Демократический нацизм — новая утопия Запада

Рональд Франклин Инглхарт. Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир. М: Мысль, 2019

Люди нуждаются в надежде, в образе светлого будущего, особенно если настоящее их не очень-то устраивает. Но следует различать «надежду» и «пророчество», призыв к действию и призыв к смирению. Жизнь — борьба, исход которой не предопределён; пророчества, заставляющие нас поверить в обратное, на деле лишь усиливают одну из сторон конфликта и ослабляют другую, приближая желаемый «пророками» результат, становясь «самоисполняющимися».

Убеждённость в победе коммунизма позволила создать Советский Союз и породила западное левое движение: Маркс и Ленин прекрасно понимали, что ничего не гарантировано, что революция не произойдёт сама собой, но усиленно настаивали, что история — на их стороне и борьба с капиталом будет выиграна. В СССР необходимость «борьбы» постепенно улетучилась и коммунизм превратился в подобие «религии»: как бы советское государство ни отклонялось от намеченного Марксом пути, итог был предрешён — гражданам оставалось лишь проявить терпение и ждать. Внезапно вместо коммунизма наступил дикий бандитский капитализм. Отныне «марксистская утопия» была заменена утопией рынка: да, все стали жить хуже, но конкуренция и «свобода» всё устроит…

Рыночная, «неолиберальная» мечта выполнила в России свою роль и вскоре умерла, подобно «тэтчеризму» и «рейганомике» на Западе. На её место должен был прийти прозападный «глобализм», однако усиление Китая, разногласия в Евросоюзе и грубая политика США разбили эту иллюзию. Будущее вновь стало неопределённым: какая держава окажется мировым гегемоном? Нужно ли укротить финансовый сектор, усилить давление на богатство и рынки? Не пора ли народу побороться за власть с элитой и технократией? А значит, возник запрос и на новые пророчества.

Показать, куда теперь идёт мир, пытается социолог из США Рональд Инглхарт в книге «Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир». Автор играл важную роль в создании таких международных исследовательских проектов, как «Евробарометр» ООН и «Всемирный обзор ценностей». В основе его книги лежат результаты опросов, регулярно проводившихся с 1970-х по начало 2000-х годов.

Инглхарт начинает с того, что решительно отвергает «детерминизм» Маркса, якобы приведший западных интеллектуалов к упрощённой и неверной картине мира. То, что это вопиющая историческая несправедливость к выдающемуся философу — ещё полбеды. Похоже, марксистская диалектика и критика классических материалистов действительно прошли мимо автора. А это гораздо хуже. Ведь выдвигаемая Инглхартом концепция «эволюционной модернизации» (как видно уже из названия) оказывается верхом детерминизма и безальтернативности. Автор доходит даже до тезисов о предопределённости бессознательным и биологически-генетических (!!!) различиях между странами!

Общая идея такова: экономическое развитие (понимаемое как линейно-капиталистическое) приводит к снятию угрозы выживанию и утверждению чувства «экзистенциальной безопасности». Оно, в свою очередь, порождает новые «постматериалистические» ценности — индивидуализм, свободу, толерантность, самореализацию. Наконец, эти ценности создают демократию и рынок, обеспечивающие развитие человечества, всеобщий мир и вообще рай на Земле. Проще говоря: с 1970-х годов Запад (а затем — и весь мир) двигается в правильном капиталистическом направлении, и нужно только дождаться, когда работа сил демократии будет окончена.

На протяжении всей книги, опирающейся на переработанные статьи разных лет, Инглхарт пытается отстоять своё оптимистичное пророчество от очевидных возражений: кризис рабочего движения; финансовые пузыри; рост неравенства; недоверие к власти и рост популизма… Автор прибегает к самым бессовестным манипуляциям, но в последней (самой новой?) главе он внезапно признаёт, что капитализм заводит мир в тупик, призывает к объединению «99%» для борьбы с «богатейшим 1%», получившим абсолютную власть, — чем перечёркивает почти всё предыдущее изложение.

