«Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне, тех — скука очага...»

В сегодняшнем мире интернета, социальных сетей и компьютерных игр очень удобной публицистической темой становится бегство от реальности — эскапизм. Дети, юноши и даже взрослые проводят за экранами компьютеров и мобильных «девайсов» такое количество часов, что это начинает угрожать их развитию, здоровью, возможности общаться и продвигаться в социуме. В самом их сознании появляются новые особенности, вроде «клиповости» (невозможности удерживать внимание — в том числе при чтении текстов таких, как этот), оторванности от реальности (военные чины всего мира сетуют на молодежь, потерявшую чувство опасности), слабого ощущения ограничений морали и так далее.

Однако каждый раз, когда я встречаюсь со статьей на данную тему, у меня перед глазами встают апокалиптические фотографии постперестроечной России, к которым пользователи интернета добавляют подписи: «посмотри, как прекрасен мир без наркотиков» или «сынок, иди — погуляй на улице».

Почему человек решает бежать в виртуальный мир? Ответ очевиден: потому, что он лучше, чем мир реальный. А когда мы говорим, что некая А лучше, чем некое Б — очень странно обсуждать только качества А, тем более его недостатки. Не нужно ли задуматься над улучшением Б, усилением его достоинств и решением проблем?

Одна из статей про виртуальные миры оканчивалась оптимистичным тезисом: как бы ни загоняли злые силы здорового молодого человека в виртуальность, достаточно одной его встречи с реальной женщиной — и живое чувство возьмет свое, сломает любые иллюзорные конструкции. Закроем глаза на то, что сравнение реальных женщин и выдуманных (не в пользу первых) — одна из самых популярных тем в интернете. Пусть даже молодой человек и встретит девушку (что тоже надо организовать — много ли сейчас проводится культурных, в полном смысле, мероприятий?). Пусть он даже не будет отвергнут по специфическим критериям современного рыночного общества — наличию квартиры, машины, хороших часов и так далее. Правда ли Вы уверены в том, что среднестатистическая девушка в наше время стремится к глубоким, человеческим отношениям, не чужда здоровой романтике, способна разглядеть какие-то качества в собеседнике и способна к заботе? То же, естественно, справедливо и для юноши. Количество распадающихся браков, повседневность измен, тренды на «обладание» множеством партнеров и свободную любовь в психологических журналах, а также исследования психологов говорят об обратном.

Играет с ветерком, и с точкой речь заводит,

И с песней по пути погибели идет,

И Ангел крестный путь за ним во след проходит,

И, щебетание услыша, слезы льет.

Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье;

Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,

И каждый, злобствуя на кроткое созданье,

Пытает детский ум и сердце без стыда!

В твое вино и хлеб они золу мешают

И бешеной слюной твои уста язвят;

Они всего тебя с насмешкою лишают,

И даже самый след обходят и клеймят!

Смотри, и даже та, кого ты звал своею,

Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:

«Он пал передо мной, восторгом пламенея;

Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!».

Тогда в простор небес он длани простирает

Туда, где Вечный Трон торжественно горит;

Он полчища врагов безумных презирает,

Лучами чистыми и яркими залит:

«Страданье — путь один в обитель славы вечной,

Туда, где адских ков, земных скорбей конец;

Из всех веков и царств Вселенной бесконечной

Я для себя сплету мистический венец!..

И будет он сплетен из чистого сиянья

Святого очага, горящего в веках,

И смертных всех очей неверное мерцанье

Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!»

Теперь представьте себе человека, который хочет романтики, отношений, заботы и внимания — даже вне зависимости от собственных к этому способностей. Куда он должен обратиться с этим своим «запросом»? Не окажется ли случайно, что люди, в той или иной степени убегающие в виртуальные миры — пытаются тем самым реализовать свои высшие устремления, пусть в искаженной, фантазийной форме — но хоть как-то?

Можно сказать, что бегство не дает им осуществлять это «высшее» в жизни. Однако даже великие революционеры чаще оказывались сломлены миром, сходили с ума и впадали в отчаяние, чем могли что-то изменить — должны ли мы так сухо требовать это от каждого молодого человека? Не мы ли, в конце концов, своими действиями и решениями загоняем их дальше и дальше в виртуальность, позволяя реальности ухудшаться?

Может ли наше общество предложить молодому человеку путь к его мечте? Если нет — то какое моральное право мы имеем вырывать его из мира грез? Требования частных корпораций, которым нужно повышать интенсивность труда сотрудников? Корпоративная этика? Рынок, взыскующий экономическую эффективность? И, главное, на что мы его обрекаем — на замену фильмов, игр или книг алкогольными напитками и беспорядочными половыми связями? Или речь идет о «мещанском счастье», с поправкой на нищету и возможность измен?

