(сс) Ohata Shintaro
Разделение семьи

В Туле идет суд. Странный и неправедный. Судят женщину, у которой год назад отобрали дочь за то, что на лбу у девочки обнаружился синяк. Обнаружили в школе, на физкультуре. И тут же подняли панику: «Жестокое обращение с ребенком! Избиение!». И отправили девочку в приют, даже не дав матери увидеть дочь. Которая — сразу уточним — НЕ говорила, что ее ударила мама. Это подтверждается всеми свидетелями — учителями, участвовавшими в «спасении» девочки. «Она говорила, что ударилась сама, но мы не поверили», — с чувством выполненного долга сообщают они в суде. А почему, собственно, не поверили?

С человеческой точки зрения это совершенно непонятно. Чуть понятнее, если знать, что педагогов и других работающих с детьми специалистов теперь обязывают доносить в опеку и ПДН о любых повреждениях, замеченных на ребенке: синяках, шишках, ссадинах — то есть обо всем том, без чего не бывает активного детства. Отныне априори считается, что всё это — следы насилия. Разумеется, родительского. Работников садов, поликлиник и школ понуждают к доносам, распространяя мобилизующий (и совершенно не отражающий действительность) миф, будто бы у нас в семьях повсеместно мучают детей. Но и это до конца не дает ответа на вопрос. Ведь у людей должны оставаться и совесть, и сочувствие, и свой опыт, который подсказывает, что сведения о насилии родителей над детьми, мягко говоря, преувеличены. Именно всё это должно оставаться в человеке, а не готовность принять новые «правила игры». Однако…

Однако не поверившие девочке учителя, вдохновляемые социальным педагогом, недавно, кстати, пришедшим в школу не откуда-нибудь, а из ПДН (подразделения по делам несовершеннолетних), спокойно поучаствовали в перемещении девочки от любящей мамы в заведение, называемое СРЦ, а попросту, в приют. Где ее долго обрабатывали «добрые тети». Уговаривали признать, что синяк нанесен мамой, пугали, что если отпустить домой, мама ее убьет, соблазняли жизнью у богатой опекунши, а также угрожали, что оставят в приюте до 18 лет, если не согласится. Длилось всё это три с половиной месяца, пока родители не посоветовали девочке признаваться во всем, что просят тети и дяди, — лишь бы отпустили. Отпустили — к папе в Ставрополь и со строгим запретом на общение с мамой. А также — с чувством вины за ее оговор. Интересно, кто-нибудь из педагогов, психологов и иных дознавателей подумал, какая травма этим нанесена ребенку? Или антиродительский психоз и разбуженная инструкциями готовность выявлять и карать уже так сильны, что состояние детей, «спасаемых» с помощью ювенального катка, никого не заботит?

А ведь таких детей, перемещенных в казенные учреждения с дальнейшей перспективой оказаться в «профессиональной семье», всё больше. И самое циничное, что забирают их из родного дома под песенку об их благе. Мнение на сей счет самих детей, даже таких уже больших, как 11-летняя Саша из Тулы, холодно игнорируется. Оно заменяется мнением «законного представителя ребенка», в роли которого с момента отобрания выступает — кто? Правильно, опека! Та самая, которая и отбирает, и устраивает, и на лишение родительских прав подает, и в распределении финансовых потоков не последняя инстанция. Интерес опеки в перемещении детей очевиден. А то, что вокруг нее создана система так называемого межведомственного взаимодействия, — лишь усугубляет дело, обеспечивая классическую круговую поруку участников. Но полный ад и беспредел начнется, если будет реализована идея «Министерства детства», которая уже бродит в головах высших чиновников.

А как выглядит ад неполный, так сказать, беспредел среднего градуса?

