Есть ли место малым городам в постиндустриальную эпоху?

Индустриализация привела не только к невиданному в истории экономическому росту или накоплению богатства, но и к качественным переменам в жизненной среде большинства людей. Деревни пустели и приходили в упадок, а на замену им пришли города самых разных размеров: не только мегаполисы, но малые и средние населённые пункты (можно вспомнить моногорода в СССР или «ржавый пояс» в США). Конечно, массовая миграция не избежала проблем. Города не успевали обеспечить новых жителей инфраструктурой или продуманной застройкой, так что по всему миру возникали трущобы, фавелы или стихийные пригороды.

Можно подумать, что к XXI веку ситуация должна была стабилизироваться, особенно на фоне строительных бумов и развития урбанистки. Однако переход к «постиндустриальной» экономике запустил новый этап перемещения народа. Обычно его связывают с концентрацией населения в «глобальных» городах (столицах, торговых и финансовых мегаполисах), а также сжиманием территорий до регионального центра (разрастающегося и превращающегося в агломерацию). На деле, как показали нобелевские лауреаты по экономике Абхиджит Банерджи и Эстер Дюфло, скованные в ресурсах граждане не поспевают за колебаниями экономической конъюнктуры, «оседая» в пограничных зонах: уже не старых, ещё не новых. Сегодня уже не только деревни, но и города претерпевают трансформации, усложняющие абстрактную картину «концентрации» ресурсов. Картину осложняет то, что местные власти и бизнес медленно осознают ситуацию, руководствуюсь старыми принципами и частной погоней за прибылью (или, в случае бюджета, стремлением сократить издержки).

Что же происходит с городами в капиталистической России? Для начала экономист Марина Гильтман (Мир России, 30,3,2021) проверяет классическую схему: концентрация рабочей силы в больших городах повышает производительность, что отражается в росте зарплат и премии за квалификацию. Как ни странно, хотя по факту гипотеза о росте производительности подтверждается, это лишь в специфических случаях перетекает в рост зарплат: обычно выгоды присваиваются бизнесом (иногда также местными администрациями). Одно исключение составляют города с худшим (!) развитием социальной инфраструктуры и плохими климатическими условиями (государственная и рыночная надбавка, в том числе «покорителям севера»). Другое — города с населением более 500 тысяч, при этом являющиеся региональными центрами (особый скачок наблюдается в федеральных центрах — миллионниках). Важно, что должны выполняться оба условия: административное значение и населённость. «Премия» выплачивается не просто за размер.

Возможно, именно поэтому демографическое «сжатие» затрагивает даже города, где не наблюдается явного экономического спада, на что обращают внимание географ Мария Гунько, социолог Юлия Еременко и проектировщик Елена Батунова (Мир России, 29,3,2020). С 1989 по 2015 год в России сократилось население 70% городов, в том числе 90% мелких и средних. Проанализировав 182 городских генеральных плана и проведя ряд интервью с представителями власти, бизнеса и местных жителей, авторы пришли к выводу, что сжатие повсеместно «игнорируется как текущая и будущая реальность». В выборке обнаружился буквально единственный город (Воркута), администрация которого признавала проблему депопуляции и корректировала под неё городскую политику. В остальных случаях планирование было направлено на максимизацию прибыли от земли и недвижимости, причём не за счёт (затратной) реконструкции имеющихся зданий и перепрофилирования площадей, а за счёт освоения новых территорий, преимущественно на окраинах.

Исследователи приходят к выводу, что главным источником экономического развития (прибыли) в малых и средних городах видится привлечение инвестиций под строительство жилья и иной недвижимости (аналогичный настрой фиксируется в Центральной и Восточной Европе). С другой стороны, работа с имеющимися фондами сулит лишь затраты (снос, реставрация), да и избиратели ко всякой «оптимизации» относятся с предубеждением (вдруг переселять будут не ближе к центру, а наоборот?). Отчасти препятствием становится законодательство: так, количество объектов социальной инфраструктуры определяется федеральными нормативами, не учитывающими локальные особенности распределения «заброшек».

Воркута выделяется из-за уникального совпадения интересов администрации и градообразующего угольного предприятия. 60% жилого фонда к 2015 году оставались неприватизированными, то есть «висящими» на муниципальном балансе; в то же время «Воркутауголь» обеспечивает всё это жильё котельными и отоплением. Итого, убытки от «заброшек» стали острейшей проблемой и властей, и бизнеса. В целом воркутинское планирование нацелено на уплотнение и благоустройство наиболее населённых кварталов, с озеленением окружающих земельных участков и передачей части объектов под торговые центры и для иных коммерческих инвестиций.

