Культурные «понты» вместо культуры. Кто виноват, что она не интересна?
Сегодня многие говорят о кризисе культуры и возмущаются уровнем массовых развлечений. Еще в 2002 году Виталий Третьяков в своей передаче «Что делать?» на телеканале «Культура» собрал экспертов обсудить тему под названием «15 лет свободы творчества: где шедевры?» В качестве экспертов тогда выступили Юрий Гнедовский, Роман Должанский, Лев Аннинский, Даниил Дондурей и Мария Ремизова. В начале беседы Виталий Товиевич демонстративно выложил на стол четыре отечественные книги, которые были написаны через 10−20 лет после революции: «Белую гвардию» Булгакова, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Тихий Дон» Шолохова и «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова. Выложив эти шедевры на стол (я, правда, лично «Двенадцать стульев» шедевром не считаю, но это не важно), Третьяков просто спросил экспертов: «Вот прошло уже около 15 лет после объявления перестройки. В СССР интеллигенция все жаловалась, что ей мешают творить. Ну, так и где шедевры?»
Первая реакция экспертов была очень показательна. Каждый из них начал называть в своей области различные «шедевры», которые были произведены в постсоветское десятилетие. Мол, культура у нас дышит и шедевры производит. На вопрос несколько изумленного Третьякова о том, могут ли названные постперестроечные произведения сравниться с теми, которые он положил на стол, эксперты ответили, что, в общем, да, а потом начали невротически рассуждать о том, что для определения, что есть шедевр, а что нет, нужно время и так далее. При этом в эти рассуждения постоянно вклинивались восклицания вроде «сейчас в театр ходят на такое, что лучше бы в него вообще не ходили», «литературные эксперты, отвечающие за присуждение литературных премий, как «шерочка с машерочкой» и потому всегда заранее ясно, кто получит премию», «культура должна «отдышаться», дайте ей еще немного времени» и так далее и тому подобное. Короче говоря, как ни старались эксперты убедить ведущего, телезрителей и самих себя, что культура куда-то движется, убедительно это сделать у них не получилось.
Я лично даже не помню названий тех постперестроечных «шедевров», на которые указали эксперты. Наверное, я просто «темнота» и мало интересуюсь происходящим в культуре. Что ж, вполне возможно. Возможно и Третьяков тоже плохо следит за культурой. Вот только я помню, что когда читаешь справочную литературу о том или ином шедевре прошлого, то регулярно натыкаешься на слова вроде «публикация этой книги вызвала острейшую дискуссию», «сам цезарь внимательно слушал это произведение и плакал», «данное произведение было запрещено, но стало активно читаться просвещенными слоями, а потом повлияло на всю мировую литературу» и так далее в таком духе. Да, просвещенные слои, особенно если речь идет о средневековье и более ранних эпохах, были очень узки. Да, обсуждали великое произведение обычно кучка аристократов и монахов, то есть людей, принадлежащих к тем слоям, которым было доступно высокое образование. Вне же этого обсуждения находились огромные массы крестьян и ремесленников. Однако, скажем, «Божественная комедия» Данте, будучи невероятно сложным и высокоинтеллектуальным произведением, начала обсуждаться простыми флорентийцами под руководством Джованни Боккаччо спустя чуть более полувека после кончины Данте. То есть рано или поздно шедевры и полемика вокруг них так или иначе становились достоянием широкой общественности даже тогда. Одним словом, если сегодня, в век телевидения и интернета, до меня не доходит никакое «острое обсуждение», то я вправе спросить: «почему?»
Такое положение дел нельзя оправдать только лишь эпохой переизбытка информации. Такой переизбыток — это вызов, который культура и интеллигенция должны преодолевать, но у них почему-то нет на это драйва. Нет никаких признаков, что кто-то строит разрушенный в перестройку мост между высокой культурой и обществом. Интеллигенция любит поговорить о том, какой плохой и репрессивный этот мост был в СССР. Но теперь-то его по факту нет вообще! А почему его нет?
Крупнейший отечественный ученый и философ Павел Семенович Гуревич (1933—2018) много писал о том, чем контркультура отличается от субкультуры. Согласно Гуревичу, контркультура, которая противостоит господствующей культуре, всегда претендует на господство и универсальность. Она хочет стать культурой для всех. Субкультура же ни на что не претендует и ни о какой своей победе не мечтает. Субкультура — только для своих. Что же касается любой господствующей культуры, то, как нетрудно догадаться, любая классика когда-то была контркультурой. Христиане когда-то были контркультурой, а потом христианство стало общезначимым для всего Запада. Буржуазная протестантская культура, когда-то была контркультурой, с которой боролось католичество, но сегодня она стала общезначимой для всего мира. Большевизм (в самом широком смысле этого слова) сначала был контркультурой, а потом, создав СССР, также приобрел мировое значение.
