Кегостров: расстрелянная семья подпольщиков

Сестра милосердия с Кегострова

В апреле 1919 года был раскрыт архангельский подпольный комитет большевиков. В мае их расстреляли на Мхах. Среди расстрелянных была одна женщина — 42-летняя Клавдия Близнина. Очевидцы, уже после освобождения Архангельска, рассказывали, что она вела себя как убежденная в правоте: «Память о ней долго не умрет среди нас. И в утро 1 мая, когда они в числе «одиннадцати» стояли на краю ямы на Мхах, она не дрогнула. Смело твердым голосом бросила она своим палачам последние слова: «Будьте вы прокляты, палачи!» (1).

В воспоминаниях все расстрелянные имеют положительный образ, но руководители подполья описываются скупо, а их человеческие качества проступают в отдельных ситуациях. Только по Клавдии Близниной говорится прямо: «Клавдия Алексеевна была скромный, незаметный и до самозабвения самоотверженный человек. Ее доброта, отзывчивость, самоотверженность оставили неизгладимое впечатление среди заключенных, и нашей партии она была предана беззаветно…» (2). В то же время она не входила в подпольный комитет и занималась рядовой работой. Почему тогда ей, единственной, вынесли смертный приговор, хотя по делу проходили еще две женщины — Анна Матисон и Анна Яковлева? Прямых ответов нет, это подполье, вся информация изнутри сохранилась в воспоминаниях члена комитета Г. С. Юрченкова (Васильева), прошедшего арест и каторожную тюрьму в Иокаганьке. Остаются сопоставления, предположения.

Г. С. Юрченков: «Вскоре после ареста Теснанова была арестована в Заостровье жена Рязанова, сестра милосердия Клавдия Алексеевна Близнина. Когда в Архангельской и Мудьюгской тюрьмах эпидемия тифа и цинги приняла неимоверные размеры, власти забеспокоились. На Кегострове организовали новую тюрьму, куда свозили всех заболевших заключенных. Это была тюрьма-больница.

К. А. Близниной удалось поступить в эту тюрьму в качестве сестры милосердия. Положение заключенных было крайне тяжелое: болезни и голод десятками уносили их ежедневно в могилу. …Ввиду того наша организация ассигновала некоторую сумму на устройство передач и поручила это дело Рязанову. Через Клавдию Алексеевну и велись сношения с заключенными: передавались передачи, велась переписка. Иногда сестра устраивала и свидания кое-кому из нас с заключенными. Обычно это делалось так: пришедший на свидание проходил в комнату сестры на вышке барака, туда она вызывала к себе и заключенного.

…Поводом к ее аресту послужило следующее обстоятельство. В тюрьме подготовлялся побег выздоравливающих товарищей. С одной женщиной было послано организацией письмо К. А., в котором устанавливался способ передачи в тюрьму заключенным гранат и револьверов. По неопытности женщина передала письмо не лично Близниной, а через надзирателя. За Близниной следили. Письмо попало начальнику тюрьмы Брагину, затем в контр-разведку и… сестру арестовали» (3).

Передавать «через надзирателя» — не просто грубейшее нарушение конспирации, в условиях «слежки за Близниной» это значило отдать ее в руки контрразведки. Но подполье вне подозрений — грубейшими нарушениями усеяна вся его короткая история. Большевики-подпольщики работали не как законспирированная организация, а как партийная — с общими собраниями, докладами и т. д.

Заключенный в архангельскую тюрьму лидер профсоюза рабочих водного транспорта П. П. Рассказов: «Начальник тюрьмы Брагин. Старый тюремщик. При советской власти выдавал себя за левого эсера. После переворота маска сброшена, и Брагин со всей энергией отдается любимому делу. Разыгрывает и с большим гонором беспристрастное, строгое и «справедливое» начальство, но… вполне определенно проводит царящую в высших сферах политику создания кошмарных условий заключения. Мог бы значительно ослабить режим, унесший впоследствии в могилу сотни людей, но не захотел» (4).

Клавдия Близнина была рядовым служащим у Брагина, но ответственность за нее нес он. Кем бы ни был начальник тюрьмы — левым эсером под маской тюремщика или тюремщиком под маской левого эсера, хотел или не хотел передавать дело Близниной в контрразведку, выбора у него не было. Передача заключенным его отделения на Кегострове указаний по оружию, с очевидной перспективой его применения против караульных — это подготовка вооруженного восстания.

Близнину арестовали в марте, улики очевидны, но ее дело долго не рассматривали. Ее придержали до осуждения всей большевистской верхушки, так как доказательства по ней были налицо, да в письменном виде, да о готовящемся вооруженном восстании. Белые действовали в формальных рамках суда, и этот эпизод гарантировал расстрел всех. И без него расстрел был очевиден, но в глазах народа, и особенно английской общественности и оппозиции, требовались доказательства особой опасности преступников. Записка Близниной давала такие доказательства.