Свободного барда презреньем не мучай,

Коль славит услады, отбросив свой меч:

Быть может, рожден он для участи лучшей

И пламень святой мог бы в сердце сберечь? <…>

Пускай наслаждений полны его вежды,

Он жаждет избыть беспредельную боль, —

Оставь песнопевцу хоть проблеск надежды,

Во мраке скитаться ему не позволь!

Прости ему сладость любовных мелодий,

Лишь только б он сердце высоко держал;

Не так ли Аристогитон и Гармодий

Цветами увили отмщенья кинжал?

Здесь нельзя не упомянуть, что эскапизм — явление столь же древнее, как человечество. Даже жанр «фэнтези» — наличием в нем драконов и эльфов любят подчеркивать «бредовость» и нереальность выдуманных миров — ведет свое начало отнюдь не с Толкиена (который довольно четко определял свою миссию как создателя «временных пристанищ» для добрых душ, терзаемых несовершенным миром — в противовес жанру антиутопий). Его корень (насколько мы вообще можем судить) — легенды о короле Артуре. А это, между прочим, история неудачной попытки удержать государство от распада, предательства и гибельности человеческих страстей — что особенно хорошо уловил простой рыцарь Томас Мэлори, посаженный в тюрьму и за разбой, и вследствие политических интриг. Его написанная в заключении «Смерть Артура» не только вывела французского (а не английского, как сейчас) героя на мировой уровень, но и стала вечной классикой.

Великому ирландскому поэту-романтику Томасу Муру принадлежат строки про барда. Первое же стихотворение — это Шарль Бодлер. Казалось бы, как может соотноситься столь «классический» поэт с какой бы то ни было современной проблематикой? Однако именно его откровения могут раскрыть нам явление эскапизма и те извечные проблемы, которые его порождают. Бодлер, которого так плохо понимали современники и потомки, считающийся сатанистом и наркоманом, — причудливым образом отражает путь современной молодежи.

Детство и общество

Да, колыбель моя была в библиотеке;

Пыль, Вавилон томов, пергамент, тишина,

Романы, словари, латыняне и греки…

Я, как in folio, возвышен был тогда.

Два голоса со мной о жизни говорили.

Один, коварен, тверд, сказал мне: «Мир — пирог.

Развей свой аппетит. Ценой своих усилий

Познаешь сладость ты всего, что создал Бог».

Другой же закричал: «Плыви в бездонных сказках

Над тем, что мыслимо, над тем, что мерит метр».

Ах, этот голос пел, баюкал в странных ласках,

Пугал и волновал, как с набережной ветр…

Мне факты кажутся какой-то ложью шумной,

Считая звезды в тьме, я попадаю в ров…

Но Голос шепчет мне: «Храни мечты, безумный!

Не знают умники таких прекрасных снов…»

Конечно, Бодлер не был сатанистом — как не являются психбольными и убийцами условные любители посидеть за компьютером. Французский поэт вообще был человеком умным, тонким и гораздо более близким обществу, чем современные эскаписты. Его характер (в этом помогали и болезни) был чреват постоянными перепадами настроения, Бодлер был склонен к авантюрам, из-за чего подолгу жил в нищете. Он был активным участником французской революции 1848 года, после провала которой, естественным образом, разочаровался в современной ему политике…

Тем не менее, несмотря на свою немалую силу и активность, Бодлер презирал наличную жизнь. Он издевательски описывает «философию пирога», которая призывает, как сказали бы сейчас, «брать от жизни все», жить в полную силу. «Познание» того, что предлагает общество, казалось поэту горьким и безрадостным. Он хотел увидеть за фасадом мещанского быта нечто глубокое, скрытое, может быть, даже сильно выходящее за пределы реальности. Впрочем, можно ли было вообще назвать то, чем должен заниматься человек в «приличном» капиталистическом обществе — жизнью?

Меж тем, скажите, кто не обнимал скелета,

Кто не вкусил хоть раз могильного плода?

Что благовония, что роскошь туалета?

Душа брезгливая собою лишь горда.

О ты, безносая, смешная баядера!

Вмешайся в их толпу, шепни им свой совет:

«Искусству пудриться, друзья, ведь есть же мера,

Пропахли смертью вы, как мускусом скелет!

Вы, денди лысые, седые Антинои,

Вы, трупы сгнившие, с которых сходит лак!

Весь мир качается под пляшущей пятою,

То — пляска Смерти вас несет в безвестный мрак!

