Китайский путь для России: неизбежное будущее или упущенная возможность?

Джо Стадвелл. Азиатская модель управления. Удачи и провалы самого динамичного региона в мире. М: Альпина нон-фикшн, 2020.

Отказавшись от советской плановой экономики, Россия так и не выработала внятного плана экономического развития. Формально наши власти кидались из одной крайности в другую: то надежды на «невидимую руку рынка» и разрушение государственных монополий, то непонятные «модернизации» со ставкой на нанотехнологии, инновации и западные инвестиции, то кампания по импортозамещению и поддержке среднего бизнеса (хотя бы в сфере продовольствия)… По факту же происходил передел собственности между представителями элиты и перераспределение доходов от продажи природных ресурсов (может быть, ещё и от эксплуатации советского наследия).

«Труба» и более-менее развитый импорт смогли перекрыть самые серьёзные структурные и стратегические проблемы: неравенство, ухудшение «социалки», скрытую безработицу… Но время ли сейчас почивать на лаврах потребления? Рядом всегда маячит призрак Венесуэлы, где падение цен на нефть легко расшатывало и капиталистическое, и социалистическое правительство.

Джо Стадвелл, британский экономист, многие годы работавший журналистом в Азии, в книге «Азиатская модель управления» выделяет ряд закономерностей в развитии и европейских, и успешных азиатских стран. Автор доказывает, что никакая ставка на «высокие технологии» и интеграцию в мировой рынок не сработает при отсутствии в стране адекватной промышленности и сельского хозяйства. Развитие же этих базовых сфер требует жёсткого контроля со стороны государства и скорее политических, чем узко экономических решений (в частности, отхода от узкого показателя денежной «эффективности»).

Но дьявол — в деталях. Действительно, история показывает, что свободный рынок работал недолго и только в руках сильных и уже развитых государств (хотя сегодня корпорации и финансовые институты даже в США держатся на льготах и денежной поддержке государства). Потребности же развития порождали «тотальные» государства. Однако здесь мы находим множество вариаций: в составе элиты, в мере госконтроля, в мировой конъюнктуре… Попытка Стадвелла вывести универсальный (да ещё и «простой») рецепт развития на базе опыта отдельных азиатских стран конца ХХ века — противоречие в определении.

Автор упускает из виду ряд противоречий реального «контролируемого» развития и все отклонения от выработанной им идеальной схемы рассматривает просто как «ошибки» правительств (из-за глупости или недостатка знания?), а не как действительную проблему, не имеющую красивого решения. Неудивительно, что, как только автор переходит к описанию конкретного опыта «успешных» стран, сразу оказывается, что «простой» алгоритм оптимального развития, выведенный ещё в XIX веке, ни разу не сработал. Явное стремление Стадвелла вывести новую догму госуправления, да ещё подчёркнуто противопоставляемую «плохой» коммунистической, вредит книге: в жертву приносятся «подводные камни» и общая гибкость схемы.

Так, уже на первом этапе — развитии сельского хозяйства — автор безапелляционно заявляет: необходимо раздать землю мелким земельным хозяйствам и дальше лишь поддерживать их, выстраивая транспортную инфраструктуру, борясь с перекупщиками-спекулянтами и т. п. Вместо того чтобы делать ставку на механизацию и организацию работы, нужно мотивировать крестьян убиваться на своём огороде ради возможности дополнительной прибыли. Особенно когда население страны велико, а земли мало, и всех нужно занять чем-то полезным. Люди довольны, продукция растёт, накопления же крестьян можно использовать для продажи им промышленных товаров.

Факт того, что и СССР, и Китай начинали именно с этого — и лишь затем повернули в коллективизацию, автор объясняет просто: коммунистам неожиданно в голову ударила марксистская (?) «догма»! И поэтому доказавшее свою эффективность решение было заменено на неэффективное, в обоих случаях приведшее к голоду (почему-то не перманентному). Профессор Пекинского университета, бывший шеф-экономист Всемирного банка Линь Ифу в «Демистификации китайской экономики» (вышедшей за несколько лет до книги Стадвелла и следующей почти идентичной канве), поясняет этот момент. Во-первых, мелкие хозяйства по факту не равны, и в них начинаются процессы концентрации капитала: одни крестьяне разоряются, другие богатеют; в землю начинают вкладываться капиталы со стороны, особенно ростовщические. Это отмечает и Стадвелл, требующий бороться с арендой крестьянских земель. Образуется деревенская беднота и новый класс землевладельцев (самая опасная часть «кулаков»), с какого-то момента начинающий борьбу за власть.

