Русский коммунист, предвидевший Перестройку

«Хочешь мира — готовься к войне» — мысль, известная еще со времен до нашей эры. К сожалению, мы не склонны принимать чужую мудрость близко к сердцу. Новая «Холодная война» («внезапное» начало которой теперь заметили практически все) заставила и власть, и народ России другими глазами взглянуть на наше сегодняшнее общество: его состояние, перспективы… Те проблемы, которые раньше, в «мирное» время, можно было стерпеть — отныне грозят государству крахом. Многие отмечают (зачастую — в ироничном ключе) учащение разговоров про духовные и иные скрепы, объединяющие вступающее в войну общество, яростные призывы к «примирению» (то ли белых и красных, то ли богатых и бедных, то ли просто всех без разбору) и иные разрастающиеся в информационном поле характерные темы. Возникает ощущение, что проблему разорванности нашего общества только-только заметили — и панически кинулись решать. Так в тонущем корабле пассажиры судорожно пытаются заткнуть только что обнаруженные дыры пальцами, пробками, салфетками — вместо того, чтобы остановиться и обдумать ситуацию.

И существующий строй, и господствующие у нас «либеральные» идеи — очень плохо совмещаются с любыми «скрепами». Западная цивилизация вообще, и капиталистическая — в особенности, строится на индивидуализме. Эта идея не так проста, как кажется: она не сводится к тому, что каждый человек думает в первую очередь о собственных потребностях, а не о нуждах всяких «неудачников» из низших слоев, тоталитарной государственной машины и прочее, и прочее. В конце концов, сами эти «личные» потребности — не берутся из чистого воздуха, а во многом формируются обществом. В индивидуалистическом обществе — индивидуалистические потребности, индивидуалистические желания, индивидуалистические же радости и страхи. Но не это главное.

Либерализм стремится к тому, чтобы всякая общность бесконечно дробилась. Так, недавно на телевидении очередной либерал объяснял значимость прав меньшинств: оказывается, каждый из нас — меньшинство. Все далеко не сводится к полу, цвету кожи, социальному положению. Есть меньшинство бородатых, меньшинство лысых, меньшинство носящих по понедельникам костюмы, меньшинство играющих в футбол в кепках… И у каждого — свои интересы и права, которые нужно отстаивать. А раз каждый из нас — какое-то меньшинство, то и права меньшинств — главная ценность современного общества.

То, о чем только говорили идеологи «войны всех против всех» и «свободной конкуренции», наше поколение уже претворяет в жизнь. Почему именно бесконечное разделение является ценностью — потому ли, что разрозненным народом элите легче управлять, потому ли, что так ярче проявляется каждая индивидуальность, — вопрос философский. В любом случае, это деление уже имеет практические политические последствия в виде бесчисленных движений «феминисток», националистов-уменьшителей, партий любителей пива и так далее. Если раньше те же борцы за права женщин бились за нечто общечеловеческое — возможность избираться или получать образование. Если у них были ясные основания для какого-то выделения — потому, например, что женская часть населения была очевидным образом подавляема в этих общечеловеческих правах именно по половому признаку. Если, несмотря на это, они стремились присоединиться к общей народной борьбе, а не отмежеваться от нее. То теперь феминистками движет именно их «уникальность». За доставшимися им по наследству лозунгами «равенства» скрывается непрестанное выпячивание своих «особенностей» — оголение первичных половых признаков, шапочки в виде вторичных половых признаков, требования чуть ли не восстановления матриархата и так далее.

Чем дальше заходит разделение — тем сложнее становится каждой отдельной силе чего-либо добиться. Не стоит забывать про выражение: «Разделяй и властвуй». В пределе даже повседневная жизнь общества превращается в хаос: теряется способность договариваться, собирать коллективы под большие проекты, рушится всякая система управления, в первую очередь — государство. Даже главный пропагандист подобных «либеральных» идей — Карл Поппер — к названию своей книги «Открытое общество» вынужден был добавить: «И его враги». Ведь когда индивидуализм становится окончательным, людей уже ничего не удерживает в общественных рамках — кроме, разве что, общего врага. Так извечно враждующие страны и элиты тотчас же объединялись против революционной Франции и иных подобных образований

Наконец, мы подходим к самому неудобному вопросу. Если все становятся «меньшинством», отстаивающим собственные интересы, а всякие «скрепы» пропадают — то почему этот процесс не должен затронуть государственных чиновников? С какой стати условный министр, живущий в обществе победившего либерализма, должен служить народу, а не своему карману? Почему избранный народом лидер должен этому народу служить, вместо того, чтобы реализовывать на высочайшем посту индивидуальный интерес? Вопрос, по всей видимости, риторический.

