Одна семейная история — зачем мертвые нужны живым?

Игорь Свирин

Старшее поколение уж точно помнит о том, что «никто не забыт, ничто не забыто», и о том, что «война не закончена, пока не похоронен последний погибший солдат». Историки продолжают спорить о цифрах потерь, вот и бывший тогда президентом Дмитрий Медведев в 2009 году на заседании Российского оргкомитета «Победа» в Санкт-Петербурге заявлял, что более 2,4 млн человек до сих пор числятся пропавшими без вести.

Реальных цифр незахороненных надлежащим образом солдат и офицеров Красной армии мы, видимо, уже не узнаем никогда, и не только не узнаем, а и не сможем отдать им последний долг. Получается, что Великая Отечественная война не закончится никогда?

В Новгородскую область в район деревень Малое и Большое Замошье, где летом 1942 года принял последний бой 1004-й стрелковый полк 305-й стрелковой дивизии, в котором служил прадед жены, меня привели личные обстоятельства. Однако сугубо семейное дело неожиданно позволило увидеть проблему, о которой признаться, я никогда не задумывался.

Что такое для многих из нас та война? Ну, «деды воевали». Вот и у меня двоюродный дед погиб в первые дни войны где-то в Белоруссии, родной дед по отцу — танкист, воевал, горел в танке, а после прожил долгую жизнь. Фильмы про войну я смотрел, с ветеранами общался, но как-то все «не заходило», а тут дошло.

Рубеж обороны по левому флангу от наступающей на Любань Второй ударной армии заняли в феврале 1942 года более 10 тыс. бойцов 305-й стрелковой дивизии. К началу июня 1942 года их было чуть более 4,5 тыс., а из окружения вышли 82 бойца, и до сих пор большая их часть лежит около этих самых Малого и Большого Замошья.

Получается, что история семьи, которую раскопала жена, рассказы нашего провожатого — руководителя поискового объединения «Витязь» Николая Бухтиярова, заставили совершенно иначе взглянуть на привычные с детства вещи. И картина открылась совсем неутешительная.

Николай Бухтияров пришел в поисковое движение во второй половине 1980-х годов. На тот момент кадровый военный, коммунист не принял огульного охаивания, обрушившегося на историю страны, и в частности Великую Отечественную войну. А столкнувшись с тем, что в то время начали преподавать нашим детям в школах, решил учить мальчишек правде сам. И вот уже 30 с лишним лет каждое лето с мальчишками он выезжает на места боев, раскапывает технику и непогребенных бойцов Красной армии. По его словам, на вахты (поисковые экспедиции) приезжают вчерашние мальчишки уже со своими детьми.

Вспоминать 90-е он не любит, голодно было, да так, чтобы поехать в экспедицию, откладывали в баночки крупу и макароны в течение года. Казалось бы, уж в новом-то тысячелетии, когда Россия, наконец, начала оправляться после лихолетья первоначального накопления, многое должно было измениться, не могло не измениться.

Что-то и изменилось, по крайней мере, стало проще находить деньги на экспедиции, но появилась другая напасть: государство вспомнило о патриотическом воспитании, и чиновники деятельно подключились к процессу.

Большинству наших читателей не нужно напоминать о том, что распадающуюся страну нужно было на чем-то собирать. Кроме удовлетворения материальных потребностей нужна была и объединяющая нацию идея. На пресловутом «пусть деньги будут русской национальной идеей» далеко не уедешь. Восхвалять достижения социализма — а зачем тогда отказывались от них? Религия заместить смыслы, от которых отказались, также не в состоянии, слишком много светских людей.

Тут и подвернулась идея — сделать память о Великой Отечественной войне объединяющим общество фактором, за которую, как за соломинку, ухватился официоз. У чиновников все просто: отчеты, показатели, возглавить да проконтролировать. То есть помощи поисковикам почти никакой, но будь добр — подробно отчитайся и доложи, что выкопал, сколько поднял, а главное, почему так мало.

Вообразите ситуацию — чиновник отчитывает поисковика за то, что тот за сезон обнаружил и поднял мало бойцов. Планы они там себе, что ли, пишут: зерновых соберем столько-то, картофеля столько, а также достанем из болот самолет, танк и перезахороним столько солдат? Я не берусь утверждать, что везде отношения общественности и чиновников строятся лишь подобным образом, но это отнюдь не редкость.

