Монстры против Прометея

«Франкенштейн» / FRANKENSTEIN

1931 год можно назвать «чудовищным». Голливуд представил публике солидных господ, чуждых любви к человечеству: графа Дракулу, монстра Франкенштейна и мистера Хайда. Гангстер Том Пауэрс из фильма «Враг общества» в эту компанию не вписался, поскольку на фоне мифических злодеев выглядел вооружённой букашкой.

Фильмы о чудовищах оказались не равноценны. Произведение искусства создал только Рубен Мамулян. И, видимо, поэтому его мистер Хайд занял третье место на пьедестале. Второе досталось Дракуле. А на высшей ступени застыл монстр Франкенштейна.

Роман Мэри Шелли экранизировался в эпоху немого кино, но эти постановки ажиотажа не вызвали. Звук позволил создавать полноценные «фильмы ужасов», как назвал новый жанр Карл Леммле-младший. Он сообщил журналистам, что студию «Юнивёрсал» воодушевил успех «Дракулы», и она решила замахнуться на «Франкенштейна».

Основой для постановки послужила сценическая адаптация романа, которая покорила публику в Лондоне. Леммле купил на неё права.

Роль монстра была предложена Белу Лугоши, но он отказался от сомнительной чести сниматься в гриме, который делал его неузнаваемым, и мычать.

Режиссёр Джеймс Уэйл, заявивший о себе фильмом «Мост Ватерлоо», стал искать другого актёра и нашёл его в студийной столовой.

Это была отличная идея — сесть с альбомом в столовке и рисовать монстра, глядя на артистов, которым хочется жрать. В такой момент в человеке искусства отражается далеко не гуманистическое начало.

Долговязый Уильям Пратт, придумавший себе псевдоним «Борис Карлофф», вдохновил маэстро на создание образа, которому суждено было перепугать мир.

Актёр выглядел одиноким и разнесчастным. Предложение сыграть ходячий труп ему пришлось по душе, потому что именно так он себя в тот момент ощущал. Карьера не задалась. Всё было потрясающе плохо. Ему даже не нужно было вживаться в роль.

По большому счёту, дело оставалось за гримом. Он был чертовски сложен. Его накладывали три с половиной часа. Да ещё и костюмчик таил сюрприз — в штаны были вшиты железные прутья. Не облегчали мук и ботинки на толстенной подошве. Бедняге весь день приходилось ходить на прямых ногах и обливаться потом под прожекторами.

Кино снималось в строжайшей тайне. Поэтому обед чудовищу приносили на съёмочную площадку, а за дверь павильона разрешали выйти только с наволочкой на голове.

После съёмок Пратта-Карлоффа в течение полутора часов освобождали от грима. Как заявил Карл Леммле — младший, глаза актёра выражали именно то, что и было нужно, — подлинное страдание.

«Франкенштейна» крайне наивно рассматривать только как жанровое кино. Роман Мэри Шелли — это манифест романтизма, а он железно связан с фашизмом. И романтизм, и фашизм заряжены ненавистью к прогрессу, к образу Прометея, жаждущего развивать человечество. Они пьяны мечтой о новой феодальной эпохе.

Поэтому совершенно неслучайно в фильме показана феодальная идиллия в былой, прекрасной Германии, где душка барон правит своим феодом. Совершенно неслучайно вполне позитивно и одобрительно показано факельное шествие — когда народ идёт травить монстра, созданного из мёртвой материи. Учёный возомнил себя богом. Он вторгся со своими электродами и «лучом жизни» туда, куда вход запрещён. В результате явилось чудовище, которое нужно уничтожить вместе с проклятой лабораторией, где его создали. А об экспериментах больше не помышлять — не лезть куда не надо. Нужно жить в труде и молитве, веселиться на общем празднике и славить своих добрых, разумных господ.

Человечество должно покончить с модерном и вернуться в рамки традиции. В этом пафос произведения. В этом пафос романтизма. И в этом оргазм фашизма.

В 1931 году фашизм не просто вспухал. Он уже воцарился в Италии и рвался к власти в Германии. Партию Гитлера вскармливал крупный мировой капитал. Фашистам передавались десятки миллионов долларов.

И надо такому случиться, что именно в это время вышли и стали хитами мирового проката такие фильмы, как «Франкенштейн» и «Доктор Джекилл и мистер Хайд», где ровно та же идея: наука порождает чудовищ.

Студии «Юнивёрсал» и «Парамаунт» еле держались на плаву. Их боссы вглядывались в своих кредиторов с Уолл-стрит, этих загадочных господ с верхних этажей власти, и ради новых кредитов готовы были исполнять любые их пожелания. А элите, судя по всему, хотелось фильмов, отражающих её глубокую ностальгию.

Она уже скоро подчинит себе Голливуд и прочно встроит его в систему государственной пропаганды. Американские киностудии исполнятся трогательной лояльности к нацистской Германии и будут кромсать свои фильмы, выполняя указания цензоров Рейха, и даже согласовывать с ними сценарии.

О чудовищах 1931 года написано много, но не сказано главного. Они не просто пугали зрителей. Они ещё и несли весть о том, что в мир пришло Зло.