Свидетельства нацистских оккупантов о нашей Великой Отечественной войне

В свет вышла новая книга Российского военно-исторического общества — фотоальбом Георгия Шепелева «Война и оккупация. Неизвестные фотографии солдат вермахта с захваченной территории СССР и советского-германского фронта». В ее основе лежит уникальная коллекция автора. В течение 15 лет он выкупал из частных собраний, у старьевщиков или наследников бывших германских военнослужащих различные фотоснимки с полей сражений Великой Отечественной войны и оккупированной территории Советского Союза. Речь идет о комплексе визуальных источников, созданных частным порядком: многие германские военнослужащие перед походом на Восток обзавелись компактными фотоаппаратами и в частном порядке фиксировали то, что считали необходимым и интересным. Ограничения на фотографирование касались только массовых казней и сюжетов, которые могли быть использованы пропагандой противника, но и они не всегда соблюдались строго.

Коллекция Г. А. Шепелева составляет более 5 тыс. фотоснимков, однако многие из них требуют еще систематизации и атрибутирования. В данный фотоальбом вошло 140 фотографий, систематизированных таким образом, чтобы представить ключевые мотивы и способы восприятия взаимодействий с оккупированными народами. Подробные научные комментарии раскрывают фотографии как исторический источник и выявляют не всегда очевидные идеологические подтексты и послания. Отобранные снимки посвящены широкому кругу сюжетов: от истребительной политики оккупантов до повседневной жизни германских солдат, разрушенных городов, сгоревших деревень, еврейских гетто и лагерей военнопленных.

Фиксация собственных преступлений (впрочем, с точки зрения фотографов-завоевателей, они таковыми не являлись) — одна из ключевых тем фотоальбома. Русские женщины, которых ведут по минному полю (с. 122), — сюжет, до боли знакомый по устным рассказам, теперь представлен в подлинной визуальной форме. Добровольное, даже эпатажное, позирование простых солдат на фоне повешенных партизан (с. 55), горящих деревень (с. 75) или похоронных процессий (с. 103) — такие фотографии не только отсылают к теме «фронтовой повседневности» и к проблеме (не)восприятия страданий мирного населения, но и самим фактом существования служат яркой иллюстрацией того, насколько милитаристская пропаганда может исказить человеческое сознание. Можно сказать, что фотоальбом Г. Шепелева впервые показывает повседневную жизнь немца на Восточном фронте и на оккупированной территории.

Как отмечает куратор издания, заместитель директора департамента науки и образования РВИО Константин Пахалюк: «Перед нами не столько фотоальбом, сколько научная монография, в которой историческая фотография не просто атрибутирована, а превращена в полноценный исторический источник, позволяющий прояснить, каким образом немецкие солдаты видели свою «миссию» на оккупированной территории СССР. Каждый подобный фотоснимок — это частный взгляд, однако взгляд не нейтральный, как это может показаться неподготовленному читателю, а обремененный контекстуальными, культурными и идеологическими влияниями. Важно, что это не официально-пропагандистские фотоснимки, а частные свидетельства, их авторы самостоятельно принимали решение, что и как снимать, что сохранять для потомков, а что — уничтожить. И именно это позволяет со всей серьезностью относиться к представленным визуальным источникам. Одни оккупанты рассматривали ведущуюся войну на уничтожение против СССР как своеобразный, даже экстремальный, как сегодня бы сказали, туристический поход, другие — как «освободительную» миссию. Многие, на первый взгляд, бытовые сюжеты проанализированы Георгием Шепелевым как несущие идеологические содержание или отражающие ситуации господства и подчинения — будь то измученные военнопленные в просящих позах, полуголый немецкий генерал, дарящий цветы украинцам-танцовщицам, старик-еврей с лопатой или немцами, эротическое изображение рядом с иконами. Характерны и подписи немцев-фотографов к своим снимкам, позволяющие обозначить особенности «расшифровки» увиденного: образ типичной деревни, сельской пасторали (с. 41), сопровожден подписью: «Это и есть Россия! Мрачная и пустынная», что отсылает к восприятию нашей страны как пространства, подлежащего колонизации «цивилизованной» нацией, «Дикого Востока»; на другой фотографии (с. 43) Свято-Покровский кафедральный собор в Гродно обозначен как «русская синагога», что указывает на прочно укоренившееся под влиянием нацистской пропаганды восприятие СССР как «жидо-большевистского государства»; третий автор снимок с горящей деревней прокомментировал восклицанием «Как здесь все красиво горело», что, как пишет Георгий Шепелев, перекликается со многими воспоминаниями солдат вермахта».

Ниже вниманию читателей предлагаются некоторые фотографии и авторские тексты из монографии-фотоальбома Г. А. Шепелева.

