Новое «хождение по мукам»: размолоть, перемешать, отжать и поперчить

Год столетия Великой Октябрьской революции оказался, с одной стороны, щедр на разнообразные приуроченные к дате события, а с другой — чрезвычайно беден, если говорить не о количестве, а о качестве. В особенности это можно сказать о телесериалах, посвященных событиям столетней давности. Два из них, «Троцкий» и «Демон революции», уже вышли на экраны и вызвали, мягко говоря, противоречивую реакцию. На подходе третий — по роману Алексея Толстого «Хождение по мукам», который в советское время экранизировался дважды.

Выступая перед зрителями закрытого показа первых двух серий, который состоялся 15 ноября в московском киноцентре «Октябрь», режиссер Константин Худяков объяснил свой выбор литературного первоисточника так:

«Меня сейчас спрашивали разные каналы, ради чего мы взялись за это, третья экранизация… Очевидно, классика отличается от просто проходной литературы тем, что каждое поколение находит в ней то, что болит у них здесь, в этот момент. То, что созвучно с нашим временем».

Всё верно. Однако есть какая-то довольно четкая граница между тем, чтобы находить и ненавязчиво подчеркивать в классическом произведении некие не потерявшие актуальности или ставшие вновь актуальными моменты — и тем, чтобы ради этой актуальности не оставлять камня на камне от духа времени и духа произведения, от созданных автором характеров, от здравого смысла, наконец.

Выражая благодарность «соавтору Толстого» сценаристу Елене Райской, Константин Худяков среди прочих ее заслуг подчеркнул то, что ей удалось «аккуратно спрессовать» произведение Толстого всего в 12 серий, «не потеряв при этом сущность романа». Странно, что это подано как некое чудо мастерства, «нечто совершенно немыслимое» — ведь в экранизации 1977 года всего на одну серию больше, а в фильме 1957-го — 1959-го и вовсе на каждую часть романа приходится по одной серии.

«Знаете, это, казалось бы, совсем неблагодарное дело — взять и взяться за классика, — поделился с публикой сложностями творческой кухни режиссер. — И поверьте мне, что беллетрист Толстой очень любил прервать сцену на самом интересном месте и рассказать про то, что думали герои. Кино — искусство грубое. Оно говорит: «Давай диалог! Давай действие!»

Тут поневоле вспоминается известный анекдот: «А что тут думать? Прыгать надо!» Хотя опять же — вроде бы не поспоришь, и кинематографический язык сильно отличается от «беллетристического». Но… ведь вроде бы диалог и действие должны раскрывать то, что заложил в текст автор, а не ставить сюжет до такой степени с ног на голову, что зрителя периодически так и тянет схватиться уже за свою голову или за живот — от смеха?

Например, если персонаж описан совершенно определенным образом, обладает вполне выпукло обрисованным характером и по сюжету совершает те или иные поступки, то нельзя же просто взять и подставить на его место совершенно другого героя, но с теми же именем и фамилией! Оказывается, теперь уже можно. Именно это случилось, например, с Лизой Расторгуевой. Мечтательная, увлекающаяся, взбалмошная, но, в общем, добрая девушка «в теле» превратилась в тощее, злобное, вертлявое существо, истерично и шумно демонстрирующее свою р-р-революционность, а в отношениях с мужчинами ведущее себя, как мартовская кошка. Кого имела в виду «соавтор Толстого» — кого-то из участниц «Пусси Райот» и группы «Война» или обнаглевшую «школьницу Навального»? Но Елизавета Киевна и Алексей Толстой здесь при чем? «Лиза, ну, чего вы хотите? — Я хочу вас!» Нет, это даже не диалог Лизы и Бессонова, с которым Расторгуева Толстого и впрямь провела ночь, а Лизы и… Телегина. За которым следует некий акробатический этюд в неглиже, вполне подходящий под определение sexual harassment — со стороны дамы. Нездоровое оживление и смех в зале были вполне закономерными.

Впрочем, если бы рука «соавтора» не пощадила бы только Лизу, с этим с трудом, но можно было бы смириться. Но пострадало все — сюжет, характеры, место действия, психологическое правдоподобие реакций и поступков, осмысленность происходящего. Действие романа, по крайней мере, первой его части, в самом деле «спрессовано», но вот ни о какой аккуратности речь не идет. Елена Райская «взялась за классика» воистину всерьез. Смешивая разные моменты романа в странный винегрет, сценарист сплошь и рядом добавляет сцены и фигуры, на которые даже намека нет в романе, выкидывая при этом авторские.

Например, ею полностью сочинена история с пожилым благообразным профессором, скончавшимся от инфаркта вскоре после отвратительного демарша студентки. Непонятно, ради чего в фильм введены собственные стихи актера Антона Шагина, весьма условно вписывающиеся в стилистику Серебряного века. В отличие от героя романа Алексея Алексеевича Бессонова, отказывавшегося читать свои стихи, актер делает это с большим удовольствием — и времени авторам на это совсем не жаль. Бессонов в исполнении Шагина выглядит не разочарованным, уставшим от жизни и опустошенным человеком, а каким-то поверхностным пошляком и позером, чудовищно бестактным и нелепым — слова, вложенные в его уста, тоже вызывали смех в зале — в самые неподходящие моменты. Надутым и бестактным болтуном выглядит и супруг Кати Николай Иванович, который в романе вызывает скорее сострадание. О Даше говорить совсем сложно — ее характер не изуродован до такой степени, как у Лизы Расторгуевой, но утрачено главное — ощущение чистоты и задумчивой сдержанности, под которой скрывается способность к сильным чувствам. Анна Чиповская играет совсем другую девушку — более активную, порывистую и, увы, несколько более вульгарную.