В конце книги доказывается, что «постиндустриальное» общество превратилось в рай для мизерной части человечества и в ад для всех остальных. Так, в США реальные доходы десятилетиями не растут (и даже падают) даже у людей с высшим образованием и учёными степенями. Стабильные и нормально оплачиваемые рабочие места сокращаются, а на их место приходят не «высокие технологии» (доля этого сектора за 30 лет не выросла!), а рабочие места с временной занятостью, низкой зарплатой и не требующие квалификации.

Следовательно, как и предсказывали марксисты уже во времена Каутского, «сфера услуг» растёт не за счёт креативных, мобильных, богатых «менеджеров», специалистов по коммуникации и IT, как пытаются доказать поборники постиндустриального общества — а за счёт «падения» рабочих на полумаргинальный уровень мелких услуг, торгашества и расходного материала в финансовых пирамидах.

Зато коммуникации позволяют поменять местных работников на более дешёвых рабочих из других стран; а иностранцев, если они начнут «качать права», можно и вовсе заменить на машины и искусственный интеллект. Даже борьба женщин за включение в рынок труда и повышение зарплат использовалось капиталом, чтобы повысить давление на занятых мужчин и понизить им зарплаты!

Решение этих проблем Инглхарт видит в борьбе с элитой за демократию и государственное регулирование… Как это соотносится с общим пафосом книги? Никак. К сожалению, для автора вообще характерны взаимоисключающие параграфы. Последняя глава лишь доводит накапливающиеся противоречия до абсурда, до явного «взрыва». Парадоксы преследуют книгу с первых страниц.

Начнём с того, что Инглхарт делает далеко идущие выводы из корреляции показателей — то есть из того, что величины А и Б на каких-то отрезках одновременно растут или падают. Вообще, у этого может быть сколько угодно объяснений: случайное совпадение; А вызывает Б; Б вызывает А; А и Б вызываются Г; всё вышеперечисленное, но только при условии Д так далее. Корреляцию необходимо ещё исследовать и конкретно, «физически» описать. Однако модель мира у Инглхарта оказывается предельно примитивной, и всё на свете выводится из «экзистенциальной безопасности».

Но как мы определяем степень безопасности? Это — вторая фундаментальная проблема книги. Категории у Инглхарта конструируются крайне ангажировано и неинтуитивно. Так, «материализм» у него означает ценность экономического роста как такового, патернализм (!), низкую политическую активность (!!!) и безразличие к свободам; «постматериализм» — напротив, активизм, самоорганизацию, свободу слова, толерантность к геям (это чуть ли не ключевой показатель). А «коллективизм» ассоциируется с архаичным и тоталитарным обществом и противопоставляется самореализации, эмоциональности и ценности личных достижений.

Интересно, большевики по этой классификации — материалисты или постматериалисты, коллективисты или индивидуалисты? Они выступали за власть Советов, отмирание государства, интернационализм и другие прогрессивные ценности, поскольку хотели экономического развития, победы над голодом и неграмотностью, крепкого материального положения для масс. Они продвигали общие цели и коллективное хозяйство, поскольку верили, что только в здоровом и дружественном обществе может получить развитие личность… В общем, непонятно, почему борьба за права и участие в управлении должны исключать, например, борьбу с эксплуатацией или важность классового конфликта? Автор очень предвзято трактует этот переход от прямого требования еды и зарплаты к более стратегическим политическим требованиям.

Инглхарту нужно доказать, что в богатых странах каждое новое поколение становится более и более «постматерилистическим», переходя от требований равенства и госрегулирования — к экологии, правам геев, демократии. А значит, классовая борьба и эксплуатация остаются в прошлом. Правда, позже оказывается, что поворот партий от «материалистических» требований к общекультурным вызвал резкое падение доверия к партиям; стирание различий между «левым» и «правым» было расценено как предательство; политика вообще оказалась под контролем элит, глухих к людским нуждам; а закончилось всё подъёмом антисистемных популистов и радикальных левых.

