, что Россия стала уделять внимание своей промышленности лишь с введением санкций, — это не верно. Процесс начался давно, хотя именно санкции подтвердили верность данного курса. События вокруг Токио и Сеула — должны окончательно закрыть вопрос о «встраивании» в западный мир, поскольку уже становится предельно очевидно, что в будущем польза международного разделения труда может касаться лишь общей сферы, а все ключевые компетенции страна обязана производить сама.