В качестве примера, схожего по основным показателям, но придерживающегося «традиционных» планов города, исследователи приводят Апатиты. Авторы утверждают, что в ходе интервью представители администрации удивлялись, узнав, что по статистике с 1989 года населённый пункт потерял почти 40% жителей. Разнообразные проблемы, вызванные сжатием (вроде маргинализации целых кварталов и невостребованности социальной инфраструктуры в других), воспринимались как не связанные друг с другом. Хотя в генплане указаны довольно высокие целевые показатели по увеличению (!) населения и объёмам строительства, на деле новых жилых домов строится мало, а осваиваемые земельные участки уходят под гаражи и дачи.

Как ни странно, городское расширение игнорирует не только недостаток населения, но и его избыток. Философ Леонид Бляхер, архитектор Алина Иванова и социолог Андрей Ковалевский (Мир России, 30,3,2021) раскрывают проблему «пустых пространств» — частного сектора и иной стихийной застройки, составляющей до трети территории российских городов. Хотя эти территории заселены, по-своему обжиты и организованы, с точки зрения властей и экспертов они представляют нечто среднее между диким американским «фронтиром» и криминальными трущобами, подлежащими трансформации в «настоящий город».

В частности, авторы приводят подробные описания противостояния властей с неформальными сообществами в Хабаровске. На рубеже XXI века историческая (деревянная) и частная застройка в центре были ликвидированы: даже там, где здания охранялись как культурные памятники, массово происходили пожары и поджоги. Однако в городе оставались большие площади бывших заводов и гаражей, пустыри, не говоря уже о неоднородности удалённых районов. Фактически они оказались заняты землянками, шалашами, огородами, новыми гаражами и другими «самодельными» объектами (вплоть до созданных вручную систем водоснабжения!).

В советское время подобную «периферию» занимали люди, которых не успевала «перерабатывать» урбанизация: приехавшие на стройку заводов из других регионов, жители оказавшихся в пределах расширяющегося города «слободок» и т.д. Сегодня здесь живут люди, выпавшие (вынужденно или сознательно) из урбанизации. Например, переселенцы с Крайнего Севера, не получившие достаточной господдержки; пострадавшие от развала ВПК, сокращения воинских частей; мечтающие о частном доме; просто захотевшие вернуться «к земле» или ненавидящие ритм городской жизни. При этом непосредственно «маргиналов» и нищих в неформальных сообществах не больше, чем в остальном городе.

Жители объединены в сети взаимопомощи, имеют общую этическую систему (подчёркивание равенства и бескорыстной поддержи «своих»), совершают совместные закупки и ведут совместный бизнес, занимаются разнообразной теневой деятельностью: ремонт автомобилей, строительство, ремёсла, промыслы, огородничество, собирательство и т.д. Особо удивительны два факта. С одной стороны, члены сообществ, переселяемые из-за аварийного состояния жилья в новостройки, сохраняют не только личные связи, но и практики (засаживая земельные участки перед новым домом и превращая квартиру в офис или магазин). С другой — немало жителей имеет жилплощадь в основных районах города, однако большую часть времени проводят в лачугах «на своей земле» (по крайней мере, до наступления морозов). Квартиры иногда становятся жилищем для бомжей, по большому счёту вступающих в «общину» хозяйки или хозяина квартиры.

Хотя город (по описанным выше причинам) постепенно расширится, захватывая «нелегально» занятые земли и переселяя частный сектор, ассимиляции периферийных сообществ не происходит. Авторы подчёркивают, что даже с притоком федеральных денег после 2008 года некоторое повышение заработной платы не компенсировало людям возможное исчезновение сетей взаимопомощи. Если город и предоставлял блага, то слишком многие из них оказывались платными. Скорее, сообщества учатся использовать городские инструменты и встраивать в свои процессы городских жителей. Это тем легче, что в Хабаровске как крупном городе и центре края наблюдается постоянный отток и приток людей. Сети взаимопомощи оказываются востребованы у мигрантов.

Вышеописанные тенденции, помимо всего прочего, помогают объяснить особенности государственных территориальных проектов. Так, социолог Татьяна Журавская и экономист Наталья Рыжова (Мир России, 31,4,2022), анализируя статистику «Дальневосточного гектара», отмечают, что большинством участников оказались сами дальневосточники, а заявки в основном касались жилого строительства и «личного подсобного хозяйства» (косвенно это выразилось в смещении акцента проекта с улучшения демографической ситуации на «жить и работать на своей земле»). Множество отказов, земельных споров и поправок в системе учёта (а также неожиданные протесты сельских жителей Якутии) указывают на конфликты вокруг и попытки оформления нелегально «захваченных» земель. При этом, по мнению авторов, многие вопросы решались неформально.

