Сможет ли Краков вернуть себе статус столицы Польши?

Краков готовится отметить память известного польского революционера Тадеуша Костюшко. В этом году исполняется 200 лет со дня его смерти. Официальное открытие памятных мероприятий состоялось 24 марта — в этот день, в 1794 году, сторонники Костюшко, недовольные коллаборационизмом шляхты и католического епископата после Второго раздела Польши, подняли восстание. Но уже 15 июня в город вошли прусские войска. Немцы захватили замок Вавель и разместили там военные склады. Заодно они ограбили эту древнюю резиденцию польских королей, присвоив себе клейноды и царские инсигнатуры, которые были вывезены в Берлин, а там переплавлены и проданы для финансирования Пруссией войн.

Этот южный город имеет древнюю историю. До 18 марта 1596 года Краков был столицей сначала Польши, после — Речи Посполитой. Лишил его этого статуса король Сигизмунд III Ваза, по происхождению швед. Под предлогом пожара в Вавеле польский правитель начал процесс переезда в Варшаву, который продлился до 1609 года. Однако реальными причинами его решения было другое. Во-первых, как сын короля Швеции Иоанна III Вазы, он хотел вернуть себе шведский трон, а ближе к Стокгольму была Варшава, а не Краков. Во-вторых, после образования Речи Посполитой, что стало следствием подписанной и ратифицированной 28 июня — 1 июля 1569 года между Польшей и Великим Княжеством Литовским унии, Краков фактически оказывался на периферии новой большой страны, в то время как Варшава находилась в его центре и обладала развитой коммуникационной сетью. Однако кракусы (такое прозвище у краковян) до сих пор помнят, что их город был столицей Польши, эта ревность звучит в их словах. И им есть чем гордиться.

Дело в том, что Польша до столичного статуса Кракова и после него — две разные страны не просто по названию. Сегодня в это трудно поверить, учитывая уровень польского национализма и господства Католической церкви, но та «старая» Польша была страной с традициями религиозной терпимости. В ее городах и селах жили рядом последователи латинского обряда, православные, иудеи, армяне и татары (как принявшие христианство, так и сохранившие свою мусульманскую веру). На польскую толерантность не оказала вредного влияния даже Реформация, заметно ужесточившая нравы в остальной части Европы. Многие из магнатов увлеклись протестантизмом, а различные протестантские общины в Польше смогли добиться признания, венцом чего стала утвержденная Сеймом 28 января 1573 года «Варшавская конфедерация». Она объявляла «безусловный и вечный мир между всеми религиозными диссидентами» и гарантировала шляхте, королевским горожанам и всем прочим свободным людям полное равенство в области публичного права и частного, независимо от их вероисповедания. Против того выступила Католическая церковь, считая, что это «оскорбляет величие Бога, разрушает основы польской государственности, поскольку провозглашает свободу всем иноверцам, магометанам, иудеям, протестантам и другим схизматикам», и шляхта мазурская. Но нашелся один-единственный епископ, кто пошел против профессиональной солидарности. Им оказался краковский владыка Францишек Красиньский, поставивший свою подпись «ради блага мира».

«Новая» Польша во главе с Варшавой радикально изменилась. Брестская уния 1596 года, инициированная королем ради достижения религиозного единства перед войной с Османской империей, создала вместо того не просто огромную напряженность, но и «родила» феномен русинского, а после украинского греко-католицизма, который опасно выстрелит в XIX веке во время оккупации страны Австрией по итогам разделов, и приведет к кровопролитию во время Второй мировой войны. Война с Московским царством и Швецией создаст полякам репутацию католических фанатиков, одинаково ненавидящих как православных, так и протестантов. В итоге Польша начинает хиреть, в ней воцаряется анархия, за ней хаос и разделы более могущественными соседями. При этом в оправдание захвата используется религиозная аргументация. Так, немецкие историки приписывали Варшаве относительно Восточной Европы те же стремления, что и католической Испании в отношении Запада — распространение всемирного владычества католицизма. Отсюда следовал вывод, будто бы Прусское государство рождалось в борьбе за немецкую национальность и свободу вероисповедания в противоположность Польше, которая будто бы стремилась сделать Кенигсберг опять польским городом, а Данциг — католическим.

Варшава в итоге становится символом горделивости и снобизма. А Краков? Этот город придерживается более мягкой стилистики. «Немцев мы ощипали за два года, — пишет колумнист Gazeta Krarowska Пшемыслав Осуховский. — Чехов, как обычно, воспринимаем пренебрежительно, но они не являются слепыми и смотрят на нас, как на фанатиков. Словаки, как и чехи, с отвращением смотрят на наши выступления против Брюсселя. С Украиной у нас, казалось бы, самые теплые отношения, но заявления не имеют ничего общего с ненавистью и полным яда историческим нарративом. Мы плюем в могилы и памятники друг друга. На региональном уровне (Подкарпатье, Люблин) — бесконечные провокации. Иногда делаем удивительно дружественные жесты по отношению к режиму Лукашенко, несмотря на то, что происходит на польско-белорусской границе (репрессии против демонстрантов)! С литовцами конфликтуем по пустякам. Седьмой наш сосед Россия… Отношения с Москвой являются ужасными. Мы требуем, осуждаем, обвиняем. Они мстят и в ответ вводят экономические санкции. Мы теряем рынок сбыта и пренебрегаем симпатиями настоящих русских, отличных от Путина. Если бы я хотел жить мирно со своими соседями по лестничной площадке, то попытался бы с ними подружиться».

Вопрос в том, где ждать прорыва, на Западе или на Востоке. В отношении первого, несмотря на колеблющуюся польскую политику, меняющую знак с плюса на минус и наоборот, все выглядит более-менее стабильным. Польша здесь воспринимается как Европа второй скорости, отличная от старожилов в лице Берлина, Парижа или Рима, и эта ситуация вряд ли может измениться. С Востоком не так просто. Польско-украинская граница становится уязвимой, а сама Украина оказывает все более и более сильное влияние на свою соседку, просачиваясь в Польшу по частям и, закрепившись там, требует к себе повышенного внимания. Это значит, что старые исторические обиды — а их хватает — оживают до той стадии, когда становятся фактором текущей политики, уже не только внешней, но и внутренней. Рано или поздно, но Польше придется переориентировать свои силы на Восток, что предполагает перенесение в его сторону административной площадки, координационного центра, где будут планироваться и откуда будут проводиться различные операции. Как знать, возможно, что такая необходимость заставит поляков задуматься над переносом столицы, и Краков вернет себе честь, которой его лишил король Сигизмунд III более четырех веков назад.