И это закономерно, ибо контркультура, в отличие от субкультуры, по Гуревичу, всегда несет в себе зачатки нового. Поэтому, когда это новое прорывается, например через революцию, то оно немедленно порождает обилие культурных шедевров и становится господствующей. В перестройку же прорвалось не новое, а просто ничто, а потому, когда это ничто разрушило все советское, оно ничего не создало, ибо ничего создавать и не собиралось. Именно этот факт до сих пор не хочет видеть интеллигенция, ибо она не хочет признать, что ей просто нечего было по большому счету противопоставить «совку». Интеллигентская среда еще в СССР выродилась в субкультуру, то есть никакой наступательной новизны в себе не содержала. Ей, может быть, казалось, что она ее содержит, но по факту, когда советская система рухнула, на её место просто пришла пустота и криминал.
Сегодня эта пустота находится на том месте, на котором должна была бы быть высокая господствующая культура. Под этой господствующей пустотой находится множество более мелких пустот — субкультур. Каждый варится в собственном соку и ни о каком мосте с обществом даже и не думает. При этом эти субкультуры могут быть весьма тонкими, сложными и даже интересными. Однако это именно субкультуры, которые изначально, согласно своей сути, ни на что не претендуют. Более того, уже постепенно вошло в общественную норму, что кому-то что-то доказывать и на что-то претендовать — это неприлично. Эпоха постмодерна отменяет и сурово осуждает любую подобную попытку, ибо никакого общезначимого смысла просто нет и не может быть, а те, кто считают, что это не так, являются заложниками «тоталитарного мышления». В итоге статус самой культуры как таковой упал ниже плинтуса.
В свете вышесказанного необходимо пояснить, что сегодня мы имеем дело не столько с уменьшением культурного объема, уменьшением количества создаваемых произведений и уменьшением аудитории, интересующейся культурой, сколько с субкультурным разложением общества. Следствием этого процесса, а также прихода информационных технологий, конечно, является и уменьшение культурного объема. Но оно, повторюсь, не носит решающего характера. Процент людей, у которых есть запрос на что-то нетривиальное и сложное, очень малоподвижная величина. Весь вопрос в качестве этого запроса, а это качество еще в позднем СССР стало носить субкультурный характер.
В СССР был какой-то процент читающих сложную литературу, ходящих на фильмы Тарковского, в музеи и театр. Да, сегодня он явно меньше. Но не это главное. Главное состоит в том, что советский образованный человек стремился к новому знанию и хотел строить новые коммуникации. Он мог часами стоять за билетами на фильмы Феллини, а потом часами напряженно обсуждать увиденное. Но в какой-то момент это напряжение стало ослабевать. А сегодня это напряжение упало почти до нуля. Некая квазисложность и какой-то процент людей, ее обсуждающих, есть, а напряжения и желания выйти за рамки своей субкультуры и претендовать на общезначимость — нет.
Уже в позднем СССР культуру обсуждали очень специфическим образом. Так как любая классика когда-то была контркультурой, то, даже став классикой и погрузившись в глубь времен, она все равно вся проникнута напряжением, драматизмом, борьбой и духом. В ее основе всегда лежит какой-то фундаментальный конфликт и жизнеутверждающий пафос. В качестве таковой любая классика, помимо прочего, всегда пропитана политикой и властью. Кроме того, классическую литературу и философию создавала элита, ибо соответствующее образование на протяжении большей части человеческой истории было только у нее. Поэтому эта литература и философия всегда пропитаны стремлением к целостности и интегративности, ибо любая власть всегда стремится к тому же. Власть всегда собирает все куски целого воедино — это ее функция. В противном случае она просто не власть. Она может делать это хуже или лучше, эклектично или действительно владеть каким-то подлинным интегратором, то есть своей метафизикой и предельными основаниями, но она всегда все собирает в одно целое. Этим же собиранием занимается любой элитарий, творец и подлинный исследователь культуры.
