Эффективные менеджеры и бюрократы: как разумная организация устроила нам ад

Грэбер Д. Утопия правил. О технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии — М: Ad Marginem, 2016

Государственное управление экономикой неэффективно. После развала СССР это стало аксиомой даже для левых экономистов, начавших рассуждать про необходимость рынка и конкуренции под мягким, непрямым контролем государства или гражданского общества. Действительно, если избранные политики ещё как-то заинтересованы в успехе экономики, то армия анонимных бюрократов, ленивая, неподконтрольная, говорящая на собственном языке миллиона инструкций и формуляров? «похоронит» любую инициативу. И хорошо ещё, если только по причине близорукости и незаинтересованности, а не злонамеренной коррупции.

Но вот парадокс. При всех проблемах с «гибкостью» СССР всё-таки стал сверхдержавой. ХХ век начался с западных «тотальных» бюрократизированных государств и закончился взрывным ростом стран вроде Китая и Южной Кореи с сильной центральной властью. И такие яркие эпизоды, как спасение банков государством после кризиса 2008 года или ведущиеся политиками войны за передел рынка соцсетей, и более основательные ежегодные отчёты Oxfam (международного объединения, занимающегося проблемами бедности, неравенства и условий труда) показывают: крупные государства никуда не ушли. Связи с государством — главное условия процветания бизнеса и в третьем, и в первом мире; государство же всё больше ориентируется на интересы крупного бизнеса. Экономика сегодня свелась к цифрам прибыли коммерческих структур. Как заметили социалисты ещё в конце XIX века, крупный капитал и государство срастаются; формально независимые структуры могут быть накрепко связаны через лоббистов, родственников и ушедших в бизнес чиновников, через налоговые льготы и госконтракты.

Неолиберальная политика приватизации и снижения контроля — что, собственно, она дала России и миру? Олигархов? Монополии? Частные корпорации, с интересами которых теперь приходится считаться выбранным народом политикам? Даже несмотря на торговлю полезными ископаемыми и возможность покупать товары из Китая — можем ли мы вправду сказать, что наша национальная экономика испытала какой-то прорыв после свержения «партноменклатуры»? А главное, по прошествии времени, не вернулись ли мы к тем же армиям менеджеров, отчётов и неработающей «клиентской» поддержки — но теперь в исполнении неподконтрольного никому «частного сектора»?

Антрополог и анархистский активист из США Дэвид Грэбер считает, что капиталистическая критика бюрократии изначально была обманом. В книге «Утопия правил. О технологиях, глупости и тайном обаянии бюрократии» он доказывает, что бюрократическая система стабильно развивалась весь ХХ век и лишь расширилась после произошедшего в 1980-е годы неолиберального поворота к рынку, капиталу и, особенно, финансовому сектору. Поскольку бюрократия столь же характерна для частных корпораций, сколько и для госсектора, она стала основой нового уклада — взаимопроникновения крупного бизнеса и государства (представители бизнеса входили в советы и комитеты, политики и чиновники после ухода с должности занимали прибыльные посты в корпорациях и банках).

Итогом этого стала тотальная бюрократизация всех сфер жизни. Настолько, что множество специфических, преходящих с точки зрения истории критериев и ритуалов кажутся нам совершенно естественными, разумными, само собой разумеющимися. А значит — не подвергаются сомнению, ограничивают наши возможности и перспективы, заставляя всё больше увязать в бюрократической ловушке. Бюрократия из неоднозначного инструмента для достижения каких-то человеческих целей (например, построение социализма или полёт в космос) превратилась в самоцель, в критерий всего.

Так, Грэбер утверждает, что сегодняшний культ «эффективности», «лидерства», «коммуникабельности» и других, как шутят в офисах, «смертных грехов» является продуктом бюрократизации. С одной стороны, это характерная формализация: работника пытаются стандартизировать, просчитать, выразить через опросник или число, впихнуть в заранее прописанный рабочий алгоритм.

С другой — у этого есть важное политическое следствие. Создаётся впечатление, будто «эффективность» является какой-то объективной характеристикой, присущей человеку или объекту. Т. е. она не зависит от желаемой цели: государство «неэффективно» не в какой-то области, а само по себе. Бюрократия же, наоборот, предстаёт универсальным и безальтернативным инструментом, который необходим для решения любой задачи. Как пишет Грэбер, такое разделение цели и средств — характерно бюрократическая процедура. Оно приводит к тому, что средство и его «правильная» организация становится важнее, чем цель.

Автор здесь подходит к одному из центральных для коммунистов тезису: политические силы всегда пытаются захватить государство (буржуазное) и надеются с помощью его «силы» изменить общество в нужную сторону. Однако буржуазное государство — не нейтральная структура; оно имеет свои «коррумпирующие» тенденции, грозит победившей партии перерождением. И потому для построения коммунизма необходимо будет изменить этот инструмент — перестроить государство с опорой на низовую политическую организацию (коммуны, Советы) так, чтобы оно «отмирало».

Грэбер, по сути, описывает раскрытие этого «коррумпирующего» потенциала. Однако автор относит его не только к устройству государства, но и устройству капиталистического бюрократического управления вообще (впрочем, и во времена тотальных государств, и при сегодняшнем государственно-частном гибриде управленческие принципы везде были одними и теми же: всеобщим идеалом была, например, берлинская почта). Соответственно, бюрократизм «извращает» не только захватившую власть силу, заставляя её следовать буржуазной логике, но и общество в целом.

