Суверенитет или глобализация? Что выбирает российская власть

Три события недавнего времени, состоявшись одно за другим, привлекли внимание и сами по себе, и в их возможной взаимосвязи. Первое: подписание в Астане соглашения о торгово-экономическом сотрудничестве между Евразийским экономическим союзом (ЕАЭС) и Китаем. Второе: визит в Сочи канцлера Германии Ангелы Меркель и в Санкт-Петербург, на экономический форум, президента Франции Эммануэля Макрона. Третье: кульбит президента США Дональда Трампа с отказом было от запланированной на 12 июня встречи с северокорейским лидером Ким Чен Ыном, а через сутки-двое с новым на нее согласием; как говорится, «хозяин своего слова — сам дал, сам и назад взял».

У этих событий есть как одно дно, в «зеркале» которого они рассматриваются сами по себе, так и второе, связывающее их в единый пазл. Первое дно на виду и стало предметом множественных обсуждений. Дескать, и Трамп понял, что «додавить» Кима и «развести» его на «безъядерную» тему не получится, а любой иной итог переговоров окажется для него проигрышем. И потому воспользовался советом «патриарха» американской и глобальной политики Генри Киссинджера, который в параллелях русской классики звучал примерно так: «Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь, / А требуй, чтобы он ее исполнил точь в точь…».

В смысле, прекрати милитаристскую истерику и угрозы в адрес КНДР, которые настраивают против США ее соседей и остальной мир, ограничь развитие ядерной программы Кима, обложив его санкциями и одновременно нажав на эту «мозоль» Ирану, как бы ни возмущались последним европейские сателлиты. И покажи, как тяжело живется несогласным с ДНЯО (Договором о нераспространении ядерного оружия 1968 г.), то есть с добровольно-принудительной капитуляцией перед «мировым гегемоном». Потому как, если сойдет с рук Киму, то очень многие, включая американских союзников, захотят пойти тем же путем.

И Россия-де, играющая в ЕАЭС главную «скрипку», успешно продвигает континентальную интеграцию, стараясь «нанизать» на формирующуюся евразийскую «ось» еще и Европу, о чем и был Петербургский экономический форум, на котором рекордными по количеству участников оказались делегации КНР и США. И именно об этом же свидетельствуют вояжи к нам Меркель и Макрона, прервавшие явно затянувшуюся паузу в российско-европейских и в целом российско-западных отношениях. И если «фрау канцлерин» ограничилась Донбассом и «Северным потоком — 2», то французский «киндер-сюрприз», как и следует креатуре Ротшильдов, озвучил очередные планы своих хозяев о «новом совместном будущем» для Европы и России.

О втором дне, которое, в отличие от первого, «в тени», аналитики, как водится, позабыли. Между тем у совпадения указанных артефактов — соглашения ЕАЭС-КНР, ухода в отказ со стремительным возращением из него Трампа и активизации «держателей» европейской франко-германской «оси» — очень много общего. И, в конечном счете, — это части единого пазла. Но прежде — пару-тройку абзацев неких «вводных» рассуждений.

Мы живем в эпоху поистине тектонических подвижек в международных отношениях. На это накладывается ложное, не соответствующее действительности представление о первичности экономики перед другими сферами общественной жизни, из которого «органично» вытекает всеобщая уверенность в том, что торговля — панацея от войн. И что войны невозможны в ядерную эпоху из-за того, что Леонид Брежнев в свое время назвал «инстинктом самосохранения человечества», а генерал Александр Хейг, первый из госсекретарей в администрации Рональда Рейгана, парировал, что «есть вещи поважнее, чем мир».

Нам ли, пережившим распад СССР, но с упрямством, достойным лучшего применения, твердящим мантру «лишь бы не было войны», не понимать того, что Хейг оказался прав, а Брежнев — нет. И что можно сколько угодно уговаривать себя панегириками «моральным» преимуществам «волкодава перед людоедом», а «ворюги перед кровопийцей», но слаще от этого слезливо-импотентного вегетарианства нашему народу не станет.

Нравится нам это или нет, но геополитика в шкале глобальных приоритетов стоит неизмеримо выше экономики, определяющее значение которой сильно преувеличено. Хотя бы потому, что даже и геоэкономика, которая, как многим кажется, заменила геополитику, на самом деле методологически — не более чем ее составная часть. В 1909 году в Британии вышла книжка экономиста Нормана Энджела, утверждавшего, что при существовавшем тогда уровне развития британо-германских экономических взаимосвязей война между ними невозможна. До мировой бойни между тем оставалось пять лет.