Муж подпольщицы, и сам большевик-подпольщик

Провал Близниной был ее личной трагедией. Но вероятная казнь была трагедией и для ее мужа, которого почему-то не упоминают советские издания о Гражданской войне. Мужем Клавдии Близниной был член партийного комитета Рязанов, это была единственная семья подполья. Рязанов являлся одним из руководителей, его упоминали в числе первых 4−5 большевиков.

Г. С. Юрченков: «…Начал работать в столярной мастерской союза-архитектурно-строительных рабочих. …Место для встреч здесь было удобное… Здесь меня постоянно навещали товарищи: Рязанов, Прокушев, Теснанов и Вельможный, проживающий тогда в Архангельске после побега с Мудьюга… На одном из собраний в квартире Теснанова, в Третьей Соломбальской деревне, был избран партийный комитет в составе тт. Теснанова, Боева, Закемовского, Матисон и Рязанова… на собрании в помещении совета профсоюзов в один из праздников. Присутствовали партийные и несколько человек вполне надежных лиц из беспартийных, в общем всего человек 20, не более. Тут были Теснанов, Оверин, Прокушев, Антанов, Турко, Закемовский, Матисон, Рязанов, я…» (5).

О личных качествах Рязанова говорит момент, связанный с еще одним грубейшим нарушением конспирации: «На этом же собрании были установлены клички всем подпольным работникам… При установлении кличек каждый предлагал для себя ту или иную кличку, в зависимости или от профессии или положения, или наружности. Если предлагаемая кличка не соответствовала для данного лица, она давалась собранием. Вот несколько кличек, оставшихся в моей памяти: Волов Макар — легальная Боев. Седой — легальная Сапрыгин. Володя грузчик — легальная Теснанов. Черный — легальная Закемовский. Гармонист — легальная Рязанов. Маляр — нелегальная Васильев, легальная — Юрченков и т. д…» (6).

Рязанов единственный, кому подполье дало нелегальную кличку не по «профессии или положению, или наружности», а по личному обаянию — он Гармонист, что в то время значило душа компании, любимец женщин.

Чем занимался Рязанов в организации, неясно, было ли «устройство передач» заключенным главным делом — воспоминания не рассказывают. После ареста Рязанов обвинялся в шпионаже, за что конкретно — тоже неясно. Приговор по его делу не опубликован. Переписку с лагерниками можно притянуть к шпионажу, но вряд ли устаревшие за месяцы заключения сведения могли интересовать кого-то по ту сторону фронта.

В воспоминаниях Юрченкова есть четыре эпизода, подпадающие под шпионаж:

Первый: «С Боевым были отправлены (за линию фронта — прим. автора) карты белых войск, добытые из штаба при помощи т. Склепина, и множество других сведений оперативного характера» (6).

Мог Рязанов быть связным с работником типографии штаба командующего белыми войсками генерала В. В. Марушевского Склепиным? Не исключено, так как вряд ли Склепин сам носил в комитет копии приказов в части, которые откладывал для передачи красным. И часть «других сведений оперативного характера» могут быть заслугой Рязанова.

Второй: «В нашей организации были два моряка радиотелеграфиста с тральщика, который тогда стоял в Соломбале… На тральщике имелся радиотелеграф, и мы использовали возможность сношений по нему с советской Россией. …Радиотелеграммы через фронт посылалась нами довольно часто — о всяком выдающемся моменте или действиях военного характера — немедленно телеграфировалось за фронт. …Вся эта радиотелеграфная связь лежала исключительно на Боеве, он составлял и шифровал телеграммы и держал связь с радио» (7).

Рязанов не занимался отправкой разведывательной информации, этим «исключительно» занимался Боев.

Третий эпизод: «И все же почва под ногами белогвардейцев дрогнула; русское и союзное командование засуетилось. Войсковые части по ночам не раздевались и находились в постоянной боевой готовности. …Т. Чуев, служивший тогда в автодивизионе, сообщил нам, что у них был получен приказ — не раздеваться по ночам и быть готовыми. Особенно внимание было обращено штабом на заводы и на охрану тюрьмы» (8).

Т. Чуев выходил на организацию, судя по воспоминаниям Г. С. Юрченкова, напрямую, что также грубейшее нарушение конспирации. А вот откуда информация, что штаб особо беспокоится за «заводы и тюрьму»? Это скорее не Чуев, а кто-то неизвестный. Могла это быть информация Рязанова? Не исключено.

Четвертый эпизод: «…Были посланы угрожающие письма генералу В. В. Марушевскому, и тот некоторое время менял свою ночевку. Это было установлено нашей разведкой» (9).

Марушевский подтверждает: «Расклеивались объявления и о моем грядущем убийстве» (10). Кто «разведка»? Юрченков не знает, иначе бы написал «т. Петров — к примеру — сообщил…», воспоминания писались после освобождения Севера, не страшно припомнить всех. Сбор сведений, где ночует командующий белой армией, — очень болезненный шпионаж, связанный с персональным террором. Сегодня Марушевский, завтра Айронсайд, а после войска нужно спешно эвакуировать. Мог быть «разведкой» Рязанов? Не мог, он был штатским, но контактом кого-то в окружении Марушевского мог — прямо передавать информацию в подполье было опасно.