Грэбер рассматривает понятие «эффективности», за которым скрываются весьма ограниченные и специфические критерии. Формально «эффективная» и «прозрачная» организация рабочего процесса может полностью убить его реальный смысл: например, учителя начинают больше времени тратить на составление отчётов, чем на обучение; научные центры перестают экспериментировать, придерживаясь более-менее известных и понятных путей, дающих более «стабильный» исследовательский результат и более понятных для инвесторов.

Автор доказывает, что нервом этой системы является утопическая жажда контроля и боязнь свободного творчества. С точки зрения капиталистической элиты необходимость усиления контроля понятна: неравенство растёт, недовольство низов вскипает, и господствующему классу жизненно необходимо укреплять свою власть. Начинает воспеваться самоценность порядка и стабильности, которым противопоставляются хаос и катастрофа. Характерно, что апологеты капитализма перешли с расхваливания потребительского рая, свобод и роста уровня жизни к утверждению, что капитализм, как бы он ни был плох, просто-напросто безальтернативен (парадоксальным образом получается, что развитие технологий и распространение образования ограничили наши социальные возможности, а не открыли новые варианты организации). Грэбер прослеживает такое же противопоставление «несовершенного, но порядка» и «злодейского хаотичного бунта» в массовой культуре.

Но и для народа бюрократический идеал был привлекательным. Его правила по-своему просты и предсказуемы (не нужно искать личный подход к каждой кассирше или бармену, достаточно лишь повторять процедуру передачи денег), его обезличенность должна компенсироваться непредвзятостью и тайной личной жизни. История феодального произвола, жестокости фашизма и перерождение партийной верхушки в СССР заставили многих с особенным подозрением относиться к «личному произволу», против которого как бы и направлена формализованная бюрократия. Путём несложных манипуляций эти же примеры стали доказательством опасности «утопий», социального творчества, революций.

Проблема в том, что реальное бюрократическое устройство действует по иным законам. Бюрократы концентрируют в своих руках важные управленческие процессы, закрывают от «непосвящённых» важную информацию (от заваливания однотипной мусорной информацией — до режима государственной тайны), анонимность позволяет им уходить из-под внешнего контроля, а запутанные правила создают пространство для произвольной интерпретации, оправдания любых действий власти и осуждения любых действий граждан. Бюрократия становится машиной удержания власти и подавления всего, что может ей угрожать, — в первую очередь творчества и инноваций.

Читайте также: Верховенство закона и «хорошие люди»: вредные мифы, мешающие России

Философы сказали бы, что мы имеем дело с превращённой формой. Содержание, развиваясь, требует от формы изменений: в реальной жизни это означает, например, уход от власти одних людей или классов и приход других. Но если форма сильна, она может попытаться тормозить прогресс и даже уничтожать, деградировать содержание, чтобы сохранить себя (и свою власть). Грэбер доказывает, что с бюрократией и, шире, с иерархическим управлением произошло именно это.

Итого, программой минимум для Грэбера является радикальный пересмотр всех ограничивающих нас бюрократических понятий, освобождение от тирании прибыли и безопасности ради социального и иного творчества; деятельности, не приносящей доход; экспериментов, не гарантирующих прибыль и даже успех. Бюрократия должна снова стать одним из инструментов в достижении больших гуманистических целей, а не мерой того, что правильно или неправильно.

Программа-максимум состоит в том, чтобы развивать альтернативные бюрократическому устройству формы организации. Неорганизованная толпа может оказаться глупее, чем каждый её участник, однако это не значит, что необходимо передавать право принятия решений отдельному «монарху». Ведь существуют также методы организации коллективной работы, коллективного обсуждения. Грэбер выражает уверенность, что попытки наделить некую «элиту» всеми полномочиями, а затем обложить её органами контроля и обеспечения прозрачности обречены на провал. Правильнее было бы изначально не позволить власти концентрироваться, развивая политическое участие масс, низовые структуры, самоуправление и другие коллективные формы деятельности. Даже если в этой системе, как любой другой, будут возникать неформальные сговоры — им будет сложнее монополизировать принятие решений. Можно добавить, что устранение эксплуатации и иных объективных противоречий, создающих основу для конфликтов и неравного распределения сил в обществе, также поможет.

К сожалению, книга Грэбера является скорее философской и публицистической, чем исследовательской. Его точка зрения и логика интересны, однако опираются преимущественно на теоретические построения других мыслителей, трактовку культурных феноменов, отдельные примеры из жизни и умозрительные рассуждения. Книга более остроумна и правдоподобна, чем большинство анархических работ, но ей явно не хватает фактов, статистики и проработанных моделей. Например, важный тезис про рост бюрократии в результате неолиберальной политики доказывается ссылкой на Дюркгейма и умозрительным суждением, что рынок нуждается во внешней поддержке, и на миллион независимых игроков требуется больше контролёров, бухгалтеров, судей и полицейских, чем на одного монарха или центральный плановый орган. Затем это подкрепляется несколькими частными примерами.

В любом случае тема бюрократии и пугливого недальновидного корпоративного мышления сегодня явно актуальна. Грэбер показывает, что, несмотря на постоянное увеличение жалоб на бумажную волокиту в литературе, в последние десятилетия резко сократилось количество исследований и теоретических работ по вопросу бюрократизации. Эта сфера выпала из внимания левой критики (теперь её пытаются занять правые популисты), хотя она могла бы добавить социалистическим программам остроты и злободневности, радикальности и размаха, а самим левым движениям — самокритичности, противостоящей соглашательству и элитарному перерождению. Хотя ряд тезисов автора нуждаются в проверке, подкреплении фактами и более глубоком исследовании, в целом книга поднимает неоправданно подзабытые проблемы коммунистической и анархической повестки и по-новому раскрывает их актуальность.