Новое «очаковское дело». Как то будет на сей раз?

Построение исторических аналогий, как известно, вещь увлекательная и коварная. Зачастую желание выискать в сугубо внешних параллелях совпадение сути неодолимо. Так рождаются совершенно надуманные «доказательства» повторения истории. К сожалению, существует нечто посерьезнее этих мифов — потенциальная и реальная возможность такого повторения в самых опасных, типологически близких формах.

Сложно было не заметить среди недавних августовских новостей сообщения о строительстве американской военно-морской базы в Очакове. Известие для России крайне неприятное. Реакция, понятно, оказалась соответствующей. Правда, кто-то призвал не впадать в паранойю и не делать из мухи слона. И, видимо, забыл при этом взглянуть на карту, которая без всякой паранойи объяснила бы бодрому оптимисту, что современным ракетам лететь от мухи до слона, то бишь от Очакова до жизненно важных центров европейской России, — считанные минуты.

Желающим успокоить себя версией о том, что строится всего лишь учебно-консультативное подразделение, напомним: именно с таких «учебок» начиналось полномасштабное развертывание натовских структур в Восточной Европе. Под убаюкивающие обещания не сдвигать американскую военную машину «ни на дюйм».

Сейчас обещают совсем другое — защитить соседей вооруженной до зубов России от ее агрессии. Любыми способами, включая… Кто-то договаривает, а кто-то пока не решается.

А теперь переберемся в 1791 год. Заканчивается русско-турецкая война. Порта, как побежденная сторона, вынуждена уступить России крепость Очаков (которую, кстати, петровские войска вместе с казаками могли взять еще сто лет назад). С геополитической точки зрения, это был важный стратегический пункт. Для России — естественное звено в системе обороны Северного Причерноморья. Для Турции — естественный плацдарм для реванша в условиях обостряющегося восточного вопроса.

И вдруг Англия устами премьер-министра Уильяма Питта Младшего решительно требует от Петербурга возвращения законного трофея прежнему владельцу. Коллегам по кабинету свою позицию он объяснял так: либо мы силой заставим Россию уступить, либо дискредитируем себя как блюстителей целостности Османской империи и потеряем статус держателей баланса сил в Европе. Упрочение британского господства в Стамбуле и главенствующей роли в европейской политике, прежде всего путем сдерживания русских — вот те цели, ради которых Уильям Питт затеял подготовку войны против России. Безумная идея овладела им как наваждение. Его не останавливали ни Французская революция, ни провал попыток создания антирусской коалиции, ни тот факт, что в английском обществе понятия не имели, почему из-за какой-то географической экзотики под названием «Очаков» нужно воевать с Российской империей, да еще в одиночку. Не подействовали на премьера и предостережения военных профессионалов, глубоко сомневавшихся в успехе предприятия.

Над всеми этими аргументами возвышалась идея о «русской угрозе» Европе и Востоку, идея, принимавшая доктринально-теоретические очертания и наполнявшаяся предпосылками к превращению в долгосрочную стратегию с примесью иррационализма и маниакальности.

Подливали масла в огонь единомышленники Уильяма Питта из дипломатической среды. Слова одного из них, британского посла в Петербурге Чарльза Уитворта, находились в полном созвучии с мыслями премьера: «Мы должны показать, что наша вражда может быть такой же внушительной, как наша дружба и приязнь. Мы должны нанести удар и всеми средствами разрушить их флот, что можно определенно сделать без большого труда; нужно поставить Россию на то место, которое она и должна занимать среди держав Европы, и покончить со всеми химерами величия и значимости, которые вытекают из идеи, что она является морской державой (курсив мой — В.Д.)».[1] Уитворт также советовал атаковать русский флот не только на Балтике, но и в Севастополе, чтобы ликвидировать угрозу Турции, не дожидаясь, пока в этой крымской гавани появится гораздо больше кораблей, чем те 11−12 боевых единиц, которые следует уничтожить в упреждающем порядке.