Но гораздо более важной проблемой, по утверждению Ифу, становится индустриализация. В менее противоречивых примерах Стадвелла ресурсы на неё, равно как и на создание транспортной инфраструктуры и иных необходимых селу благ, страны брали у США, заинтересованных в усилении своих союзников и сателлитов (Япония, Южная Корея) в Холодной войне и в ослаблении позиций коммунистов (в обеих странах были многочисленные компартии). И всё равно индустриализация протекала не без конфликтов и давления государства. Характерно, что коммунисты также надеялись на помощь извне. СССР ожидал европейской революции; затем была предпринята попытка привлечь инвестиции на любых условиях — по большей части заблокированная из политических соображений и приведшая к договору с Германией.

Ифу подробно описывает сопротивление крестьянина любому перенаправлению ресурсов в город и промышленность. Необходимо было перейти к более жёсткому контролю (и эксплуатации) сельского хозяйства, при этом компенсируя неизбежную потерю мотивации внедрением новых технологий, возможным только в крупных хозяйствах. С другой стороны, китайский экономист замечает, что до какого-то момента коллективизация повышала производительность труда. Хотя отследить отдельные факторы в реальности трудно, Ифу доказывает, что до появления сверхкрупных (тысячи крестьян) хозяйств никаких проблем не возникало. Но и тут есть тонкости: китайский экономист считает, что поворотной точкой стала отмена возможности добровольного выхода из крупной кооперации, из-за чего стала быстра нарастать проблема «тунеядцев»; сами сверхкрупные хозяйства не всегда оказывались неэффективны. Только ближе к 1980-м годам, когда западный капитал из-за давления собственных рабочих и благодаря новым возможностям транспорта и коммуникации начал мигрировать в третий мир, Китай получил внешний источник инвестиций, позволивший ослабить давление на крестьян.

Аналогичные проблемы возникают и в предложенной Стадвеллом формуле индустриализации: протекционизм и жёсткое проведение стратегии развития государством; контролируемая сверху внутренняя конкуренция компаний, будь они государственными или формально-частными, из которой выходят жизнеспособные гиганты; направленность на экспорт как критерий «отсечения» самых неэффективных компаний. Ифу рассматривает буквально эти три пункта, но приходит к выводу, что они — лишь изменчивые следствия ключевого фактора: избытка в Азии дешёвой молодой рабочей силы, на которую образовался острый спрос на развитом Западе.

Косвенно к этому приходит и Стадвелл: он отмечает, что схема работает, пока страна не развита, а население многочисленно и молодо. К концу ХХ века она перестала работать в Японии и Южной Корее; попытка следовать ей лишь привела эти страны к кризису. Когда экономика достигает некоего уровня развития, необходимо перейти к иной схеме развития. Стадвелл предлагает общую либерализацию, якобы лучше обеспечивающую потребление — но сегодня мы видим, что даже в развитых странах «свободный рынок» оказывается лишь инструментом в руках корпораций, банков и государств для наращивания неравенства и перекладывания рисков на население и мелкий бизнес (как раньше свободный рынок укреплял лидерство Великобритании).

В любом случае и Стадвелл, и (в меньшей степени) Ифу пытаются не подчёркивать один важный момент. Предложенная схема развития в любом случае подразумевает крайнюю эксплуатацию населения и низкий уровень жизни (даже без советской «излишней» социалки!) ради развития крупных промышленных компаний и государственного банка. Соответственно, оба автора подчёркивают опасность олигархии, когда богатые компании (и их управленцы) не возвращают обществу вложенные в них ресурсы. Например, «пиля бюджет» и живя на дотации. Или устанавливая высокие монопольные цены на внутреннем рынке, чтобы демпинговать экспорт и отвоёвывать новые рынки. Или просто становясь успешной частной корпорацией, перехватывающей власть в государстве. Наконец, неконтролируемые иностранные инвестиции могут привести к потере суверенитета. Поэтому Стадвелл делает номинальный акцент на политической составляющей развития — но, к сожалению, не может ничего сказать по существу. Например, автор советует странам просить поддержку у МВФ или Всемирного банка под обещания либерализации — а потом просто «кидать их», не выполняя обязательства! Действительно, почему все так не делают?! Или приводит как пример успешного госконтроля военный режим и угрозы пытками в Южной Корее — забывая, что США терпели это только потому, что он был «своим», то есть рьяно антикоммунистическим (так, корейские лидеры играли центральную роль и в Антикоммунистической лиге народов Азии, и во Всемирной антикоммунистической лиге). Неподотчётным режимам «репрессии» и «антидемократизм» с рук не сходили.