От Сены набержных до знойных стран Гангеса

Бегут стада людей; бросая в небо стон,

А там — небесная разодрана завеса:

Труба Архангела глядит, как мушкетон.

Под каждым климатом, у каждой грани мира

Над человеческой ничтожною толпой

Всегда глумится Смерть, как благовонья мира,

В безумие людей вливая хохот свой!»

Свою причастность наличному капиталистическому быту Бодлер называет «вкушением могильного плода». Он видит, что общество не живет — оно внутренне мертво, скучно, и получать от подобного существования удовольствие — грех. Основной цикл стихотворений Бодлера потому и называется: «Цветы зла». Общество на самом деле живет в грязи, мраке и зле, — но именно в этом оно находит специфические радости, удовольствия. Любовь, товарищество и творчество оказалось променяно на конкурентную грызню, самоутверждение и низкие сиюминутные забавы.

Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет

В вертепе нищенском иной гуляка праздный,

Мы новых сладостей и новой тайны грязной

Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод;

У нас в мозгу кишит рой демонов безумный.

Как бесконечный клуб змеящихся червей;

Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней

Вливаясь в легкие струей незримо-шумной…

Однако человек не рождается готовым членом существующего общества. Он живет в обособленном мире семьи, который лишь постепенно открывается — во дворе, в школе, на работе… На научном языке этот процесс называется «социализацией» — введением человека в общество. В древности для этого даже существовал отдельный ритуал — «инициация». Считалось, что ребенок, над которым совершался ряд инициативных действий, умирал, а на его месте рождался взрослый. Фактически это означало, что человек отказывается от собственных мечтаний, иллюзий, привычек — и принимает «правила игры» общества, перестраивается под его идеал гражданина.

Естественно, что главной драмой в жизни каждого человека (хотя зачастую это может не осознаваться) является подобное столкновение ребенка, с его собственными представлениями о жизни, идеалами, целями, мечтами — и грубой реальности общества, с его экономической системой, социальными «ролями», условностями, ложью.

Именно поэтому Бодлер постоянно пишет о детстве и детях. Его колыбелью — местом, воспитавшим дух поэта — была библиотека, наполненная высокими идеями и красотой. Но, наконец, Бодлеру настало время выходить в общество — и перед ним встал выбор: закусить предлагаемый ему пирог — либо скрыться от него в мире фантазий и собственных представлений об истинном. Поэт выбирает второе, и потому обрекает себя на страдания: реальная жизнь чужда детским мечтаниям, она не принимает их и тех, кто за них цепляется. Эта тема — еще более постоянна в творчестве Бодлера.

Тоску блаженную ты знаешь ли, как я?

Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»?

Я умирал, в душе влюбленной затая

Огонь желания и ужас несказанный.

Чем меньше сыпалось в пустых часах песка,

Чем уступала грусть послушнее надежде,

Тем тоньше, сладостней была моя тоска;

Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде

Тянулся к зрелищу я жадно, как дитя,

Сердясь на занавес, волнуясь и грустя…

Но Правда строгая внезапно обнажилась:

Зарю ужасную я с дрожью увидал,

И понял я, что мертв, но сердце не дивилось.

Был поднят занавес, а я чего-то ждал.

Это стихотворение можно трактовать как описание гибели — но достаточно вспомнить, что инициация, вступление ребенка во взрослую жизнь всегда и воспринималось как смерть. Поэт с трепетом ждет вхождения во взрослый мир, но понимает, что мир этот — мертв.

Однако в другом месте Бодлер пишет про свою ненависть к окружающим людям, топчущим «законные права нашей юности» — возможность не подстраиваться под требования общества. Тут и там он признается в своей внутренней близости негодяям, еретикам, хулителям Бога (как символа вселенского порядка) — это те «гонимые миром странники», которые не вписались в общество и оказались выброшены на его окраины.

Его мнимый сатанизм — просто крайняя степень бунта против порядка вещей. В одном из стихотворений Бодлер описывает сынов библейского Авеля — как любимцев Бога, которым достаются все социальные блага. А затем — сынов Каина, как всех угнетаемых и страдающих.

Сын Авеля, люби и множься,

Как деньги множатся твои.

Сын Каина, ты не тревожься,

Когда услышишь зов любви.

Сын Авеля, умножен Богом

Твой род, как по лесу клопы!

Сын Каина, ты по дорогам

Влачи с семьей свои стопы.

Здесь материальное расслоение соединяется с разделением духовным: на тех, кто живет по законам мира (или общества) и тех, кто в них не вписывается. Кончается стихотворение словами, призывающими к революции против самого несправедливого устройства мира:

Ага, сын Авеля, в болото

Лечь плоть твоя осуждена!