Отношения поисковиков и чиновничества — отдельная больная и отнюдь не единственная проблема. При Минобороны есть специальный поисковый батальон, который занимается поиском останков погибших солдат и офицеров. Беда лишь в том, что его возможностей хватает в основном лишь на изыскания в Ленинградской области. Несмотря на то, что деятельность батальона в ведомстве была признана удачной, других подобных подразделений так сформировано и не было.

Воевали с фашистами долго, памятных дат много, и на каждом приуроченном к ним мероприятии можно услышать выступления российского официоза, в которых нам не только рассказывают, как чтут и помнят подвиг предков, но и докладывают о своих чиновничьих достижениях. В чем заключаются эти достижения, понять невозможно, ведь у нас ждут погребения сотни тысяч только лишь павших солдат, не говоря уже о мирном населении.

А что касается нашей маленькой семейной истории, она закончилась благополучно. Мы вышли в расположение штаба полка, где провел последние дни своей жизни прадед моей жены. Сидели на одном из блиндажей, а Бухтияров, отвечая на наши вопросы, рассказывал, что перезахоронить оставшихся в лесах бойцов не удастся — на них почти нет железных предметов, что неимоверно затрудняет поиски. Да и те, кто может, делать этого не будут, а те, кто хотел бы захоронить бойцов, не имеют возможности. Вот и получается, что Великая Отечественная для нас не закончится никогда.

Анастасия Громова

С одной стороны, можно сказать, что семейная история закончилась благополучно — место, где в июне 1942 года погиб мой прадед, найдено спустя 76 лет, памятная табличка в районе деревни Малое Замошье установлена. А с другой — осталось ощущение недосказанности и незаконченности этой небольшой истории. Слишком много вопросов и размышлений она рождает.

Мой прадед Давид Владимирович (Исаакович) Ландо родился в Одессе 14 августа 1904 года. В 15 лет записался добровольцем в Красную армию и ушел на Гражданскую войну, прослужил три года. В 20-е годы — на политработе, руководил совхозами и плановыми отделами различных предприятий, затем был слушателем Всесоюзной вечерней Академии снабжения при Наркомснабе.

В 1939 году ушел на Финскую войну, был контужен. Когда он в июле 1941 года записался добровольцем на фронт, его жена ждала второго ребенка. Сына он так и не увидел, тот родился в сентябре 1941 года. Ландо был техником-интендантом 1-го ранга, помощником командира 1004-го стрелкового полка по снабжению.

С первых дней войны он писал письма жене — много писем, которые сохранились, перевязанные бечевкой, в бумажной обертке с надписью рукой моей бабушки «Отец». Первое датировано 18 сентября 1941 года, последнее — 23 мая 1942 года. В этот день из всех частей и соединений Второй ударной, 59-й армий и 305-й стрелковой дивизии, попавших в окружение в ходе Любанской наступательной операции, ушли последние письма, немцы разбомбили единственный оставшийся аэродром, на который могли садиться У-2 и забирать полевую почту.

Письма лежали нетронутыми с послевоенных лет, ко мне стопка попала в мае 2018 года вместе с семейными фотографиями, справками, свидетельствами, среди которых была и справка о том, что Ландо пропал без вести в районе Кересть в июне 1942 года. В век интернета найти место, где стоял 1004-й сп, было несложно: есть опубликованные документы Минобороны — карты, боевые донесения, учетные листы и многое другое. Так и было установлено, что 1004-й стрелковый полк стоял у Замошского болота, в полутора километрах на северо-запад от деревни Большое Замошье.

Сложнее было установить судьбу прадеда. Известно только, что в 1951 году к семье в Москву приехал его однополчанин и рассказал, как он погиб — застрелился в блиндаже перед тем, как разрозненные группы пошли на прорыв из окружения. К сожалению, ни имя гостя, ни адрес никто не записал.

Но в письмах я нашла написанную прадедом и полковым капельмейстером Павлом Дмитриевым песню 1004-го стрелкового полка. Видимо, Дмитриев и приходил, потому что по документам удалось восстановить его судьбу — он выжил, попав в плен, и был освобожден в марте 1945 года, других таких счастливых исключений в учетных листах найти не удалось.

Подробнее об этом и найденной в письмах песне 1004-го сп слушайте здесь: Это наша война: Давид Ландо. Радио REGNUM

Память в семье хранили — дочь восстановила биографию и сохранила письма, все документы и фотографии, за что ей низкий поклон, потому что и это уже очень много, сколько семейных историй пропало в равнодушных руках. Но доехать до мест боев она не смогла, в тяжелые послевоенные годы сначала выживали, потом дети, дела, а там уже и возраст не позволил.