В итоге проблема уровня потребления, вызывавшая недовольство в СССР, фиксировалась Стадвеллом и в азиатских странах — но там она решалась за счёт ресурса Запада (обычно в обмен на «либерализацию» национальной экономики, т. е. на большую свободу и выгоду иностранного капитала, допускаемого к выстроенной тяжёлой промышленности и банкам). На самом деле, ближайшее рассмотрение наверняка покажет, что «ресурс Запада», в свою очередь, берётся из эксплуатации Китая и других менее развитых стран.

Неясно другое. Итогом развития по Стадвеллу становится страна с сильным государством, центральным банком, рядом корпораций-монополистов, раздутой тяжёлой промышленностью (производством средств производства, «бизнес для бизнеса») и идущими на убыль фермерскими хозяйствами. Уровень жизни остаётся низким: даже если у населения появляются накопления — их негде тратить, ведь потребительская сфера не развита. Заметим, что так описывали и СССР перед крахом. Дальше должно произойти нечто, перенаправляющее накопленные мощности на потребление. Иначе система скатывается в абсурдное производство ради производства, обогащение верхов, низовой взрыв и т. п.

Стадвелл считает, что это «нечто» — либерализация, отпускание государством поводьев, свободный рынок. Но это не точно: конкретный механизм перехода автор не описывает, лишь замечает, что все страны при этом переживали затяжной кризис. На выходе страна почему-то получает множество потребительских товаров и богатое население. Почему? В России все сливки либерализации сняла элита. В Японии, как признаёт автор, тоже всё совсем не гладко после «экономики пузыря» 1990-х годов: неравенство, заоблачные цены на еду, проблемы с жильём и пр.

Ифу объясняет сохранение партией политического контроля при росте промышленных компаний сложной и широкой схемой управления: идейно заряженные лидеры, многочисленные партийные ячейки с активной идеологической работой, какие-то (слишком коротко описанные) нетривиальные механизмы принятия решений с учётом мнения низшего управленческого состава и даже рядовых рабочих… В общем, некое подобие прямой демократии, ослабленная версия Советов. И то сегодня Китай выглядит весьма «элитной» страной, с миллионерами и несменяемой номенклатурой. А уж как должен происходить переход от концентрации власти и ресурсов у государства к широкому свободному потребительскому рынку в менее идейных странах — вопрос на миллион! Стадвелл что-то пытается сказать про необходимую демократизацию — но политика, поставленная в книге во главу угла, — не его конёк.

Применимо ли всё сказанное к России? К сожалению, восстановление производства и сельского хозяйства — теперь уже актуальный для нас вопрос. Зависимость от иностранных продуктов слишком завязана на политической конъюнктуре и цене на нефть. Стабильная занятость населения также остаётся ценностью, недостижимой в нестабильной (и косвенно зависящей от той же мировой конъюнктуры) сфере мелких услуг. Понятно, что в дело должно вступить государство. Но откуда ему брать ресурсы? Иностранные инвестиции малы и угрожают суверенитету. В отличие от Китая, мы не можем «торговать» молодой и дешёвой рабочей силой. Однако у нас есть пресловутая «труба»: но распределение доходов от неё — чисто политический момент, который в других странах решали социалисты, опиравшиеся на массовое организованное низовое движение.

Стоит отметить, что высокие технологии в теории также могут стать двигателем прогресса; предприятиями, приносящими бюджету прибыль. Однако они неизбежно более «элитарны», чем промышленность и даже природные ресурсы: очевидно, что заставить несколько сотен тысяч (на деле — просто тысяч) программистов и учёных «кормить» всё население и сохранять высокую мотивацию — не так-то просто. В конечном счёте им несложно будет эмигрировать. И даже этот «прогрессивный» и «модный» вариант не снимает вопроса политического субъекта, контролирующего это развитие. Кто, если не представители политически организованного народа, могут взяться за это дело? Кому ещё это нужно, когда у элиты есть так много способов сделать лёгкие деньги на спекуляциях, коррупции, войнах?

Стадвелл прав в том, что политический аспект дальнейшего развития — более сложен и важен, чем собственно экономический (тут многого не придумаешь). К сожалению, в книге он идёт лёгким путём: разбирая формальные экономические решения и игнорируя их политические сложности. Автор в очередной раз критикует примитивизм неолибералов — но его «рецепты» также обманчиво просты.