Энджел ошибся именно потому, что недооценил геополитику. И именно так, как ошибаются современные homo economicus. Никакие торговые выгоды не могли компенсировать англичанам перспективу столкнуться с равным или превосходящим германским флотом. В 1938 году, в канун Мюнхенского сговора, по книжке Энджела во Франции сняли фильм, и ни у кого из тех, кто приложил руку к его созданию, и мысли не возникло о том, что через два года под Триумфальной аркой парадом пройдут оккупационные войска вермахта.

Сегодня точно так же недооценивается масштаб вызовов, брошенных Россией в Сирии и Китаем в вопросе военно-морского могущества, пусть пока и в ограниченной акватории Южно-Китайского моря. Будто бы можно одновременно и конкурировать в экономическом поле, и придерживаться собственных геополитических концепций. И как бы не понимать при этом, что именуемый «мир-системой» мировой порядок либо один, либо его два или несколько. «Как два различных полюса / Во всем враждебны мы…» — из песни Александрова «Священная война».

Хотите настоящую, а не нынешнюю мифологическую, как «единство в экстазе общечеловеческих ценностей, демократии и рынка», интерпретацию «многополярного мира»? Она выписана в типологии мировых систем Мортона Каплана и именуется в ней системой «единичного вето». Это когда каждый из двух или нескольких центров силы, обладая не только военной мощью, но и автономными, ведущими между собой не конкуренцию, а смертельную борьбу, экономическими и социальными системами, способен в одиночку успешно противостоять как любому другому, так и всем остальным, вместе взятым.

Настоящий «многополярный мир» — это холодная, на грани горячей, война всех со всеми. И эту войну не выиграть без автономной валютной, торговой, финансовой систем и собственных базовых технологий, и главное, собственного проекта для всего мира и обслуживающей его системы идеологических императивов. Ибо есть собственники этих систем — хозяева, а есть пользователи — лакеи хозяев. Это — более широкий, спроецированный на глобальные проблемы аналог «теоремы Фурсенко». О том, что нужнее — «человек-творец» или «квалифицированный потребитель». Кем вы хотите быть — хозяином или лакеем — то вам и нужно, в зависимости от вашего же выбора.

Усаживаясь на шпагат и спекулируя одновременно и на глобализации, и на суверенитете, творцы наших идеологических иллюзий никак не могут взять в толк фундаментальную несовместимость этих вещей, которые находятся между собой в обратно пропорциональной зависимости. Эти иллюзии из той же «оперы», что и демагогия насчет якобы ущербности «игры с нулевой суммой», у которой если и существует реальная, а не надиктованная пошлым пацифизмом альтернатива, то только капитуляция одной из сторон.

На самом деле чем больше глобализации — тем меньше суверенитета и наоборот — подлинный суверенитет опирается на самодостаточность и в глобализации не нуждается. «Империя — локальная глобализация на собственном пространстве», — трудно не согласиться здесь с философом и политологом Виталием Аверьяновым. Да и глава российского МИД Сергей Лавров, помнится, в начале прошлого года обмолвился о «деглобализации», но ни общественное, ни тем более политическое сознание к этому тезису оказались не готовы.

Скажут: суверенитет нуждается в союзах и альянсах. Теоретически — да, нуждается. Но, во-первых, подлинных альянсов, не ситуативных, подобно Венскому «концерту» или антигитлеровской коалиции, а органичных, у России не было, нет и не будет никогда. И по формуле Александра III про «двух союзников — армию и флот», к которым в смысловом отношении сегодня необходимо добавить триаду стратегических ядерных сил, и по фундаментальности наших противоречий с остальным миром. Прежде всего, с Западом, противостояние с которым, это надо просто понимать, не зависит ни от форм правления, ни от идеологических установок или соответствия/несоответствия реальной политики мифологиям «демократии» и «рынка».

А определяется оно тем фактом, что еще в XV веке, в период восстановления централизованной русской государственности с центром в Москве, Запад решил, что мировой баланс тем самым разрушается, а Кремль — что он восстанавливается. Что еще должно в истории произойти, чтобы осознать бесповоротный антагонизм этого расклада, который обречен неизменно, век за веком, воспроизводить в российских отношениях с Европой и Америкой «Большую игру» с «нулевой», именно «нулевой суммой»? И напрочь, раз и навсегда, забыть о западном векторе как о недоразумении, вызванном заблуждениями элит, издержки которых щедро оплачивались народом. В том числе — пролитой им кровью.