Снимок может быть прочитан как демонстрация легитимности доминирующего отношения оккупанта к местной культуре: он просматривает книги, стоя на тех из них (Малоценных? Ненужных? Неправильных?), которые уже брошены на пол. Среди книг под ногами офицера мы видим учебник русской истории.

Надпись на обороте фотографии — «Это и есть Россия! Мрачная и пустынная» — хорошо отражает как общий тон описания СССР пропагандой рейха, так и распространенное ощущение солдат и офицеров вермахта от просторов, разворачивающихся перед ними на «Востоке»: мрачное, враждебное пространство, вместе с тем «пустое» и «ждущее» освоения колонизаторами. Эти ощущения резюмировал унтер-офицер Гельмут Пабст, описывающий себя и товарищей, проходящих через разрушенный советский город, как «единственных живых существ» и «хозяев этой земли».

Говоря о Советском Союзе, нацистская пропаганда активно использовала собирательный образ «иудео-большевизма», управляющего страной. Ощущение оккупантами тесного симбиоза «большевиков», евреев и славян вспоминают гражданские жители, наблюдавшие попытки выявить и уничтожить «евреев» среди населения даже отдаленных деревень: так, Мария Малафеева (родилась в 1928 г.) описывает, как оккупанты чуть не расстреляли ее, приняв за еврейку («Я одна была рыжая, кудрявая»); дело происходило в деревне под Юхновом (Калужская область).

Вера Николаенкова, пережившая оккупацию в Смоленской области, вспоминает, как немецкий солдат в первые дни оккупации разорвал найденный портрет Сталина, говоря: «Сталин — еврей». Находим мы отзвук похожих «синкретических» идей и на фотографиях. На обороте этого снимка церкви (ее удалось идентифицировать — Свято-Покровский кафедральный собор, Гродно, Белоруссия) написано: «Русская синагога» («Russ[ische] Sinakoge», c двумя орфографическими ошибками во втором слове; не исключено влияние произношения в одном из диалектов немецкого языка).

Транспортировка советских военнопленных в первые месяцы войны производилась главным образом пешком, большими колоннами. Едой и водой снабжались они очень скудно, на многокилометровых маршах охрана нередко не только не кормила пленных, но и не позволяла местным жителям давать им еду и воду. В некоторых случаях охрана запрещала пленным пить даже из рек. Эти меры соответствовали доминирующему в руководстве рейха и вермахте, особенно в начале войны, представлению о советских пленных как о ненужной обузе, от которой можно и нужно избавляться (аналогичное отношение к снабжению водой и пищей колонн узников мы обнаруживаем в конце войны, во время эвакуации заключенных нацистских лагерей). В результате, чтобы выжить, военнопленные вынуждены на марше пользоваться любыми доступными источниками воды.

Водоснабжение было недостаточно организовано и во многих немецких лагерях: так, в Славутском лагере военнопленным приходилось умываться дождевой водой из луж; гражданские заключенные концлагеря в районе местечка Озаричи (Белоруссия) не получали достаточно питьевой воды и вынуждены были набирать ее в канавах с болотной водой вдоль проволочного заграждения; в этих же канавах лежали и человеческие трупы.

Охранники лагерей или солдаты вермахта, проходящие мимо, нередко делают фотоснимки, стараясь запечатлеть заключенных в приниженном виде, в данном случае — когда они протягивают руки в жесте просьбы. Фотограф снимал, вероятно, момент, когда другой солдат (он находится за правым краем снимка) готовился бросить голодным пленным еду или сигареты.

Гомель (Белоруссия) был занят германской армией 21 августа 1941 г. Возможно, снимок сделан в синагоге, а пожилой человек был посажен для фотографирования в «кресло пророка Ильи», использовавшееся для обряда обрезания. Центр фотографии смещен влево — так в кадр попала лопата, прислоненная к стене. Автор снимка, возможно, строит кадр так, чтобы проиллюстрировать тезис нацистской пропаганды: с приходом германской армии евреи, якобы занимавшие господствующее положение («трон»), теперь лишены его и «обязаны работать» (большинство мужчин-евреев мобилизовано оккупационной властью на принудительные работы). Пожилой человек выглядит усталым и подавленным. В ноябре 1941 г. более двух тысяч евреев Гомеля будут расстреляны в ходе уничтожения городских гетто.

Едва ли не главное место на снимке занимает полуобнаженный человек, вручающий цветы награждаемой девушке. Солдаты и офицеры вермахта на оккупированной территории нередко фотографируются обнаженными, ощущая себя в «туристической» обстановке. Из письма ефрейтора Антона Рейтмейера жене (27.06.1942): «Сейчас прекрасная погода, и мы живём как курортники на Ривьере! Ходим целый день голые, в чём мать родила. Мы на охранении тыла и только и делаем, что лентяйничаем. Сон, купанье, загоранье и реквизиции — вот все наши занятия». Обнаженное человеческое тело — одна из важных тем искусства Третьего рейха, тесно связанная с культом физического здоровья и красоты господствующей расы. На этом снимке появление полуобнаженного представителя оккупационных сил во время официального мероприятия, можно полагать, нарушает местные нормы одежды и приличий и демонстрирует, по-видимому, что «хозяева» могут себе позволить не соблюдать их. Надпись на обороте фотографии: «Командир дивизии генерал Хартманн награждает украинок за народные танцы». Речь может идти о генерале Александере фон Хартманне, командующем 71-й пехотной дивизии (убит в январе 1943 г. под Сталинградом).