В марте 1791 года военно-морские силы Великобритании были приведены в полную боевую готовность. Эскадра из 36 первоклассных линейных кораблей ждала лишь приказа о выступлении. Своей мощью она намного превосходила то соединение, которое вскоре одержит победу при Трафальгаре [2]. Эскадре предстояло двинуться в Балтийское море и нанести массированный удар по русскому флоту и береговым укреплениям. В том, что этим дело не закончится, сомневаться не приходилось. Как англичане собирались воевать дальше, не знал никто. Или Уильям Питт надеялся после первого же залпа корабельных орудий принудить Россию пойти на попятную? В любом случае фактор непредсказуемости стал бы решающим. Выиграть одно морское сражение — не значит выиграть войну. Тот же Трафальгар наглядно это показал.

Казалось, Уильяму Питту осталось только нажать на курок. Но прежде предстояло выпросить у парламента деньги на войну. А госбюджет был не безразмерным. Предстояли громадные расходы на борьбу с революционной и колониальной экспансией Франции, оплату антифранцузских коалиций, решение внутренних социально-экономических проблем. В таких условиях далеко не весь политический класс Англии жаждал вешать на казначейство еще и нелегкое бремя войны с Россией. И наконец, весомую роль играл тот факт, что в течение XVIII века британская купеческая буржуазия уже набрала достаточную силу, чтобы влиять на внешнюю политику страны. Эта часть общества наживала сказочные барыши на торговле с Россией и выступала категорически против ущемления своих коммерческих интересов, которым война нанесла бы прямой урон.

В конце марта развернулись жаркие парламентские дебаты, продолжавшиеся (с перерывами) несколько недель. На открытии слушаний Уильяму Питту удалось представить проблему в выгодном для себя свете. У большинства членов обеих палат пока не было ясного представления о сути дела. Премьер, будучи блестящим оратором и полемистом, надеялся просветить их в «правильном» ключе. Действовал он окольно, прикрывшись посланием короля Георга III, где говорилось о том, что упрямая Россия не хочет заключать мира с Турцией, поэтому Англия вместе со своими европейскими союзниками (имелись в виду Пруссия и Голландия) собирается оказать на нее давление. Для этого необходимы военно-морские приготовления, требующие дополнительных расходов. Ни о каком объявлении войны не было и речи. Создавалось впечатление, будто подразумевались лишь меры предосторожности на случай непредвиденного обострения ситуации.

Против такой постановки вопроса решительных возражений не последовало. Казалось, планы Уильяма Питта получат поддержку большинства. Однако в парламенте, кроме безгласных заднескамеечников, были влиятельные, сведущие и трезвомыслящие люди, прекрасно понимавшие подоплеку маневров премьера и отвергавшие его замыслы. Красноречием и умением убеждать они не уступали ему, а аргументами превосходили. В своих выступлениях представители виговской оппозиции полностью разоблачили главу правительства, открыв парламентариям глаза на реальность, скрывавшуюся за словесной шелухой. Лидер радикального крыла вигов Чарльз Фокс и другие растолковали депутатам суть дела: Уильям Питт жаждет войны с Россией и готов совершить эту несусветную глупость, все остальное — демагогическая маскировка.

Холодная логика оппозиционеров, приправленная ораторским искусством и чувством юмора, не оставила камня на камне от доводов сторонников правительства. Акценты ставились разные, но все они помогали выстроить антиправительственные аргументы в убедительную систему, хотя в ней не было строгого иерархического порядка. Это дает и нам право изложить ее произвольно. Вот главные идеи, прозвучавшие в обеих палатах.

Эти тезисы не передают всей остроты и колорита дебатов, которые стоят того, чтобы остановиться на них чуть подробнее.

Критика в адрес Уильяма Питта развернулась в столь жестком, последовательном и доказательном стиле, как будто ею кто-то управлял. Она основывалась на широком посыле о том, что «безумные амбиции министра» затмили его сознание, утратившее связь с теми фундаментальными, сугубо прагматическими постулатами, на которых традиционно строилась внешняя политика Великобритании. Куда подевался этот прагматизм? Неужели у Лондона такой недостаток в соперниках и недоброжелателях, что к ним нужно добавлять еще и Россию? Когда французы или испанцы бросают англичанам открытый вызов — дело ясное, но чем Россия задела нашу национальную гордость? Тем, что воюет с напавшей на нее Турцией и претендует на сохранение результатов своей победы? В чём ценность Очакова для англичан, понятия не имеющих, где он находится?

