Новая идеология для России: основы консолидации

Сейчас в России конкурируют три идеологических проекта, претендующих на консолидацию большинства населения. Это либеральный капитализм, православный социализм и национальная державность. В связи с трансформацией общества под давлением научно-технического прогресса (НТП) со второй половины ХХ века размывается ядро советского социалистического общества — рабочий класс, и на главные роли выходит интеллигенция.

Именно она потом разделится на либерально-капиталистический, православно-социалистический и национально-державный лагери. Этот раскол пройдёт и через КПСС, и через весь правящий постсоветский класс и спроецируется на общество. Левые партии, типа КПРФ, давно исповедуют не пролетарский, а православный социализм в смеси с национально-державными компонентами.

Классический ленинско-марксистский сегмент в левом движении полностью маргинализирован, представлен пенсионерами и означает архаику и неадекватность, общество, которого в реальности нет.

В таких условиях либеральная доктрина не интегрирует социум на идеях свободы, равенства и братства, а раскалывает его социальным, экономическим и этническим неравенством. Этого раскола элиты всего мира боятся пуще коммунизма и пытаются с ним бороться без изменения господствующих доктрин, чтобы не подвергать риску слома сложившуюся социальную иерархию.

В США неравенство пытаются загладить через расовый компонент, сдвигаясь влево в либеральном тренде, в России — через сохранение наследия интернационального учения КПСС. Получается скверно, так как интернационализм работает только на социалистической классовой основе, а при отказе от неё и переходе к капитализму немедленно включаются националистические доминанты.

В итоге позиция умолчания российской правящей элиты, пытающейся выразить что-то невнятное в духе кота Леопольда, подвергается острой критике как с либеральных, так и с национально-державных позиций. Власть критикуют за непоследовательность, противоречивость и слабость, даже трусость. Частью политического языка уже стали такие саркастические мемы, как «многонационалочка», «дружбонародные», «многонационалы» и т. п.

Им противостоят либеральные клише, такие как «русский фашизм», «православное мракобесие», «имперский синдром».

Между ними оказалось православно-социалистическое движение, смешивающее Нагорную проповедь с Моральным кодексом строителя коммунизма, преемственность эпох, преодоление разрыва в истории, желание соединить социализм с монархией, помирить участников Гражданской войны и говорящее о «духовных скрепах», «русской православной цивилизации», «традиции» и «справедливости».

Игнорировать тот факт, что эта терминология — и выражаемые ею течения — становятся всё более популярными, не следует. Власть не знает, как ей справиться с ростом национального самосознания, влекущего не объединение, а разъединение общества, выражаемого порой в бытовом национализме представителей российских народов. Многонациональность России — это факт, и потому неясно, как это интегрировать в условиях отказа от пролетарского интернационализма и полностью импортированной, но уже не работающей либеральной доктрины.

Рыночные критерии немедленно возрождают национально-родовые методы приспособления народов к производству и торговле, зачастую в условиях агрессивной среды, где все народы находятся в меньшинстве и с психологией осаждённой крепости.

Это чувство меньшинства свойственно всем: как нацменьшинствам в государстве, так и государствообразующему большинству в окружении других народов и государств. Китай чувствует себя в меньшинстве в мире, народы Запада выживают лишь в союзах и блоках, русские уверены, что их союзники — только армия и флот. Индийцы и мусульмане уверены, что их никто не понимает.

Чувство одиночества — это императив всех наций и созданных ими цивилизаций. Именно отсюда вырастает критерий «свой — чужой», на котором строится этика и основа любой национальной психологии.

Глобализм — это капиталистическая версия пролетарского интернационализма. В обществе, где у молодёжи есть трудности социализации, прежде всего, поиска работы, глобализм популярен. Для того чтобы найти работу, всё важнее уметь пользоваться компьютером, знать английский язык и получить знания в области узкой специализации. Так молодёжь входит в мир ценностей глобализма.

Помыкавшись несколько лет в статусе раба торговых сетей, те, кто оказывается способен пройти какие-то курсы по работе в цифровой среде, а потом найти заказчика на удалёнке, быстро понимают, что заказчики из-за границы удобнее отечественных. С ними легче договариваться, они лучше платят, не склонны к неожиданностям, а с нашими больше проблем, несмотря на общность языка.

Новое поколение прагматично до цинизма, оно ценит цивилизацию не по родовым и религиозным мотивам и преданиям, а по способности отладить жизненно важные процессы. А так как в технологиях Запад традиционно сильнее нас, то симпатии молодых по понятной причине на стороне глобалистов. Ведь их уклад даёт те шансы, которые не дают другие уклады.