Но в СССР по политическим, идеологическим и иным причинам заниматься таким собиранием в публичном пространстве было крайне проблематично. А сегодня, когда, казалось бы, этому никто и ничто не препятствует, уже нет не только желающих заниматься чем-то подобным, но и — более того — одним из главных трендов среди тех, кто занимается культурой, стала аполитичность. В этой среде часто можно услышать: «Не надо нам никакой политики, давайте лучше Пушкина обсудим». А как вы собираетесь обсуждать без политики творчество человека, у которого цензором был лично император Николай I? Как можно обсуждать «Бориса Годунова» и подавляющее большинство других произведений Александра Сергеевича, не принимая политику и власть в расчет, кода эти произведения чуть ли не об этом в основном и написаны? «А мы не будем это обсуждать! Мы будем обсуждать красоту образов, эстетику, язык Александра Сергеевича, одним словом, форму, а не содержание, то есть то, что в нашей субкультуре обсуждать приятно и безопасно. А потом обменяемся нашими впечатлениями и переживаниями. Вот и все. Собственно, мы и собрались не Пушкина обсуждать, а, так сказать, провести культурный досуг на фоне его творчества. А вы нам тут своими каверзными вопросиками лишь портите настроение, потому что вы чужой! Фу! Мы не хотим с вами разговаривать…»
Но, может, тогда хоть музыку — это самое абстрактнейшее из всех искусств можно без политики обсудить? Во-первых, скажите вы об аполитичности Вагнеру — он бы рассмеялся вам в лицо. Да и вообще любая опера подразумевает текст… Так что придется только инструментальную музыку обсуждать, дабы избавиться от ненавистной политики. Но и тут, разумеется, придется обойтись без биографии композиторов, ибо, скажем, обсуждение биографий таких музыкальных гениев, как Сальери, Моцарт, Лист и тот же Вагнер, немыслимы без обсуждения такого политического образования, как Священная Римская империя… Так что придется только саму инструментальную музыку и обсуждать. Однако открываем книгу крупнейшего русского и советского мыслителя Алексея Федоровича Лосева «Философия, мифология, культура» и в главе «Основной вопрос философии музыки» читаем:
Извините, Алексей Федорович, это советским даже самым простым гражданам было что-то «очевидно», а сегодня, после перестройки, наша интеллигенция настолько одичала, что ей уже ничего не очевидно, а об обществе и говорить не приходится. Интеллигенция не только музыку, но даже литературу вне истории и социальной природы изучает. Более того, она на полном серьезе вне этих категорий даже занимается «творчеством»… Вы вот в той же книге пишете, что «становление есть основа времени, а это значит, что оно есть и последнее основание искусства времени,
Наша интеллигенция бежит как черт от ладана от всего того, что пахнет целостностью, ибо целостность всегда отдает политикой. И она оформила это свое бегство в перестройку. Культура без времени и становления — идеал нашей интеллигенции, он же идеал Рабле и Бахтина, которые говорили о Телемском аббатстве, в котором будет осуществлен идеал свободы вне всякого времени и становления. Не зря, Алексей Федорович, вы с «Мишей» Бахтиным об этом полемизировали, когда он говорил вам, что для того, чтобы избавиться от «совка», необходимо тотально насадить культуру карнавала, которая «совок» сметет. Вы тогда с негодованием такой способ отвергли, хотя и советизм очень недолюбливали. Однако Бахтину при посредстве Юрия Владимировича Андропова и части советской элиты это сделать удалось. Андропов, видимо, вместо «совка», хотел модерн, но Бахтин несколько все подкорректировал, и вместо модерна получились постмодерн и контрмодерн — неоархаика и карнавал нон-стоп. Так что живем мы теперь, Алексей Федорович, в то время, когда культуру, созданную гигантами, изучают и пытаются воспроизвести лилипуты, чурающиеся политики и любого универсализма. Политика же, лишившись таким образом идеальной, целевой составляющей, просто превратилась в выгребную яму, в которой все обсуждают экономику и кто у кого что украл.
Сегодня манера себя вести и одеваться — важнее любого содержания, ибо таковы требования субкультурного общества, которое только и занято распознаванием «свой-чужой», дабы кто случайно не проник и всю субкультурную атмосферу не испортил. Обсуждают и Ломоносова, и Толстого, и картины Серова, и многое другое. Просмотры в интернете порой до миллиона доходят. Вглядываешься внимательней, а там от Ломоносова, Толстого и Серова одни муляжи остались. И вот бегают с этим муляжами и понтуются. Вестимо, все ж таки люди «культурные» и имена великих деятелей и кто из них когда родился и умер слыхивали. Не то что некоторые…