Описанная городская динамика позволяет по-другому взглянуть и на упомянутые ранее «премии» за плохую инфраструктуру и климатические условия. Социолог Татьяна Лыткина и экономист Андрей Смирнов (Мир России, 28,3,2019) утверждают, что процесс «вытеснения» населения с российского Севера принимает форму роста внутреннего неравенства и негативного уравнивания этих регионов с остальной Россией (то есть снижения особых компенсаций и соцгарантий). Авторы отмечают, что хотя средняя зарплата северного населения на 53% выше, чем в среднем по стране, однако ещё в 2000-х годах разница составляла более 100%, а реальные доходы так и не вернулись к уровню 1991 года. При этом в зависимости от региона средние зарплаты меняются от 30 тыс. рублей до 87 тыс. — в зависимости от преобладающих видов деятельности и доли городских жителей. Проблемы же с износом инфраструктуры и жилищного фонда оказываются универсальными. Иными словами, параллельно с предсказанной постиндустриализмом концентрацией кадров и прибыльных ресурсов большинство людей вынуждены приспосабливаться к различным пограничным и переходным состояниям.

Среди путей исправления ситуации многие исследователи выделяют формирование местных активных гражданских сообществ. Социолог Артём Чернега (Журнал социологии и социальной антропологии, 23,3,2020), исследуя факторы социокультурного развития регионов, подчёркивает значение организованных сообществ в конкуренции между деревнями, городами разных размеров и территориями. Особенно важно это для поселений, исключённых из крупных потоков ресурсов и вынужденных опираться на местные капиталы.

Социологи Анна Желнина и Елена Тыканова (Журнал социологии и социальной антропологии, 22,1,2019) в последние годы фиксируют активное развитие неформальных гражданских структур, борющихся за городские пространства. При этом формальные инфраструктуры (даже одно время пользовавшиеся популярностью территориальные общественные самоуправления) быстро натыкаются на пределы недоверия институтам власти, нежелания пользоваться правовыми рычагами из-за формализма и отсутствия диалога, распада старых социальных структур. По мнению авторов, надежды подаёт только партиципаторное бюджетирование (добровольное отчисление гражданами денег на социальные проекты), но и здесь повестка часто задаётся «сверху», а многие референдумы (например, в 10 субъектах РФ в 2017 году было проведено 1187 локальных референдумов) не имеют обязывающей силы, оставаясь лишь рекомендацией.

Социолог Елена Цумарова (Журнал социологии и социальной антропологии, 24,4,2021) раскрывает типичные проблемы на примере федерального проекта «Формирование комфортной городской среды» в Екатеринбурге, Петрозаводске и Санкт-Петербурге. Хотя на первом этапе уровень доверия властям несколько вырос, в дальнейшем он упал ниже первоначального. В целом граждан вовлекали в дискуссии при выборе территорий или вариантов благоустройства, но затем оказывалось, что окончательное решение принимается без них (зачастую о нём даже не информируют), не говоря уже о реализации проекта или контроле работ. Социологи Анна Шаталова и Елена Тыканова (Журнал социологии и социальной антропологии, 21,4,2018) делают схожие выводы из изучения общественных слушаний в Санкт-Петербурге. Авторы указывают на недостатки регламентации этой формы гражданского участия, в том числе отсутствие в законодательных актах описания процедуры предоставления населению информации об итогах и принятии решений органами местного самоуправления. В результате на первый план в общественных обсуждениях выходят неформальные отношения и стратегии.

Социолог Любовь Чернышева (Журнал социологии и социальной антропологии, 23,2,2020) дополнительно акцентирует внимание на трудностях формальных демократических процедур на самом локальном уровне, исследуя конфликты вокруг общих территорий жилых комплексов Петербурга. Застройщики и созданные ими управляющие компании перехватывают управление на этапе заезда первых жильцов и в дальнейшем отстаивают логику экономии (т. е. извлечения максимальной прибыли), всячески саботируя самоорганизацию граждан. Ответом опять-таки становятся неформальные объединения: при условии, что в доме или комплексе могут жить тысячи людей (сопоставимо с сёлами и даже малыми городами), коммуникация переходит в онлайн-формат. Следствием этого становится формирование независимых, иногда не знающих друг о друге, а иногда конфликтующих сообществ в рамках единого «соседства». Особую сложность создаёт то, что городское пространство обычно не является «готовым» ресурсом, как водоём или пастбище; «общее благо» создаётся и поддерживается лишь практиками жильцов.

Описанные Бляхером и другими периферийные сообщества, похоже, отчасти решают данную проблему. Однако они формируются вне городов, да и имеют дело скорее с простыми многоквартирными домами, а не гигантскими жилыми комплексами. В целом касательно самоорганизации, адекватной различным городским и сельским формам современной России, пока что остаётся больше вопросов, чем ответов. Желнина и Тыканова призывают к улучшению старых и формированию новых «арен для взаимодействия», формальных и неформальных. В целом исследователи видят самое простое решение в активном движении органов власти навстречу организующимся гражданам. Это логично; но, как показывает история, укреплять следует сразу оба полюса. Иначе негативные стороны городской динамики рискуют усугубиться, не получив должного внимания и последовательного ответа.