Но один вопрос попадал не в бровь, а в глаз: осознает ли господин премьер-министр, что такое война с гигантской империей? Уж не собирается ли он захватить Петербург, а потом двинуться на Москву, чтобы принять там акт о капитуляции?

Знаменитый идеолог консерватизма и парламентский оратор Эдмунд Берк признался, что ему еще никогда не приходилось иметь дело со столь странной повесткой дня. Он указал на принципиальное противоречие между официальными доктринальными установками Лондона и стремлением Уильяма Питта объявить войну России. Если британское правительство мотивирует необходимость этой войны своей заботой о сохранении баланса сил в Европе, то при чём тут азиатская Турция? Каким образом, вопрошал Берк, приобретение русскими Очакова и других территорий нарушает европейское равновесие? Заключил он так: вместо того, чтобы манипулировать политической теорией, не лучше ли бы было честно сказать, что Англия явочным порядком отменяет международное право, позволяющее победителю требовать уступок от побежденного. То есть выступает против передачи России «даже самой малой и незначительной территории».

Похоже, ключевой была речь Чарльза Фокса, начавшаяся словами: «Когда я услышал, что дела дошли до той крайности, в которой находятся сейчас, я не поверил собственным ушам и заявил, что подобная глупость невозможна» [4]. Оратор не видел никакого резона для Лондона, всегда спокойно наблюдавшего за расширением Российской империи, менять свое отношение к стране, ничем не угрожавшей ни Англии, ни ее союзникам. Он считал неполитичным руководствоваться детской ревностью по поводу появления русского флага в Черном море, единственной в мире акватории, где еще не хозяйничали британские корабли. Более того, Фокс не возражал и против русского присутствия в Средиземноморье, в котором англичанам не помешал бы союзник против Франции и Испании.

Комментируя дежурные апелляции премьера и его сторонников к «священному» принципу баланса сил, Фокс, в тон Эдмунду Берку, заявил о неприменимости данного принципа к сложившейся ситуации. Выразился он довольно образно: в этой «политической арифметике» Очаков совершенно ничтожная величина, которая могла бы что-то «весить», если бы была задета честь Англии, но говорить о чём-то подобном абсурдно.

Со стороны казалось, что оппозиция близка к победе, но это было далеко не так. Проправительственное большинство в обеих палатах продолжало поддерживать Уильяма Питта, который и не думал сдаваться. Противостоять этому незаурядному политику было очень сложно. Управлять парламентской машиной он умел. Даже те из приверженцев премьера, кто в душе признавал слабость его аргументов в сравнении с доводами Фокса, Берка и других, раз за разом голосовали за предложения кабинета. Однако методичные словесные обстрелы уязвимых позиций Уильяма Питта вызывали у него большую тревогу в связи с угрозой изменения соотношения сил.

Тем не менее «балтийская» эскадра оставалась в полной боевой готовности, и в течение нескольких месяцев ничто не указывало на то, что она не будет использована.

Премьер не помышлял давать отбой и в наступлении на своих противников в парламенте. С трибуны палаты общин он с непоколебимой убежденностью развивал свою систему взглядов в том направлении, которое дало многим историкам основание увидеть в нем провозвестника нового внешнеполитического курса Великобритании. По мнению Уильяма Питта, концепция сохранения баланса сил в Европе предполагала гораздо более широкую трактовку, чем та, которой придерживались его оппоненты. Иначе говоря: всё, что способствует ослаблению Турции и усилению России, нарушает этот баланс и фундаментальным образом противоречит национальным интересам Англии.

Публично прозвучало и другое откровение, удостоившееся восторженных дифирамбов ряда историков за то, что оно якобы опередило время. Даже не знаешь, чего в нем больше — прожженного цинизма, явной лжи или нарочитой парадоксальности. Вот суть идеи. Из речи премьера мы узнаем, что в своей международной политике Англия, оказывается, традиционно исповедовала оборонительную доктрину. Но его коллеги понимали эту доктрину слишком буквально, то есть неправильно. На самом же деле практическим воплощением оборонительной стратегии должно стать решительное вмешательство Лондона во все европейские дела. Это и есть настоящая оборона. Трудно понять, в чем усматривают исследователи пророческий характер столь странного понимания этого термина, если в течение по крайней мере XVIII века англичане именно так и вели себя на континенте.