Не оправдывая поколения, не захоронившие своих мертвых по-человечески, предположу, что сразу после войны, наверное, хотелось быстрее забыть этот ужас и выжить, затем хотелось просто жить, храня фотографии не вернувшихся «на полке пожелтевших книг». В 1990-е годы уже совсем не до этого стало.

Эта незаконченная история волновала меня всю жизнь. Было чувство, что ее надо закрыть — надо и все. И многим надо, например, в тот же день, когда мы приехали в Малое Замошье, к Бухтиярову приехала еще одна семейная пара, которая пытается разыскать своего бойца, связиста из штаба 305-й стрелковой дивизии, погибшего в окружении. И они говорили, как сильно их тянет в эти места, как волнует судьба родного человека и всех, кто пропал без вести.

О Бухтиярове и его товарище Александре Киселеве, которые нашли выброшенную фигуру солдата, забрали ее себе, отреставрировали, покрасили и назвали «Алешей», следует сказать отдельно. Они не только занимаются детьми и поисковой работой, но и сохраняют память: они установили и памятный знак в шести километрах от Малого Замошья, где погиб поэт Всеволод Багрицкий, и монумент мирному населению, находившемуся в окружении вместе с советскими войсками.

Еще один памятник поисковики поставили в 7,5 километрах от Малого Замошья, он посвящен военврачу 2-й ударной армии, который не покинул раненых, остался с ними до конца и был убит фашистами. Именно к ним я и обратилась, когда, съездив в Малое Замошье, увидела «Алешу» — возле восстановленной фигуры солдата мы и установили с разрешения поисковиков табличку своему бойцу.

Конечно, спустя 70 лет уже не шла речь о том, чтобы найти могилу этого связиста или моего прадеда, но хотя бы долг надо было отдать. К тому же, начав разбираться с событиями Любанской наступательной операции, я поразилась страшной несправедливости: на героические части и соединения пала тень предателя — Андрея Власова.

Можно сколько угодно говорить, что, например, 305-я сд почти не была под его командованием, что части Второй ударной и 59-й армий сражались стойко, голодая, но не предавая, что 305-я сд до последнего дня — до 25 июня 1942 года — держала вверенные ей рубежи, что тот самый близкий мне 1004-й сп стоял на своем месте лоб в лоб с легионом «Фландрия» и не сдался. И что — все равно «власовцы».

Читайте также: Память живая и мертвая: 25 июня погибла 305-я стрелковая дивизия

Обо всем этом я, конечно, думала и за рулем автомобиля по дороге в Великий Новгород, и идя по просеке под моросящим дождем в расположение полка к тем самым остаткам блиндажей, которые мой прадед вполне мог видеть в свои последние дни. Но, по большому счету, главным был один вопрос, который я часто слышала за все время поисков и попыток что-то разузнать — зачем? Зачем тебе этот совсем чужой человек?

Кажущийся диким вопрос, на самом деле, требует ответа. Очевидно, что это нужно для того, чтобы сохранить и передать память. Но дело не только в этом: разве нет ощущения, что мы перед всеми павшими, не только перед своими родными, виноваты? Например, в том, что допустили охаивание их подвигов в годы перестройки и позже? Что предали страну, которую они защитили? И в том, что они по-человечески не похоронены, а над ними машет крыльями суетливое и равнодушное чиновничество?

Получается, что на вопрос «зачем» ответ есть — затем, что новому поколению нужно передать достойное отношение к Великой Отечественной войне и способность различения добра и зла, советского солдата и фашистского насильника и убийцу. Этим, с одной стороны, искупается вина, а с другой — появляется надежда на то, что следующие поколения будут живыми людьми, для которых лес с буреломом будет не лесом с буреломом, а сакральным местом, и монумент будет не просто монументом, а перед ним склонят головы.

И, может быть, будут вспоминать павших — как своих, так и чужих — не раз в год в «Бессмертном полку», а меняя что-то в своей жизни каждый день, оглядываясь на примеры и образцы из прошлого. В конце концов, еще неизвестно, кто кому больше нужен, живые люди — мертвым, чтобы не исчезнуть навсегда, или мертвые — живым, чтобы не перестать быть людьми.