Оккупанты могут интересоваться обычаями местного населения. Похороны — самый частый обряд в военное время — нередко встречаются на их снимках. В некоторых случаях мы можем увидеть откровенное несоответствие настроения «туристов» и участников процессии — как в данном случае, где улыбающийся солдат вермахта пересекает дорогу группе женщин, несущих гроб (судя по его размерам, это похороны ребенка).

Надпись на обороте: «Васильево, недалеко от Темкино» (Васильевское, Темкинский район, Смоленская область).

Надпись на обороте снимка: «Русские женщины [идут] впереди для обнаружения мин. Охота на партизан. Витебск, в июне 1942 года».

На снимке перед подразделением вермахта идет шеренга местных женщин, которая должна защитить оккупантов от противопехотных мин или нападения партизан. Трое вооруженных мужчин в гражданской одежде, по всей видимости, — местные полицейские-коллаборационисты. Сцену снимают два фотографа: один — с башни танка, другой — забежав перед колонной. Скорее всего, колонна только начала свой путь — фотограф не побежал бы на опасный, непроверенный участок первым.

Скорее свидетельства переживших карательную операцию, проходившую в июне 1942 г. в Витебском и Суражском районах Витебской области, упоминают об использовании мирных жителей в качестве «живого миноискателя» или «живого щита». Подобные случаи зафиксированы и в других местах; есть и немногочисленные фотосвидетельства (так, германская исследовательница Петра Бопп рассматривает еще один любительский снимок на эту тему, разошедшийся во многих оттисках, — один из них есть и в нашем фонде, простите — в каком фонде?).

Протокол допроса пленного солдата вермахта Тадеуша Мегера от 25 сентября 1943 г. (до момента пленения служил во 2-й роте 5-го егерского батальона в качестве наводчика миномета) запечатлел детали использования людей как «живого миноискателя» во время карательной экспедиции против партизан в районе Полоцк — Невель — Витебск (вторая половина февраля — апрель 1943 г.): «Во время первой операции в одном месте оказались заминированными подступы к железной дороге. Командир роты Айбергер приказал собрать с близлежащих деревень гражданских и пустить впереди. С трех деревень собрали 20 человек. Среди них были и старушки по 60−70 лет, старики, дети 10−14 лет, девушки, одна женщина с маленьким ребенком. Когда все эти 20 человек пошли на минное поле, сзади их стоял пулемет на случай, если они не пойдут. Пять человек передних: три старухи, один старик и молодая девушка подорвались на минах. Все получили тяжелые ранения. Кому оторвало ногу, кому обе, а девушку ранило в живот. Все они через некоторое время были пристрелены, а остальных погнали с нами».

Надпись на фотографии («Немецкая культура в Коренево. 1942») позволила установить личность казненного. Василий Крохин был повешен оккупантами в деревне Коренево (Курская область) в конце февраля 1942 г., по обвинению в участии в партизанском движении.

В момент казни ему было 14 лет. Его отец, сотрудник райкома ВКП (б), был казнен оккупантами за месяц до этого. Свидетельства местных жителей, собранные Чрезвычайной комиссией по расследованию преступлений оккупантов, содержат фамилии местных полицейских, участвовавших в поимке Валентина Крохина и его казни. Упоминается также, что при этом присутствовал «один немец» (вероятно, он и стал автором снимка).

Надпись на обороте фотографии 127 несет в себе элемент, позволяющий уточнить взгляд ее автора на происходящее. «Немецкая культура» — формула, появляющаяся в полемике периода Первой мировой войны: она отражает «окультуривание» захваченных территорий германскими солдатами (так, мы находим подпись «Немецкая культура» на германской открытке с фотографией солдат, подстригающих местных детей). Однако автор надписи был, похоже, знаком с использованием этой формулы в антигерманской пропаганде времен Первой мировой войны. Серии открыток, выпущенных в те годы во Франции и других странах антигерманской коалиции и показывающих военные преступления германских солдат и их союзников на оккупированной территории Франции, Бельгии и Балкан, часто употребляют эту формулу без перевода и в кавычках: «Deutsche Kultur», «Kultur». Не выразил ли автор надписи с помощью этой цитаты свое несогласие с происходящим в Коренево? Такое прочтение нам кажется возможным.