В тульском случае — следующим образом. Мать девочки, которую братик ударил по лбу кубиком («криминальный» синяк появился, как объяснила в суде девочка, именно так) сторона обвинения пыталась выставить сумасшедшей и упечь с глаз долой. Сделать это и получить сразу двух хороших домашних детей не вышло — месяц обследования в стационаре (между прочим, сопоставимо с нахождением в СИЗО), куда по суду отправили Кристину Естехину, не дал столь желанного результата: врачи признали женщину психически здоровой. Да и другие «наработки» следствия стали давать сбой. Хуже того, познакомившись с материалами дела, подсудимая и другие участники процесса заподозрили в них подлог отдельных документов и своих подписей, и защита ходатайствовала о необходимых в таких случаях экспертизах. Судья отклонила ходатайства, сославшись на несоответствие указанных номеров листов дела тем, которые на данный момент содержат подозрительные документы. Возникает закономерный вопрос: а откуда взялось это несоответствие? С какого, извините, ляда дело было перепрошито после того, как с ним знакомилась обвиняемая? На каком основании, для чего? И вообще, допустимо ли после таких манипуляций выходить на суд, не дав материалы для повторного ознакомления? Что гласит на сей счет процедура? Это вопросы, которые наверняка будут заданы надзорным органам вне зависимости от того, как пройдет суд.

Но есть еще один вопрос, который нас как правозащитников в сфере семьи и детства беспокоит ничуть не меньше. И на который ответ может дать только само общество. Одиннадцатилетнюю девочку отторгли от матери, ее свидетельство в суде, что «на самом деле мама никогда не била», рассказ о том, какое психологическое давление оказывалось в приюте, дабы «выбить» нужные ПДН показания, и заявление о фальсификации доказательств не производят никакого воздействия на происходящее — каток, давящий семью, как шел, так и идет. Ощущение безнадежности и своего бессилия нарастает, ребенок рыдает, записывает видеообращение к Президенту, узнает, что до решения суда обращаться бессмысленно, снова рыдает, говорит, что объявит голодовку…

Конечно, психологи из нашей общественной организации не дадут ей это сделать и, как могут, постараются скомпенсировать испытываемый Сашей уже более года огромный психологический стресс. Постараются не дать сформироваться комплексу недоверия к окружающему миру и счету к безжалостной бюрократической системе, загнавшей ее и семью в угол. Но вопрос, почему это затянувшееся издевательство над психикой ребенка не вызывает сколь-нибудь адекватной реакции у тех, кто отвечает за защиту детей и давно должен был бы все это прекратить? Для кого было бы так естественно увидеть происходящее не с позиций защиты чести «межведомственного» мундира, а по-человечески?

Я имею в виду прежде всего институт Уполномоченных по правам ребенка. Конкретно — А.Ю. Кузнецову, недавно заменившую на этом посту Уполномоченного при Президенте России П. Астахова, и тульскую УПР Н.А. Зыкову. На недавно проходившей в Туле конференции по проблемам безопасности детей одним из местных журналистов был задан Кузнецовой вопрос о громком деле Естехиной. От ответа Анна Юрьевна уклонилась, сославшись на то, что суд еще не завершен. И даже прочла длинную отповедь на тему «не лезли бы журналисты не в свое дело». Дескать, суд разберется, предоставим ему. Но беда в том, что у журналистов и родительской общественности, знакомых с текущей ситуацией, нет уверенности, что тульский суд будет разбираться по закону и по совести. Например, просьбу девочки, чтобы ее интересы в суде представлял отец, суд не удовлетворил (почему???), вместо этого посадив рядом с ребенком того самого психолога, который ее обманывал и принуждал оговаривать мать. Нормально ли это? Это ли не беспредел?

Это не тот ли самый случай, когда Уполномоченные должны вмешаться и употребить данные им полномочия по защите права детей? Ведь ребенок заявляет о нарушении, и это нарушение надо исправить сразу, непосредственно во время судебного разбирательства. Потом — может быть поздно. Поздно и в процессуально-правовом смысле, и в смысле пагубного воздействия на психику ребенка.

Тульское дело движется к финалу. Абсурдность обвинения очевидна всем, кроме тех, кто пытается прикрыть допущенные при отобрании ребенка и далее безобразия. Все отдано на откуп уголовному судопроизводству, что служит лукавым поводом для самоустранения иных, несудебных инстанций. Но отговорка «суд решит» неуместна, когда судебное разбирательство бьет по ребенку. А ювенальные разглагольствования о том, что все это есть защита прав детей, — вызывают все большее негодование. До какого градуса тульские чиновники намерены довести это негодование?

Мария Мамиконян — Председатель ООО защиты семьи «Родительское Всероссийское Сопротивление» (РВС)