Сын Каина, твоя работа

Как следует не свершена.

Сын Авеля, пощад не требуй,

Пронзен рогатиной насквозь!

Сын Каина, взбирайся к небу

И Господа оттуда сбрось.

Встреча с собой

В объятьях любви продажной

Жизнь беззаботна и легка,

А я — безумный и отважный —

Вновь обнимаю облака.

Светил, невиданных от века,

Огни зажглись на высоте,

Но солнца луч, слепой калека,

Я сберегаю лишь в мечте.

Все грани вечного простора

Измерить — грудь желанье жгло, —

И вдруг растаяло крыло

Под силой огненного взора;

В мечту влюбленный, я сгорю,

Повергнут в бездну взмахом крылий,

Но имя славного могиле,

Как ты, Икар, не подарю!

Однако здесь мы должны вернуться к главному вопросу — как юноше сохранить нечто сокровенную, свою мечту или идеал в мире, который изначально ему враждебен? Ведь не каждый в переломный момент готов восстать — или как-то изолироваться от общества. Человек вынужден учиться, работать, общаться — просто чтобы поддерживать собственное существование. А за каждый шаг, продвигающий его в обществе, он как бы платит кусочком своей души.

Бодлер в подробностях описывает схему возвращения к своей сущности, к своему истинному «Я», скрывающемуся под скорлупой общественных требований, масок и стереотипов. Он утверждает, что в каждом из нас живет нечто, что он сравнивает с Броккенским призраком — явлением, происходящим обыкновенно в горах, когда на облако или туман падает ваша гигантская тень.

«Каждому приходилось в детстве испытать какое-нибудь невыразимое страдание, пройти через беспросветное отчаяние — то молчаливое отчаяние, которое плачет, спустив на лицо покрывало, как Иудея на римских медалях, печально сидящая под тенью пальмы. Покройте себе голову в память об этом великом горе, Броккенский призрак тоже покрыл свою голову, словно у него человеческое сердце и он хочет передать молчаливым символом воспоминание о каком-то великом горе, которое не может быть выражено словами. «Этот опыт является решающим. Вы знаете теперь, что призрак — это не что иное, как ваше собственное отражение и что, обращая к нему выражение своих затаенных чувств, вы найдете в нем символическое зеркало, в котором отражается при свете дня то, что иначе навсегда осталось бы скрытым».

Этот призрак живет за счет горя, затаившегося в глубине вашей души — отчаяния, которое возникает при разрушении детских надежд. Нужно найти в себе, восстановить в памяти ту мечту, которая была у вас в детстве — и от которой пришлось отказаться, войдя в «реальный», «взрослый» мир.

Как ни странно — этот поиск забытого «горя» действительно способен многое обнаружить. Человек, превратившийся в циничного и расчетливого «заказного» журналиста, в старших классах школы мечтал стать публицистом, бичующим неправду и общественное зло. Сначала ему казалось, что не совсем безусловные материалы помогут ему наработать связи, чтобы потом стать независимым; работа литературным «негром» — даст деньги, необходимые для того же самого. Однако жизнь «засосала» его, и он забыл о первоначальной мечте. Кто-то другой, желавший стать «революционным» общественным деятелем, ушел в официозную политику (ведь там вершатся все дела!). Он запутался в интригах, «распилах», тренингах, кутеже — и тоже потерял из виду истинную цель.

О, странная игра с подвижною мишенью!

Не будучи нигде, цель может быть — везде!

Игра, где человек охотится за тенью,

За призраком ладьи на призрачной воде…

Третий человек хотел стать поэтом, но старался обеспечить «финансовый базис» ‑ и превратился в лавочника. Все они стали злыми циниками, «знающими жизнь», свысока смотрящими на молодежь, еще сохранившую какие-то идеалы. Они «знают», что «реальный мир» живет по другим законам. Но уже не помнят, что против них можно восстать.

Но чтобы не забыть итога наших странствий:

От пальмовой лозы до ледяного мха —

Везде — везде — везде — на всем земном пространстве

Мы видели все ту ж комедию греха…

Болтливый род людской, двухдневными делами

Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,

Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:

«Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!»…

Бесплодна и горька наука дальних странствий.

Сегодня, как вчера, до гробовой доски —

Все наше же лицо встречает нас в пространстве:

Оазис ужаса в песчаности тоски.