Хотя особую остроту перечисленные проблемы приобретают только сейчас, думали о них в России — причем не менее конкретно, чем это описываю я — еще до Великой Октябрьской революции. Один из ярчайших коммунистических идеологов, Александр Богданов, работая на победу революции, мучительно размышлял о пути, которым пойдет уже новая страна — СССР. Многие его прогнозы и предостережения сбылись — и при жизни революционера, и, особенно, после его смерти в 1928 году. Вопросы, поднятые им тогда, не получили в Советском союзе окончательного ответа — и теперь встают в полный рост перед нами, гражданами России и мира XXI века.

Разобранный мир

Вопреки уверениям либеральных пропагандистов, русский коммунизм даже в разгар революции занимали вопросы несколько иного свойства, чем «как нам репрессировать всю страну». С самых истоков — работ Карла Маркса — главной проблемой считалось преодоление «частичности» человека. Иными словами, той самой раздробленности, за которую ратует либеральный капиталистический мир. Самые яркие ее проявления — это частная собственность и разделение труда.

Проблема собственности начинается не там, где человеку хочется иметь личную зубную щетку и собственную жену. Богданов здесь напоминает про лозунг «каждому — по потребностям»: люди должны иметь в своем распоряжении все средства, необходимые для жизни, работы и творчества. Обеспечить их — одна из целей коммунизма. Проблема частной собственности начинается за пределами того, что необходимо конкретному человеку для «самореализации»: экономически — в собственности на средства производства, используемые не их владельцем лично, а нанимаемыми им работниками. Которые в результате вынуждены трудиться не на себя, а «на дядю». При том, что последний заинтересован в том, чтобы получить прибыль, а не в том, чтобы его работникам лучше жилось.

Глобально же, частная собственность распространяется, например, на знания. Информация о политической ситуации, о научных открытиях, о методах работы; искусство, литература, образование — все это стремятся присвоить, использовать как капитал или конкурентное преимущество, а иногда даже отнять у другого человека. В современном мире мы видим это на примере авторского права: умную книгу или прекрасную картину невозможно просто сделать общим достоянием, поскольку их используют для зарабатывания денег. При конкуренции опытом, идеями, открытиями не обмениваются, а держат при себе.

В конечном счете, это отражается просто на бытовой человеческой психологии: наш кругозор искусственно сужается, мы не можем понять ближнего — и потому, что всегда ждем от него подвоха, и потому, что он сам не хочет особенно-то «раскрываться» (дабы не «сболтнуть лишнего»). Полнота жизни скрывается от нас, мы даже не догадываемся о ее существовании. На это накладывается разделение труда (оно же, по сути, — частная собственность на профессиональные знания). Сапожник знает только сапоги, программист — свои программы, офисный клерк — кофе и степлер. Счастье сапожника — в хорошем сапоге, программиста — в правильно написанной программе и так далее. Сама наша жизнь загоняется в жесткие рамки. Хуже того — над всем этим «частичным миром» безраздельно властвуют СМИ, дающие и сапожнику, и клерку ровно тот взгляд на мир, который нужен владельцам газет и телеканалов.

Раздробленность остро ощущается в науке. В ней появилось столь много разделов и отраслей, требующих глубочайших знаний, что связать их воедино стало почти невозможно. Параллельно идет множество исследований, никак друг с другом не соотносящихся, чьи результаты непонятно кто и как должен использовать. Не потому, что они незначительны — просто условный директор завода уже не может ни уследить за ними, ни вникнуть в них достаточно, чтобы понять, как их можно применить на производстве. С другой стороны, сами ученые слишком уходят в узкую научную область — и отрываются от практических проблем общества, а иногда — и от ограничений морали, культуры, человечности. А наука, занимающаяся, в том числе, и военными разработками, может далеко зайти, если утратит ощущение моральных границ.