Но и с Востоком всё не так просто. Почему-то вспоминается подзабытый, но не утративший актуальности тезис из датированных апрелем 2012 года материалов «Жэнминь Жибао» и Синьхуа о том, что российско-китайский стратегический альянс нужен не для совместного противостояния Западу и не для выдвижения альтернативной модели мироустройства, а для совместной интеграции с Западом. И автору этих строк еще в те дни приходилось этому оппонировать (Россия и Китай: чужой проект или проектная альтернатива? // Обозреватель — Observer. — 2012. — №5. — С. 5−35).

Сегодня Китай активно интегрируется в глобальные процессы, рассчитывая перехватить контроль над ними у Запада или разделить с ним свои «доли». Отсюда одна из главных задач, прозвучавших в октябре прошлого года на XIX съезде КПК: о «сообществе единой судьбы человечества», которая в эти дни была адаптирована и к ШОС путем включения в итоговый документ Форума политических партий этой организации в Шэнчжэне.

Опять же, приходилось неоднократно упоминать о том, что отказ России от советского первородства в великом Красном проекте ведет к перехвату этого первородства китайской стороной, что и происходит с помощью как указанного тезиса о «единой судьбе», так и заимствованного из работ позднего В.И. Ленина вывода о национальной «специфике» социализма.

Во-вторых, сама мифология западной геополитики, рассматривающей мировые процессы противостоянием морской, торгово-демократической цивилизации сухопутному имперскому Хартленду, не оставляет нам иных вариантов, кроме обособления. И выдавливания из себя низкопоклонства с любым географическим и культурным вектором, учитывая, что этой мании собственного уничижения, свойственной российским правящим кругам еще с дореволюционных времен, кое-кто аплодирует не только в Атлантическом, но и в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР).

Вот обозначенная вводная часть. А теперь перейдем к рассмотрению вопроса о том, что же всё-таки происходит на самом деле, и что обнажили события, которые перечислены в начале статьи?

Первый и главный вопрос — почему так засуетился Трамп? Очень похоже, что в интеллектуальных штабах Запада кое-кто активирует давно разработанный, но не раз уже в силу тех или иных причин тормозившийся проект «слива» США. Излишне напоминать, что эта страна представляет собой искусственное образование «на определенный период», и в ее законодательство и политическую систему вмонтирован ряд механизмов, предусматривающих управление территорией после распада. Указать на это может хотя бы внимательно обдуманная расшифровка аббревиатуры FEMA (Federal Emergency Management Agency).

Случайно ли официальный Вашингтон перевел стрелки «ответственности» за отмененную было встречу с лидером КНДР не только на Си Цзиньпина, поставив ему в строку вторую после мартовского визита в Пекин встречу с Ким Чен Ыном в Даляне, но и на Южную Корею? И в чём оказался смысл посреднической миссии Мун Чжэ Ина? В том, чтобы «загладить» перед Трампом вмененную ему «вину»? Или в подтверждении особого статуса — своего и своей страны — в корейском урегулировании? Мол, проложившая путь к северокорейско-американскому саммиту встреча лидеров Севера и Юга, отмененная было из-за устроенных Пентагоном учений, разозливших Пхеньян, — это зримое свидетельство того, что на Корейском полуострове влияние США не распространяется дальше военной сферы, в которой оно сильно вредит международно-политическим процессам, в том числе переговорным.

Второе: разногласия между США и Европой по иранскому вопросу, по сути, указывают на ядерную проблему как водораздел эпох. Единственная континентально-европейская ядерная держава — это Франция, и именно ей передается прежнее германское лидерство. Еще одно зримое свидетельство — на этот раз роста значимости военного фактора перед экономическим. Эксплуатация Макроном европейско-российской интеграции, бальзамом ложащаяся на душу определенного элитного контингента в России, — это осторожный зондаж вопроса о том, кто вскоре будет наделять ядерной безопасностью Европу — США с Великобританией или Россия с Францией?

Не секрет ведь, что уже и на центральных российских телеканалах, нет-нет, да и мелькает карта «единой Евразии» от Атлантики до Владивостока, демонстрация которой сопровождается присказками записных придворных аналитиков о том, что «США мало не покажется».

Третье: что такое, если без экивоков и прелюдий, проект «Одного пояса и одного пути»?

На рубеже XIX и XX веков мир познакомился с творениями видного американского геополитика и по совместительству адмирала Альфреда Мэхана об определяющем значении морской мощи. Другой стороной его творчества стала концепция анаконды, которая заключается в удушении России обходящими ее территорию лимитрофами с последующим выдавливанием ее к Северу, в непригодные для полноценной жизни и развития широты.