Однако не стоит недооценивать силу «Броккенского призрака». Жизнь без мечты — смерть, грех, невыносимый для него. Человек, даже, казалось, убивший в себе детство и забывший о его горестях, в какой-то момент может испытать острейший духовный кризис. И присоединиться к тем, кто изначально не принял «неправильных» правил общества.

Жизнь, ищущая мечту — это путешествие, странствие, плавание, полные испытаний, движение от мещанского покоя и навстречу стихии. О ней много писал Байрон, и ее же описывает Бодлер в своем самом сильном стихотворении — «Плавание»:

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,

Не вынеся тягот, под скрежет якорей,

Мы всходим на корабль — и происходит встреча

Безмерности мечты с предельностью морей.

Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,

Тех — скука очага, ещё иных — в тени

Цирцеиных ресниц оставивших полжизни, —

Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,

Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,

Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя

Не вытравят следов волшебницыных уст.

Такие люди зачастую буквально находятся в постоянном движении, так, будто не могут найти себе место. Они хватаются то за одно, то за другое — субкультуры, сообщества, профессии, страны. Им нужно что-то глубокое, высокое, истинное, отвечающее их фундаментальному человеческому запросу. Иногда же это выливается в обособление от мира и интеллектуально-эмоциональный поиск: в книгах, фильмах, музыке, даже в игровых мирах. Все это точно описывает Бодлер:

Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —

Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,

Чтоб только обмануть лихого старца — Время,

Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.

И, как апостолы, по всем морям и сушам

Проносится. Убить зовущееся днем —

Ни парус им не скор, ни пар. Иные души

И в четырех стенах справляются с врагом.

В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера

Вернется нам, и вновь воскликнем мы: — Вперед!

Как на заре веков мы отплывали в Перу,

Авророю лица приветствуя восход.

Отрицание и утверждение

И здесь я должен вернуться к началу статьи. Поиск этот — не бесплатное удовольствие. Человек, который не смирился со «смертью вживе», с существованием, которое предполагает современное общество — если он не найдет, что ищет, то судьба его печальна. Он начнет опускаться или сходить с ума, его будет раздирать отчаяние и резкое отвержение жизни как таковой. Такие «поисковики» приходят либо к забытью (алкоголь, наркотики, игры), либо к самоубийству (иногда отложенному — в виде экстрима).

Бодлер не верит в успешное окончание плавания, и потому все силы бросает на возвеличивание самого процесса, — который рисуется исступленным, во всех смыслах отчаянным. Кончается же поэма строками, знаменующими отказ от жизни из-за нежелания проститься с мечтой:

О, вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..

К нам руки тянет друг — чрез черный водоем.

«Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре!»

Нам некая поет — нас жегшая огнем.

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!

Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!

Пусть небо и вода — куда черней чернила,

Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!

Обманутым пловцам раскрой свои глубины!

Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,

На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! —

В неведомого глубь — чтоб новое обресть!

Это должны помнить люди, говорящие посреди социального бедствия о том, что не допустят «великих потрясений». Об этом нужно задумываться каждый раз, когда вместо создания условий для реализации молодежи мы хотим покритиковать те формы, в которые выливается ее протест.

Как бы кто не относился к советскому проекту, перед ним ставилась цель обеспечить людям возможность достижение их сокровенных мечтаний: построить царство творчества, товарищества, человеческих отношений, не загнанных в рамки обладания. Маркс мечтал вернуть людям их сущность — то сокровенное, что присуще им с детства, но отнимается капиталистическим обществом. Революция — и была всегда на уровне всего общества тем рискованным, но вынужденным странствием, протестом против несправедливости, жаждой новой жизни. Поэтому не являются пустым пафосом ее сравнение с любовью, сделанное Роменом Ролланом.

Если «взрослые» не найдут большой идеи, большой цели, к которому будет стремиться всё общество; если они утонут в мещанском самоуспокоении и не выйдут на борьбу с несправедливостью и ложью; если их не будет заботить одновременно и культура, и материальная сторона проблемы — образование, медицина, возможность творчества и осмысленного труда. То не им попрекать детей, стремящихся спастись от Молоха современного капиталистического общества, уничтожающего их мечту и смысл их дальнейшего существования.

Бодлер обращается к Иисусу — образу, соединяющему для западной цивилизации любовь, доброту, победу над несправедливостью и возможность достижения человеческого идеала, мечты, рая. Поэт показывает, что не от какого-то «коммунизма» — а от самых христианских основ отказывается современное ему (да и нам) общество:

Я больше не могу! О, если б, меч подняв

Я от меча погиб! Но жить — чего же ради

В том мире, где мечта и действие в разладе!

От Иисуса Петр отрекся… Он был прав.