Мир «частичности» и раздробленности — быстро выходит из-под контроля человека. Узкий специалист по определению не обладает всей картиной политики, экономики, науки. Каждый действует в своих ограниченных интересах, никто не понимает, в какую сторону движется при этом система в целом. Сторонникам капитализма остается надеяться на случай, на «невидимую руку рынка», которая волшебным образом расставит все идеальным образом. Итоги свободного неконтролируемого рынка предсказуемы: имущественное и иное расслоение, постоянные кризисы пере‑ и недопроизводства, растрачиваемые впустую ресурсы. При этом инструменты, которыми случайным образом распоряжаются случайные же люди, действительно «совершенствуются». Рано или поздно в свободном обращении будет уже не огнестрельное оружие или отравляющий газ, а атомная бомба. Пропаганда с уровня малочисленных и ненавязчивых печатных газет перейдет на нечто более серьезное, обладающее сильным психологическим воздействием. Игра хаотичных сил выйдет на иной, гораздо более разрушительный, уровень. И никто не сможет даже понять, что, в целом, происходит.

Или почти никто — Богданов рассматривает вариант, когда большая часть общества остается «частичной», но из него выделяется элита, обладающая знаниями, навыками и иными возможностями, достаточными для управления. Будучи — уже по построению — отдельной группой, отличной от других, она вскоре осознает свое привилегированное положение и вытекающие из него возможности. Возможно, поначалу она и будет «слугой народа» — но вскоре элита поймет, что народ технически не может ее проконтролировать, судьба всех людей — в ее руках. Искушение власти и обогащения постепенно возьмет верх, элита предаст избравший ее народ и начнет действовать в собственных интересах.

Именно эта схема привела к распаду СССР. Коммунистическая партия сосредоточила всю власть в стране в своих руках. На то были, конечно, объективные основания: без вмешательства большевиков страна не могла быстро восстанавливать хозяйство в условиях гражданской войны и интервенции. Не могла провести самую быструю в мире индустриализацию (при том, что перед глазами уже маячила мировая война — большевики прямо говорили о ней в начале 30-х, косвенно — и в 20-е года).

Идея развивать низовую самоорганизацию — советы, коммуны, рабочие клубы, Пролеткульт (отцом которого и был Богданов) — отошла на второй план, а в какой-то момент были и полностью свернута, как помеха на пути централизации управления. Еще в 30-е года партия начала улучшать свое материальное положение — отменили партмаксимум (ограничение дохода), позволили себе занимать выгодные должности. После нечеловеческого напряжения сил в войну, на фоне гибели почти всех изначальных революционеров и забвения перечисленных низовых сил, эта тенденция стала преобладающей. Партия держала в руках полную, никем не ограничиваемую власть, ‑ и не видела причин, почему бы не «конвертировать» ее в жизненные блага. Наконец, партийной верхушке стало не понятно: почему, если они итак управляют предприятиями, учреждениями и так далее, им нельзя стать полноценными владельцами? Перестройка позволила партии стать из управленцев — собственниками, капиталистами. Так закончилось «вырождение» советской власти. И к этому, в конечном итоге, приводит раздробленность и несамостоятельность общества.

Собирание человека

В соответствии с описанной выше апокалиптической картиной, Богданов ставил перед коммунизмом три основных цели. Изменение человеческой личности: устранение узости и неполноценности людей, создаваемых дроблением общества, неравенством, отношением «человек человеку — волк». Изменение общественной системы: устранение хаоса в экономических и иных отношениях, ликвидация принуждения, то есть директивной власти ограниченного круга элит над остальным населением. Изменение мышления и познания: освобождение от навязываемых специфическим либеральным индивидуализмом мелких интересов, мещанства и потребления, открытие перед человеком реальной широты его возможностей, целей, устремлений.

Человек должен понять, что его интерес лежит не в мещанском потреблении — еды, вещей, половых контактов, накоплении все большей собственности и защите ее от внешних посягательств. В общем-то, финалом этого пути должны стать просто сильнейшие наркотики — дающие максимальное ощущение «удовольствия». Собственно, поэтому-то золотая молодежь, от рождения получившая все, что может дать капиталистическое общество, так сильно подвержена наркомании.

