Арсений Тарковский. Из неочевидного наследия

Счастливо коротая летние дни на «корпоративе» ИА REGNUM этим летом, где было множество интересных выступлений приглашенных выступающих (от «сионистов» до «антисемитов»), и вообще стояла прекрасная погода, выйдя на крыльцо, средь деревьев и ворон, я вдруг услышал, как отдельные особо ревностно отдыхающие товарищи-журналисты на скамейке среди прочих военных и революционных песен затянули застольную: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина. Выпьем и снова нальём!» Надо сказать, что для меня, праздношатающегося ленивца, это было уж слишком верноподданническим, и я невольно скривился в ухмылке. Что же это за песня такая? Какой идиот её написал?

Каково же было моё удивление, когда чуть позже я стал писать рецензию на книгу Арсения Александровича Тарковского и увидел, что именно он имеет прямое отношение к тексту этой песни! Я мог ожидать, что кто угодно мог быть автором, но не Арсений Тарковский. Это был момент истины. Оказалось, что Сталин фигурирует ещё в нескольких его стихах, которые обычно не входят в собрания сочинений. Из скромности? Стеснения? Напомним, что примерно в те времена представителям «чистой и белой поэзии», гениям вроде Набокова было привычней писать так:

Каким бы полотном батальным ни являлась советская сусальнейшая Русь, какой бы жалостью душа ни наполнялась, не поклонюсь, не примирюсь со всею мерзостью, жестокостью и скукой немого рабства — нет, о, нет, еще я духом жив, еще не сыт разлукой, увольте, я еще поэт.

1944, Кембридж, Масс.

И это написано в 44-м году! То есть уже примерно все в курсе про лагеря не только трудовые, но и концентрационные, да и без них — неплохо было понятно, кто и за что умирает… Но ничего. Без особого зазрения совести. Набоков ещё «не сыт разлукой».

Прекрасный английский, немецкий, французский…

Вернёмся к Арсению Тарковскому. Который тоже знал языки, работал как переводчик. Правда, в основном с восточных языков. Конечно, эта книга интересна не только неожиданными не опубликованными ранее «военными стихами» (среди них, например, поэтический портрет известного снайпера! — небанально по сравнению с им же написанными стихами Мандельштаму), но и, скажем, совсем уж необычными довоенными фигурными акростихами, с затейливыми внутренними зашифрованными именами посвящений. Совсем не очевидно, что Арсений Тарковский увлекался и таким творчеством (Сонет 29 года), замысловатое формотворчество, которое (стереотипно говоря) мы ожидаем увидеть скорее в архиве того же уже упомянутого Набокова среди шахматных задач… А то и вовсе у французских авангардистов… Но никак не у создателя прозрачных и строгих русских стихов.

Вообще эта книга одна из планируемого (и будем надеяться, что остальное тоже будет скоро издано) собрания неизданных текстов Арсения Тарковского. Сейчас, во времена цифровых архивов, книга кажется чуть-чуть анахронизмом, но тем и прекрасна. Ушли же куда-то керосинки с хлопочущими сиреневыми мотыльками пламени? Военные шинели и знамёна. Котелки над кострами. Вера в светлое будущее. Долгие разговоры на кухнях. Чернильницы-непроливайки и галоши. Большие книжные полки. Сеновалы и дома с рукомойниками. Да и сталинский ампир стал просто строчкой в каталогах риелторов… Так много утекло воды. Из тех рукомойников. А также шумят деревья. И лета всё так же мало… Вообще я заметил, что разница поколений и времени — существенна. Например, сейчас уже не так часто можно встретить дарственные стихи в альбоме (разве что уж совсем шуточные). Арсений Тарковский принадлежит нескольким векам и культурам. Книжка как мостик к Серебряному веку, например…

Книга интересна ещё и тем, что, помимо стихов, тут много заметок. Это прекрасный способ увидеть творчество поэта чуть в большей сложности, не только по «хитам» и «хрестоматийным текстам», но и в «неудачах», «незаконченном», «почти случайном»… В его прозе. Мне кажется, что именно так можно стараться понимать поэтический мир крупного художника. Интересно, что предисловие к книге написано Михаилом Синельниковым, которому, в свою очередь, сам Арсений Тарковский когда-то написал стихотворение. И это говорит о том, что у предисловия больше прав, чем если бы оно было написано посторонним литературоведом… Вообще здесь для меня главная болевая точка. Отношения с поэзией. Это, собственно говоря, вопрос о том — а какое нам\вам дело? Какое «я» имею отношение как читатель к чужим красивостями и попыткам бессмертия. Если человеку пересаживают сердце, то невольно он хочет знать чьё оно. Но что до стихов, то часто человек, даже прочитавший книжку, может не особо задумываться о жизни того, чья это кровь и боль. Как стать причастным (совершить причастие?) к гениям культуры, к которым формально мы все имеем доступ. Ну большинство условно «интеллигентов» читали Пушкина, Иванова, Бродского, кого угодно… Хоть Элиота с Кавафисом. Значит ли это, что они стали ими? Или что хотя бы поняли их? Что вообще значит «прочитать поэзию»?

Мой «учитель поэзии» (если это выражение имеет смысл) застал уже тяжело больного Арсения Тарковского на пару минут, чтобы взять у него рекомендацию в Союз писателей. Подпись в казенном документе. Но это хоть какая-то связь. Что до меня, то я чувствую полную безродность и заброшенность, когда думаю о великой традиции русской поэзии. А сами тексты это ещё не всё, увы. Но хотя бы что-то. Блики и отражения той жизни, тех лет, от которых остались одни пересуды… Кстати, образ Дома один из ключевых и в поэзии отца, и в режиссуре сына (вспомним «Солярис», «Ностальгию», «Жертвоприношение», где дом вообще ключевой образ)… А письма отца к сыну с просьбами вернуться из эмиграции — вообще одни из самых грустных и пронзительных документов человеческой драмы. Блудный сын, ищущий возвращения.

Поэзия Арсения Тарковского хорошо известна тем, кто её любит, и почти неизвестна тем, кто не знаком с ней. Возможно, этот разрыв непреодолим. Но книга даёт шанс. Сложная, прекрасная и очень нужная для всех, кто любит русское слово, книга. Я прочитал её пару раз и подарил знакомому стихотворцу. Подобные книги могут помогать жить. Или рыдать. Или смотреть на сирень. Или ездить на искрящем трамвае. В дождь. В жизнь. В бессмертие чужой юности. Прощая немного себя и мироздание, если в нём бывают хорошие стихи.