Так возникает ценностный конфликт поколений, в котором бытие определяет сознание. Но по мере импорта технологий и унификации укладов жизни разница между Западом и Россией теряется.

По некоторым позициям в России жить даже удобнее — городская среда становится всё более комфортной и современной, качество и цена логистики, еды, развлечений и медицины в России лучше, и если отладить некоторые социальные технологии, то исчезает чувство ущербности от принадлежности к «отсталой цивилизации». Именно этот процесс сейчас и происходит в крупных городах России, неравномерно идя из крупных городов к окраинам и провинциям.

Таким образом, возникает база для развития куста нелиберальных учений, нацеленных на цивилизационную проблематику. Главным критерием становится сохранение культурного пространства народа и критериев его идентичности, то есть растущий тренд показывает национально-державная идеология.

Она центрирована на преодолении формационных различий, прошлой конфронтации и внутреннего раскола и нацелена на консолидацию по признаку принадлежности к общему цивилизационному типу. Традиционалисты и государственники сейчас так же набирают популярность, как это было с либералами в конце 80-х.

Но тут имеется конфликт между националистами и православными интеграторами. Националисты ставят во главу угла русский вопрос как проблему несоответствия государствообразующего этноса его положению среди других этносов. Это положение оценивается как ущербное и ущемлённое. Они понимают это как залог слабости государства, являющегося прежде всего государством русских. То есть здесь доминирует этносоциальный критерий, а религиозный отсутствует. Нравственность выводится из политики, а не из религии.

Другое крыло традиционалистов нацелено на религиозную, а не этническую идентичность и проповедует христианские критерии общежития. Это общинность, в современной версии выступающая как коллективизм, то есть элемент социалистической традиции в православии, приемлемой для России. А если есть общинность, значит, есть и терпимость к инородцам, находящимся в меньшинстве и принимающим правила общежития. Это игнорирующий концепт.

Идеал православных традиционалистов — монархия, вариант большой семьи. Эта идея скептически встречена националистами и отвергается либералами. Монархия не укладывается в капитализм с его антисословными установками. Так как при капитализме любая монархия деградирует в буржуазную безбожную республику, то на проблеме формы государственного устройства два лагеря традиционалистов и лагерь либералов расходятся.

Но есть важный объединяющий критерий — это вопрос суверенитета. Собственно, ради него существуют все вышеперечисленные доктрины. Традиционалисты едины в требованиях суверенитета для России, либералы разделены на глобалистов и изоляционистов. Глобалисты в их лагере сильнее. И потому спор идёт между глобалистами и антиглобалистами. Все более конкретные течения обусловлены отношением к проблеме суверенитета — в какой степени он нужен и нужен ли вообще.

Пока в России не сможет сформироваться общая платформа национал-державников и православных социалистов, либералы будут держать оборону. То, что власть сторонится всех трёх лагерей, ставит её в сложное положение. Прагматизм становится оппортунизмом и конформизмом, а это чревато утратой инициативы и социальной базы. Может возникнуть такая ситуация, когда власть станет одинаково чужда всем соперничающим лагерям.

Пока этого нет, власть больше поддерживают традиционалисты, чем либералы, хотя власть ближе к либералам, чем к традиционалистам. Но меняется всё — расклад сил, массовые взгляды, политический язык. Даже в лексиконе президента В. Путина всё чаще появляются слова из политического словаря национал-державников. Это знак объективного перетока ресурса в сторону антиглобалистов, и не замечать этого опрометчиво.

Новая российская идеология — это синтез православного социализма и построенной на его основе национальной державности. Этот синтез — процесс исторического развития общества, и потому его протекание сопряжено с оформлением конфликта России с Западом.

Национальная державность — это путь Китая, и он очень успешный. В силу этнического однообразия Китаю легче это сделать, чем России. На уйгурах китайская интеграция уже буксует. Не работает она и в Гонконге. У неё есть шансы в Тайване, но всё будет зависеть от договорённости пекинских и тайваньских национальных элит.

В России копирование китайского подхода невозможно. Здесь необходимо сочетать включение нацменьшинств в общее имперское строительство с пониманием и защитой интересов национального большинства. Эта защита выражается прежде всего в праве избирать и быть избранным во все органы власти. Оттуда принцип равноправия и единства закона будет возможно транслировать на все элиты, искореняя коррупцию власти со стороны диаспор.

Без декларированной концепции Российской империи нового типа развитие невозможно. Провозгласить отказ от либерализма можно будет по мере его компрометации в содомско-сатанистском грехе. На этом сойдутся все нации и народности России, но это лишь начало консолидации. Придётся выработать ещё соответствующие экономическую и социально-политическую надстройки. Очевидно, что это задача ближайшего десятилетия.