Счастье человека — в свободном творчестве, позволяющем ему достигнуть высочайших целей (а «высота» как раз и определяется их общественной значимостью). Лозунг «каждому — по потребностям» означает не то, что коммунизм дает каждому столько кокаина, сколько он захочет. В нем говорится, что каждый должен иметь реальную возможность реализовать себя: ему дадут образование, инструменты, время, нормальный общественный статус, признание, и ровно столько материальных благ, чтобы он о них вообще не думал. Конечно, чтобы обеспечить народ пищей, жильем и так далее все еще требуется «неблагодарный», тупой труд. Однако он должен быть сведен к минимуму (отсюда — предельное сокращение рабочего дня).

Отношения собственности должны быть заменены личностными, человеческими отношениями. Когда Энгельс критикует буржуазную семью — он требует не «обобществления женщин», а того, чтобы в брак вступали не по расчету, не из-за необходимости жить «вскладчину», а по любви. Люди должны научиться общаться, видеть друг друга, не бояться раскрыть душу, выдать производственный секрет и так далее. Все находки, открытия, творения — должны быть доступны всему человечеству.

Конечно, коммунистическое общество по Богданову сохраняет и революционный накал. Однако борьба ведется не между людьми, а с силами природы, с бедствиями, болезнями, смертью. На это должна ориентироваться и наука: перед ней ставится великая цель спасения человечества и вселенной от грозящей ей гибели.

Отдельная тема, которой Богданов посвятил многие годы жизни — это проблема того, что отдельный человек физически не способен (даже если убрать с его пути все препятствия) обозреть все, что требует от него коммунистическое устройство общества. Он должен быть художником, ученым, рабочим, управленцем, политиком, культурологом — и все одновременно. В СССР решать это предлагалось двумя путями, в чем-то схожими.

Богданов утверждал, что необходимо сделать упор на разработку общих методов познания — с помощью которых человек, по мере надобности, сможет вникать во все новые и новые «специальные» области. Результатом долгой работы стала «Тектология» — «всеобщая организационная наука», ставшая прародительницей теории систем. Другим путем было особые методики развитие интеллекта, которые ассоциируются обычно с советским философом Ильенковым, психологами Соколянским и Мещеряковым. Они делали упор на то, что ребенок в школе должен не зазубривать различные готовые схемы, алгоритмы, правила или чужие мысли. Детей необходимо учить мыслить: побуждать их к самостоятельным выводам, решениям, показывать им методы мышления великих гениев прошлого.

В конечном итоге, устранение конкуренции, провозглашение товарищества, свободы, самоорганизации, справедливое распределение, наличие высоких целей — все это, в конечном итоге, должно обеспечить развитие человека, переход его на качественно новый этап. Новый, «собранный» человек — вот высочайшая цель коммунизма, от Маркса — и до Ильенкова.

Выбор

На что же надеялись коммунисты, ставя перед собой такие радикальные, почти что сказочные цели? Богданов утверждал, что в капиталистическом обществе есть не только силы, стремящиеся к бесконечному дроблению и уменьшению. Развитие производства идет от простых, изолированных друг от друга операций — ко все большей автоматизации, усложнению станков и производимых на них действий. Если на мануфактуре или конвейере рабочий делал простейшую, изолированную операцию, — то теперь он должен работать со сложными машинами, что требует от человека более обширных и глубоких знаний, умений. В какой-то момент прогресс дойдет до того, что рабочие превратятся в управленцев: они будут «организовывать» автоматы, роботов, искусственный интеллект. Производство будет все больше и больше требовать научной поддержки. Рабочий, перешедший с надрывного ручного труда к интеллектуальному и управленческому, получит больше свободного времени — и сможет осваивать мировую культуру.

Сами капиталистические производства, в погоне за эффективностью, вынуждены будут прибегать к внутренней кооперации и поощрению творчества. Мы видим это по передовым западным корпорациям — в них устранена всякая конкуренция, они пытаются применить какие-то социалистические находки (моральное поощрение, постановка большой цели, создание возможностей для свободного экспериментирования, сплочение коллективов), хотя выглядит это немного вымученно и странно.

Однако Богданов предупреждает: это совсем не значит, что капиталистическое общество само придет к коммунизму. Рабочий, получая на деле больше возможностей, совсем не обязательно будет их использовать. Так современный юноша, которому доступна через интернет вся мировая культура, любая информация, невиданной силы коммуникации — не становится Лениным, а играет в игры и смотрит порнографию. Дело в том, что определяющей при капитализме все равно остается идея индивидуализма, мещанства, узко понимаемых личных потребностей. Грубо говоря, все СМИ, вся культура, вся пропаганда будет объяснять вам, что жить нужно для себя, что каждый из нас — меньшинство, что изменить в государстве ничего нельзя и так далее. «Благо», психика человека устроена так, что он может не замечать даже самые очевидные вещи и проходить мимо наиболее вопиющих возможностей. Марксисты называют такое непонимание собственных возможностей и интересов — отсутствием «классового сознания».