В книге это выглядит нелогичным; в реальности достаточно вспомнить, что Инглахрт описывает эпоху контрреволюции, восстания «неолибералов» против социального государства, когда политику объявили «законченной», капитализм — безальтернативным, и обществу предложили обсуждать лишь культурные вопросы. Автору удаётся смешать левые требования политической власти и правую уловку, когда народ от обсуждения политического курса переводят к «нейтральному» обсуждению культуры.

Активизм также явно остался в веке «материализма» и революций, а не в 80-х годах. Впрочем, тут Инглхарт демонстрирует удивительные способности политолога: он заявляет, что расцветом низовой политики стал… крах СССР! Якобы граждане после долгой борьбы с режимом достигли таких высот организации и мобилизации, что смогли скинуть партию. Как элитно-спецслужбистский переворот можно спутать с восстанием Советов — страшно себе представить. Почему переворот привёл не к расцвету, а к краху стран СССР — также остаётся без комментариев.

Далее оказывается, что в Китае взрывной рост не увеличил показатель «постматериализма», ведь люди не хотят отказываться от коллективизма, вводить рынок или свергать правительство — что объясняется «отложенным эффектом» и «культурными особенностями». Ещё интересней, что, хотя Инглхарт отмечает тенденцию к усилению «постматериалистских» ценностей во всём мире, соотношение между странами по этому показателю остаётся постоянным. Автор сразу же списывает это на биологические и «генетические» различия. По идее Инглхарта, именно «постматериалистические» ценности создают демократию, свободу слова, толерантность, пацифизм и т. д. — получается, что не все национальности обладают одинаковой способностью к «цивилизованной» свободной и мирной жизни?

Оставим за скобками вопрос о том, почему гены принадлежат территориальному образованию (стране), а не расе или национальности. Автору не приходит в голову связать эту стабильную разницу с поддерживаемым капитализмом международным неравенством, разделением стран на «центр» и «периферию». Потому ли, что тогда препятствием для «постматериализма» окажутся «материалистические» интересы крупного капитала и «свободных» стран? Или потому, что важность «демократии» будет определяться тем, в какой международный блок страна входила в Холодную войну и входит сейчас (тяготеет ли она к НАТО, к России или к Китаю)? Инглхарт упоминает, что противостояние арабского мира с Западом вылилось в публичное отрицание «западных ценностей»; но из этого делается смелый вывод, будто арабы «назло Западу» уходят в архаику.

Демократию и свободу также продвигали бандеровцы на Украине, на самом деле имея в виду разрыв с Россией и союз с Западом на почве русофобии. Впрочем, аналитический талант подсказывает Инглхарту, что это просто Россия «захватила Крым» и «вторглась на Восточную Украину», в то время как «западные лидеры», даже «ястребы» (!), «не стали поддерживать военных действий против России»!!! Это — пример, показывающий, что богатые западные «постматерилистические» страны стали более мирными, а война и угроза исходит от развивающегося мира…

Не менее прекрасен вывод, что Венесуэла после переворота Чавеса стала менее демократичной (!), потому что в ней… демократии было больше, чем запрос населения на демократию!!!

В общем, подобные предвзятые оценки, искажённые изложения событий, трактовки мотиваций, жонглирование терминами, противопоставление внутренне связанных явлений и идей — позволяет Инглхарту отстаивать своё оптимистичное, оправдывающее капитализм и неолиберализм пророчество… Пока не настаёт время последней главы, когда капитализм внезапно оказывается корнем всех зол, взращённым в самом эпицентре «постматериализма».

Итого, Инглхарту удаётся доказать прямо обратное тому, что он хотел. Чтобы показать благо «эволюции» капитализма, автору пришлось начать с манипуляций, продолжить расизмом и чуть ли не нацизмом, и всё равно закончить громким фиаско. Идея о светлом будущем капитализма и отмирании эксплуатации, стремление перевести внимание с материальных вопросов на безобидно-«культурные» — всё это не просто «вошло в очевидное противоречие» с реальностью. Слепая вера в эти пророчества создала ту ужасную реальность, которая теперь разрушает всякую капиталистическую утопию. В этом — урок «эволюции» Инглхарта.

Читайте также: Между Аджемоглу и «Асемоглу»: западная идеология на экспорт