Нельзя не отметить и такое разительное расхождение с романом — в «курортном» эпизоде вместо того, чтобы нежиться на горячем солнышке на крымском побережье, герои наслаждаются прохладным балтийским бризом в Ревеле (Таллине). Эта подробность наводит на любопытные мысли. С одной стороны, об элементарном и не особо красивом (ничего личного, просто бизнес) маркетинговом ходе с прицелом на прокат сериала «не только в Белоруссии и Казахстане». С другой — о своего рода троллинге, актуальности наоборот, когда демонстративное избегание некой острой темы привлекает к ней дополнительное внимание. Это также выглядит чем-то не имеющим особого отношения к искусству. Хотя, может быть, на съемки в Крыму просто не хватило времени, денег или того и другого сразу…

Если говорить об атмосфере сериала, то его лирические сцены проходят под знаком истерики. Жрецы «грубого искусства» берут в руки малярную кисть там, где Толстой рисует акварелью, и орудуют дубиной там, где нужен скальпель. Николай Иванович не может достать пистолет и не решиться выстрелить, он просто обязан выстрелить и промахнуться, а потом долго размахивать стволом перед носом жены. Даша не может в ужасе смотреть на «Современную Венеру», она должна сорвать ее со стены и остервенело топтать ногами. Ей нельзя просто убежать из комнаты Бессонова — авторы заставляют ее перед этим отвесить поэту серию пощечин. Телегин, подписывая свою отставку в заводской конторе, яростно всаживает перо в документ. Истерики, крики, рыдания, гримасы, экстравагантные поступки… Зрители точно не соскучатся.

Это что касается лирики. Об эпической части якобы исторического сериала сказать почти нечего, потому что она предельно условна и выхолощена. Совершенно непонятно, из-за чего взбунтовались рабочие завода, а вот их разгон по избыточной жестокости напоминает «Кровавое воскресенье». Служба Телегина на заводе не показана вовсе, всё его инженерство заключается в форменной одежде. Нет рабочих с их настроениями и проблемами, есть бессмысленная и непонятно чего желающая толпа. Главные герои не просто аполитичны, они активно и даже агрессивно чураются политики. Даша не задумывается ни о чем даже после того, как ее чуть не убили казаки. Выгнанный с завода Телегин, в ответ на упреки футуристов в бегстве от революционной борьбы, заявляет, что так называемое «мещанское счастье» — это его мечта.

Война показана поверхностно-беспомощно и не производит впечатления народного бедствия, хотя, возможно, всё это еще впереди. Несмотря на похвальбу съемочной группы о сотнях сожженных покрышек, километрах вырытых окопов и цистернах воды, вылитых в них, окопная обстановка пока что выглядит театрально и неубедительно, а боевые действия порой и вовсе нелепы — к примеру, непонятно, зачем было «форсировать вброд» некую лужу по щиколотку глубиной, в полный рост и прямо на почти не замаскированные пулеметные гнезда. Лагерь военнопленных — полная калька с концлагерей второй мировой. А что, сказано «концлагерь», значит, покажем концлагерь — с овчарками, железными ангарами вместо бараков, «поднимайся, пристрелят!» и прочими приметами совершенно другого времени.

По первым двум сериям сложно составить представление о позиции авторов. То ли они пытаются показать опасность аполитичности во времена, когда «каждый извозчик рассуждает, как нам обустроить Россию» (подставить вместо извозчика таксиста — и навязший в зубах солженицынский оборот окажется более к месту). То ли, напротив, видят любую революционность и гражданскую фразу уделом психопатов и пустозвонов, восхваляя прекрасную стабильность и поиски счастья в личной жизни. По крайней мере, детали мирного дореволюционного быта выписаны весьма любовно — все эти резные буфеты, кресла, столовые гарнитуры, рюмочки и графинчики, а обычный волжский пароходик и вовсе напоминает круизный лайнер, вальсирующий по водной глади в такт с парочками на палубе.

Всё-таки похоже на то, что события столетней давности, их причины и последствия, как и текст романа Алексея Толстого, создателей сериала не очень интересуют. Что именно они хотели сказать, какую идею донести до зрителя, или же перед нами произведение «чистого искусства», мы вскоре увидим. По крайней мере, пока что новый сериал вызывает слишком много недоуменных вопросов и не дает особых надежд на то, что нам представят какое-то серьезное осмысление великих исторических событий. А на бережное воплощение на экране прозы Алексея Толстого надежд не осталось совсем.

Что ж, будем ждать выхода сериала на канале НТВ в ближайшее время. Смех зрителей перед телеэкранами в самых неожиданных местах авторам будет уже не слышен.