Труды Мэхана не пропали даром — они стали основой для более детальной разработки этих взглядов, осуществленной в первой половине XX века британским и американским учеными Хэлфордом Маккиндером и Николасом Спайкменом. А после Второй мировой войны, в процессе антисоветского объединения элит Старого и Нового Света, а американской «демократии» с послевоенным неонацизмом, некто Джо Реттингер — троцкист польского происхождения, допущенный в определенные европейские теневые круги, сформулировал эту идею как базовую стратегию элитарного объединения Запада. И это было принято.

Еще ранее, в августе 1944 года, экономическую сторону этой «новой генеральной линии», подразумевающую внедрение немецких денег в структуру акционерного капитала западных компаний, сформулировал рейхсляйтер НСДАП Мартин Борман.

Как и в первом, и во втором случаях, не станем ничего утверждать определенно. Просто зададимся вопросом и задумаемся над тем, что «Шелковый путь» с Запада на Восток — это и есть та самая «анаконда», так ведь? А чем станет протянутый во встречном направлении «Пояс и путь»? «Ветром с Востока», который, по Мао Цзэдуну, «одолевает ветер с Запада»? Или разновидностью прежних процессов, только для маскировки развернутых на 180 градусов? Однозначного ответа на этот вопрос ведь нет, не правда ли? Или он спрятан так глубоко в «концептуальных» головах, что широкой общественности до него не докопаться.

А недавний ультиматум Трампа официальному Пекину, смысл которого сводился к американскому контролю над китайским высокотехнологичным сектором, — он приказал долго жить, как и отказ от встречи с Ким Чен Ыном? Либо остается на столе переговоров или в рукаве определенных кругов? Но если «приказал», то это — надо понимать — не что иное, как еще одно унизительное поражение США, которое внутри страны становится темой для дискуссий о профпригодности Трампа, а за ее пределами, и прежде всего в Европе, порождает настроения в духе «Америка уже не та». А вместе с ними продвигает и идеи, высказанные Макроном в Питере.

Автору этих строк, честно говоря, трудно игнорировать глубочайшее убеждение, что кульбит французского президента, как и кульбит Трампа, — продукт как минимум давления, а как максимум — проектной деятельности вполне определенных концептуальных кругов, благо в ближнем кругу Трампа их влияние ощущается не меньше, чем вокруг Макрона.

Остается последний, самый «проклятый» вопрос, который мучает давно, но на который нет ответа. Беспрецедентная ангажированность российской элиты Европой — это что? Пошлое низкопоклонство, «болезнь русской жизни», как именовал «европейничанье» один из основоположников русской геополитики Николай Данилевский? Или часть проекта, содержание которого определяется формулой «Россия плюс Европа минус США»?

Можно, конечно, бесконечно аплодировать второму варианту разрешения этой дилеммы, но нельзя не понимать того, чье авторство и, следовательно, чьи интересы за всем этим стоят. Может быть, сохранение США и биполярного глобального силового баланса с возвращением блокового раздела Европы в этой ситуации стал бы наименьшим из зол? Особенно по сравнению с тем «ящиком Пандоры», который неминуемо откроется при кардинальной перекройке политической карты мира. От судьбы ядерного оружия и международного терроризма, в руках которого оно может оказаться, до грандиозных финансовых потрясений, по сравнению с которыми «Великая депрессия» покажется детскими шалостями.

Оно, конечно, формула Наполеона «вмешаться, а там посмотрим», как и любая другая, имеет право на жизнь. Но с другой стороны, чем закончилось ее воплощение для автора, тоже не следует забывать.

Вывод простой. Суверенитет, который провозглашен безоговорочным приоритетом России, во-первых, не должен и не может размываться чрезмерным развитием интеграции за рамками бывшего СССР, как и ограничиваться на нём нынешними рубежами Российской Федерации.

Во-вторых, необходимо подумать о «широкой» трактовке суверенитета, не только как военной мощи и неприкосновенности существующих границ, но и как всесторонней, не только экономической, но и любой другой самодостаточности. Прежде всего валютной, торговой, финансовой, а также технологической. Ведь любой «общечеловеческий» суверенитет, совместимый с глобализацией, — суть фикция и видимость суверенитета.

По-другому не бывает, и в этом очень скоро всем нам предстоит убедиться. Либо «по-хорошему», либо «по-плохому» сокрушаясь, что «не уберегли» так же, как сокрушаемся по Советскому Союзу, который при наличии понимания описанной дилеммы в широких массах, способных ограничить разрушительные амбиции элит, вполне можно было спасти. Закон о контрсанкциях, которому поются справедливые дифирамбы, — вещь, конечно, хорошая, но субъективная. Он очерчивает лишь круг возможностей, а отнюдь не намерений, о которых мы с вами можем только догадываться.