Большой Ближний Восток в перспективе Китая

На самом деле уже добрые десять лет, как Китай осуществил, по выражению контр-адмирала Чжан Хуачэня, переход «от береговой обороны к обороне в открытом море». В результате Пекин создал мощную военную инфраструктуру на архипелаге Спартли (три военно-морские авиабазы со взлетно-посадочной полосой длиной в три километра), поставив под свой контроль почти все Южно-Китайское море. А запад Южно-Китайского моря — это уже Сингапур и Малаккский пролив, связывающий Тихий океан с Индийским. Место, через которое проходит треть мирового торгового потока.

Но это не предел амбиций. Китай рвется в Индийский океан, чтобы иметь возможность если не контролировать, то гарантировать свое участие на протяжении всего морского трафика из Восточной Азии в Европу. Особо страстным этот порыв стал после 2013 года, когда Си Цзинпин запустил Инициативу «Пояс и Путь» (BRI).

Для такой гарантии необходимо «освоить» Ближний Восток. К тому же страны этого региона являются основным поставщиком углеводородов в Китай. В 2018 году шесть стран региона (Саудовская Аравия, Ирак, Оман, Иран, Кувейт, ОАЭ) поставили в Поднебесную только нефти на 103 миллиарда долларов. Почти в три раза больше, чем основной китайский поставщик, Россия ($37,9 миллиарда). И общая зависимость Китая от нефти из района Персидского Залива приближается к 44%. Поэтому, отбрасывая дипломатические изыски, можно сказать, что Ближний Восток нужен Китаю из простого инстинкта самосохранения.

Пекин своего добился. Сейчас под его контролем морские порты Хамбантоту (Шри-Ланка), Гвадар (Пакистан) и военная база в Джибути в Восточной Африке. То есть китайцы «присутствуют» в Ормузском проливе (более четверти мирового транзита нефти) и проливе Баб-эль-Мандеб (прямой путь к Суэцкому каналу, Европа).

Поскольку Китай во внешнеполитических отношениях стремится избежать интервенционистского нарратива, то он даже теоретически желает дистанцироваться от перспективы любого военного участия в силовых конфликтах. В январе 2016 года министерство иностранных дел Китая опубликовало «Документ китайско-арабской политики», в котором практически все инициативы касаются «обменов высокого уровня», «механизмов консультаций», «инвестиционного сотрудничества», «гражданского ядерного сотрудничества» и так далее, и только в самом конце — немного о политике безопасности, да и то в виде общих деклараций и обменов делегациями.

Хотя даже в этом миролюбивом заявлении бросается в глаза фраза: «Мы будем и впредь поддерживать развитие национальных сил обороны и вооруженных силарабских государств для поддержания мира и безопасности в регионе», что можно рассматривать, как некий сигнал иным, надрегиональным игрокам, «пришлым». И уже сейчас Китай уже демонстрирует признаки усиления военно-политической активности на Ближнем Востоке. И речь идет не только о разовых акциях, типа блестящей операции по вывозу более чем семисот гражданских лиц из стреляющего Адена и переправке их в Джибути. Причем — браво, Пекин! — они вывозили не только своих соотечественников, но и тех, кто просто попал в беду: фрегат «Линьи» вытащил 176 человек из Пакистана, 29 из Эфиопии, пять из Сингапура, четыре из Польши, по три из Италии и Германии, двоих из Великобритании и по одному из Канады, Ирландии и Йемена. Это произошло в апреле 2015 года

Но это была разовая акция. А вот информация, громом прогремевшая в марте 2016 года — о том, что китайские войска будут размещены в Пакистане для охраны китайско-пакистанского экономического коридора — это уже политическое решение. CPEC (Китайско-Пакистанский экономический коридор), соединяет Кашгар в Синцзяне (Северо-Западный Китай) с Гвадаром на берегу Персидского залива в Пакистане. А это означает присутствие китайского воинского контингента в непосредственной близости к Ормузскому проливу.

До недавнего времени Китай не играл сколь-нибудь заметной роли в ослаблении геополитической напряженности на Ближнем Востоке, ограничиваясь общими декларациями и дистанцированием своих представителей от участия в любых крупных конфликтах. И хотя Китай сотрудничал с Россией в Совете Безопасности ООН на поле защиты сирийского режима, это было больше похоже на соблюдение того самого нейтрального нарратива (принципа невмешательств), чем с его прямым интересом в сирийском конфликте.

Но это, наверное, потому, что Сирия не может предложить нефти. Когда же дело коснулось Ирана, четвертого по значению поставщика ресурса из Ближнего Востока, Китай был поставлен перед необходимостью не только принимать решение, но и делать выбор. Выбирал не торопясь: в августе 2019 года посол Китая в Объединенных Арабских Эмиратах объявил, что Китай может участвовать в операциях по обеспечению безопасности на море и в проливе. В следующем месяце иранские источники заявили, что Китай будет участвовать в совместных военно-морских учениях с Ираном и Россией в Оманском море и северной части Индийского океана.

И источники оказались правы, потому что с 27 по 30 декабря 2019 года Иран, Россия и Китай провели маневры под названием «Пояс морской безопасности» в северной части Аравийского моря, на площади в 17 тысяч квадратных километров. И это уже выбор.

Что такой выбор может означать в контексте будущего региона? Скорее всего — проект смены доминанты. В 2015 году, когда Россия вошла в Сирию, положение законного правительства Башара Асада было еще более безнадежным, чем нынешняя ситуация в Иране. Но Москве в целом удалось заменить американскую доминанту триумвиратом «Россия — Турция — Иран». Сейчас впору говорить об образовании триумвирата «Китай — Иран — Россия» на территории от Иранского нагорья до побережья Индийского океана с перспективой контроля над Ираком, этим основным призом текущего ирано-американского конфликта. Пекину есть там, что предложить: прежде всего BRI-инвестиции. Но это в будущем…

А пока «Китай настоятельно призывает США не злоупотреблять военной силой» («Женьминь Жибао», 6 января). Хотя письмо в СБ ООН от представителя США Келли Крафт, о том, что США готовы к переговорам с Ираном без предварительных условий, в Китае назвали «шоу для международного сообщества».