Парламентарии слушали блистательного трибуна с интересом, но пьянеть от его красноречия мешало одно отрезвляющее соображение: захватывающая лекция по политической философии это одно, а практическое применение ее на полях сражений — совсем другое.

Лучше кого бы то ни было понимал это сам Уильям Питт. В карточном веере этого большого мастера игры не хватало козыря, который он мог бы выложить на стол парламентских дебатов и побить все карты оппонентов. Теоретически такой козырь существовал — широкая европейская коалиция против России, ядро которой составил бы Тройственный союз (Англия, Пруссия, Голландия). Многочисленные усилия по ее созданию премьер начал предпринимать с самого начала 1791 года. Но подбить на эту авантюру никого не удалось. Желающих воевать с Россией ради абстрактной идеи сохранения «равновесия сил», да еще в специфическом британском толковании, не оказалось. Тем более что реальная, а не фантомная угроза этому равновесию исходила от другой державы — революционной Франции.

А тут еще возникли неприятности внутри страны. В крупных городах Англии поднялись антивоенные общественные протесты, организованные влиятельными торгово-промышленными кругами. На стенах лондонских домов появились надписи: «Не хотим войны с Россией». Соответствующие требования звучали на митингах и собраниях, где ораторы приводили аргументы парламентской оппозиции. В британской прессе публиковались мастерски написанные статьи и памфлеты с язвительной критикой планов кабинета [5]. Часть верхней палаты парламента выступила с идеей просить короля Георга III повлиять на правительство. И хотя сторонники Уильяма Питта заблокировали эту инициативу, его положение сильно осложнилось. Оно стало еще более шатким, когда в кабинете министров произошел раскол. Продолжение воинственного курса грозило в корне подорвать репутацию премьера и даже поставить крест на его дальнейшей карьере.

Решение Уильяма Питта отступить созревало мучительно. В конце концов, он, как опытный гроссмейстер, взвесив все варианты продолжения партии, признал свое поражение.

Кризис миновал, его вдохновитель проиграл, но остался в глазах некоторых историков человеком, увидевшим будущее…

* * *

Прошло 236 лет. Многое в мире вообще и в международных отношениях в частности изменилось до невероятия. Кроме одного. Англо-саксонской воли к тотальному геополитическому господству и агрессивного неприятия любой конкуренции. Парадокс, похоже, в том, что эти совершенно рациональные мотивы подготовили почву, которая дала совершенно иррациональные всходы в виде засевшего в глубинах западного политического сознания неисповедимого и неистребимого чувства ненависти к России, страха перед ее силой, ее слабостью, ее непохожестью на других. Утверждение, будто Россию понять невозможно, подразумевает лишь одно — отсутствие всякого желания понимать ее и готовность действовать без обременения себя таким желанием.

В этом смысле стоит прислушаться к мнению историков, считавших Уильяма Питта провидцем. Он, скорее всего, не удивился бы тому, что происходит в Очакове в 2017 году, где американцы строят новую старую сцену для рискованного действа, не состоявшегося в 1791 году, когда еще не подоспело время. Любопытно, что бы «пророк» посоветовал Европе сегодня?

[1] Цит. по: Соколов А.Б. «Очаковское дело». Англо-российский конфликт 1791 года // Отечественная история, 2002. №4. С.9.

[2] Сабитова Л. Р. Начало англо-русского дипломатического противостояния в рамках «Восточного вопроса» («Очаковский кризис» 1791 г.) // Известия Саратовского университета. Серия История. Международные отношения, 2014. Вып.4. С.80.

[3] Соколов А.Б. Указ.статья. С.13−14.

[4] Цит. по: Соколов А.Б. Указ.статья. С.14.

[5] Alexander Woronzoff-Dashkoff. Simon Vorontsov and the Ochakov Crisis of 1791 // Studies across Disciplines in the Humanities and Social Sciencies. Helsinki: Helsinki Collegium for Advanced Studies, 2014. Vol. 16. P.177−178.