И здесь важная роль отводится интеллигенции — тем представителям «высших слоев» общества, которые хорошо понимают ситуацию, видят перспективы передового (в данном случае — рабочего) класса лучше его самого. Революционерами становятся те интеллектуалы, которые решают ради будущего, ради развития человечества, из гуманизма и любви к людям — прийти к народу и разъяснить ему эту ситуацию.

В принципе, эта ставка оправдалась: ядро большевистской партии было не из самых низших общественных слоев, как не были совсем необразованными крестьянами и французские революционеры-якобинцы, и герои национально-освободительных войн. Коммунисты достучались до народных масс, они чуть ли не собрали (не такой уж и большой) рабочий класс, сумели наладить работу и борьбу. В этом их опыт — позитивен. Однако дальше саму партию ожидало постепенное перерождение.

Богданов предупреждал о таком развитии событий. Он утверждал, что цель партии — не самой стать властью, чтобы затем с помощью подавления и ограничения проводить в жизнь свою политику, сколь бы благостной она ни была. Партия должна как можно скорее передать власть низовым, народным структурам. Для этого в нем надо развивать гражданственность, сознательность, бросить все силы на передачу ему своих знаний и навыков. Если партия не успеет передать эту эстафету широким массам — то первое ее идейное поколение сойдет, а второе — станет новой элитой, использующей народ в собственных интересах.

Богданов считал, что ставку нужно делать не на весь народ — он слишком разный, стремящийся к различным целям, — а на передовую его часть, которой в тот момент являлись рабочие. Крестьянин хочет стать помещиком, сам сельскохозяйственный труд не требует глубокого товарищества, задействования науки, культуры и так далее — он как бы топчется на месте. А вот рабочему нужен быстрый прогресс, ему нужно укрепление, усложнение, объединение. Ему же нужен и крестьянин — производящий еду, и ученый — обеспечивающий инновации, и культура, и все остальное. В рабочем легче всего пробудить сознательность, которая выйдет за пределы узких, личных, мещанских интересов. В этом смысле ставка Маркса и большевиков не на «народ вообще», а на определенные его слои — не произвольное допущение и не игнорирование широких масс. Коммунисты не хотели замыкаться в узком кругу, но они хотели воспитать в людях гражданственность, самостоятельную общественную активность — что было не так-то просто.

Перед сегодняшней Россией эти вызовы стоят с удвоенной силой. Общество разобщено, люди находятся в апатии, имея потрясающие возможности — у них нет ни желания, ни понимания, как ими пользоваться. Главное же — интеллигенция, которая должна была бы развернуть эту патовую ситуацию, предала простых людей. Место любви к ближнему, двигавшей революционерами, заняло презрение к народу.

Тем более вырастает значение той самоорганизации, к которой призывал Богданов. 2017 год — не 1917, он дает несопоставимо большие возможности для организации жизни, для творчества, для обеспечения минимальных материальных потребностей. Хотя есть желающие утверждать обратное, гораздо больше свободы слова — и возможностей для ее воплощения — дает интернет и иные высокие технологии. Главное же — тупик, в который якобы зашел современный человек, разочаровавшийся в потреблении и потерявший смысл жизни — неокончательный. Мы переживаем не высшую точку развития цивилизации, а сильнейший ее кризис. И лишь эта самая «частичность» современного человека, узость его взглядов и примитивность создаваемой СМИ картины мира не позволяет увидеть в ситуации иные пути. Богданов, как и все коммунисты, верил, что потенциалы человечества задействованы на доли процента, настоящая история еще на началась, идет лишь какой-то излишне затянувшийся этап хаотичного, неосознанного развития. Вместо того чтобы отчаиваться — нужен шаг в новый мир, собранный совсем по-другому. И не гений, не царь и не герой, а простой человек должен его сделать.

«Человек еще не пришел, но он близко, и его силуэт ясно вырисовывается на горизонте».