Грубейшее нарушение конспирации

События после ареста Клавдии Близниной — доказательство, что подполье не для семей. Когда муж и жена занимаются нелегальной работой, опасность провала вырастает не в два раза, а кратно. Рязанов пошел на квартиру арестованной жены! С квартирами была проблема: «Для наших собраний, подпольной работы и просто для ночевок в разных концах города мы имели около десятка конспиративных квартир. Правда, все это были наши же собственные квартиры: Закемовского на Петроградском, Теснанова в Кузнечихе, Боева на Кеврольской, Дорогобузова на Поморской, Чуева на Соборной, моя у Глеба Кузнецова на Исакогорке и Близниной за Двиной на Кегострове…» (11). О хозяевах «конспиративных» квартир знали все!

Г. С. Юрченков: «Кроме комнаты на вышке при тюремном бараке Близнина имела еще квартиру в деревне Голово, в Заостровье. Там изредка проживал и Рязанов. После ареста жены Рязанов долго не решался пробраться в Голову на квартиру, опасаясь засады, нужно было взять вещи, а главное, там хранилось оружие. Наконец надумал. Мы долго его отговаривали.

— Ничего… отмахивался он, — не будет же там неделями сидеть засада.

Жил он в это время на Исакогорке. Как-то под праздник приехал на Исакогорку и я. В воскресенье рано утром приходит ко мне Рязанов и говорит: «Едем в город. Хочу попасть за Двину, на квартиру». Я стал его уговаривать не рисковать собой.

— Пустое. Все безболезненно сделаю. И оружие, и вещи достану. У меня там приятель сапожник есть, через него все и оборудую.

В городе мы с ним зашли в столярную мастерскую, а затем он один уже отправился за Двину. Это была последняя встреча с Рязановым. Ни я, ни другие т. Рязанова уже больше не видели» (12).

Судя по действиям контрразведки, подпольная работа Рязанова представляла опасность для белых и интервентов, на следствии он держался достойно — товарищей не сдал, в подробности не вдавался: «…На допросах всем показывали фотографическую карточку Рязанова и допытывались, к кому он ходил. После ареста Рязанова я в мастерской уже не работал… По пути зашел в мастерскую. Заведующий мастерской Желудовский встретил словами: «Уходи скорее… Была контрразведка… Спрашивали о Рязанове… Впоследствии, сидя в тюрьме, я узнал от заключенных, что т. Рязанов обвинялся в шпионаже и в начале апреля был расстрелян на Мхах» (13).

Мужа расстреляли за месяц до жены

Рязанова арестовали позже жены, но судили и расстреляли на месяц раньше — почему? Ведь улики были общие — передачи в лагерь. Скорее опять же сыграли соображения «на общественность». Судить и расстрелять в один день мужа и жену — слишком даже для борьбы со шпионажем. Информация о казни, дойди она до английской общественности и оппозиции, дорого бы обошлась правительству Ллойд-Джорджа. Мужа расстреляли, а жену повели на другой суд.

Желудовский, караульный тюремного замка, участник подпольной организации большевиков: «Часов в 10 вечера к нам в караульное помещение ввели двух женщин. Одна была Близнина, другая Матисон. Вид был бодрый, неунывающий.

— Сегодня нам суд будет, — сказала одна из них.

Другая добавила:

— Да. И последняя прогулка — Май на мхах встречать будем»

Обе стали разговаривать и шутить с ополченцами-караульными, как будто их ничего впереди не ждало…

…Одного за другим каждые 7−8 минут выводили на суд. Через полтора часа суд кончился…» (14).

Приговор: «Ввиду добытых расследованием данных, изобличенные в описанных выше преступлениях лица — Закемовский Сергей, Анисимов Даниил, Матисон Анна, Близнина Клавдия, Теснанов Карл, Антин Франц, Розенберг Ян, Прокушев Дмитрий, Индриксон Андрей, Яковлева Анна, Шпаковский Иван и Ланев Михаил — были преданы особому военному суду по обвинению в преступлениях, предусмотренных пп.1 и 6, ч. 3 ст.108 уголовного уложения и ст. 243 воинского Устава о наказаниях.

Из перечисленных выше лиц: Закемовский, Анисимов, Матисон, Близнина, Теснанов, Антин, Розенберг, Прокушев — были приговорены к лишению всех прав состояния и смертной казни через расстреляние… причем Матисон смертная казнь заменена бессрочной каторгой…» (15).

Желудовский: «Часа в три, на рассвете, вывели всех во двор. Вокруг конвой. Оставленная на крыльце женщина сиротливо сидела на ступенях, зябко кутаясь. Два конвоира взяли ее под руки, хотели поднять на ноги. Она оттолкнула и твердо прошла в кольцо к своим…» (16).

Примечания: