Андрей Колеров. Сотворение. 1990-е

Вдали же от них паслось большое стадо свиней. И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, выйдя, пошли в стадо свиное. И вот, всё стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде.

Мф. 8:30−32

«Казус Бильжо» — не рядовое событие в истории интернет-скандалов последнего времени. Это — символическая черта, подводящая итог развитию отношений между русской историей и самопровозглашенной российской интеллигенцией (аббревиатуру опустим).

Вопрос вовсе не в конкретике трагедии Зои Космодемьянской и даже не в содержании споров о взаимоотношениях исторической мифологии и правды истории. Исторические споры неоднозначны, их результаты зависят от «координат общественного сознания», которые меняются во времени, высвечивая всякий раз новые тени истины на экране мимолётной актуальности. В этих спорах найдется место и подсчетам жертв сталинского приказа номер 0428 из числа некомбатантов, и анализу последствий опричнины, и вопросам, например, о закордонных корнях политических процессов, закончившихся распадом СССР. Место — найдется всегда, важное и неважное временем высветится каждый раз по другому. И пределов нет — от честного антисоветского правдоискательства 60-х годов до откровенного антисоветского и антирусского коллаборационизма 2000-х, от разоблачения преступлений сталинского режима до морально-политического оправдания гитлеризма — всему этому найдется место в едином поле безумного многообразия современных человеческих проявлений.

Однако Бильжо (пока что — с большой буквы и как имя собственное, а не как очередной мем из серии «киже» и «онже», на судьбу которых он — или оно — отныне обречено), человек достаточно опытный — и как психиатр по образованию и по жизненному опыту, и как неплохо владеющий словом публицист — совершил выход за пределы этого поля. Потому что общественно-политическая лексика иногда становится своего рода магией. Ты можешь говорить много, грубо и без особых последствий, но вдруг — после невнятного «крибле-крабле-бумс!» — тыква превращается в смертоносный огнестрельный дрон. И бывают слова — например, слова о «тараканах-тутси», произнесенные в середине кровавых, а не «лихих», африканских 90-х дикторами руандийского «Радио тысячи холмов» — после которых социально-политическое противостояние превращается в массовую оргию каннибалов. Слово «подиум» Бильжо про эшафот Зои — оно из этого чёрно-магического словаря.

Еще раз: вопросы политические по своей природе взрывоопасны, они задевают людей глубоко и всерьез, они ведут к гражданским войнам и революциям. Но запалить бикфордов шнур, взрывающий биологическое единство человеческого общества, удается очень редко — и, сдается мне, выходит за пределы исключительно человеческих возможностей.

Что сделал Бильжо — и пожар, побежавший во все стороны наших общественно-политических прерий, тому свидетельство? Он обозначил, да что там — создал точку невозврата.

Это сейчас — после лихих 90-х, несогласных 2000-х и болотных 2011-х — «значение русской интеллигенции» переместилось в маргинальную область обсценной и, наоборот, ура-апологетической лексики, в абсолютно васисуальевский контекст (и для адептов, и для хулителей).

И это так же грубо и неправильно, как пытаться припечатать ругательным словом «совок» большую часть русской истории XX века. И столь же нелепо, как припечатывать ту же русскую интеллигенцию известной дурнопахнущей шуткой Ленина (порождённого интеллигенцией и возглавившего именно её, а никакой не «пролетариат», на пути к «главному событию XX века»).

«Значение русской интеллигенции» огромно, ее влияние на судьбы России колоссально, её место в русской истории не может быть объявлено пустым местом. Но — не устану повторять — история, во-первых, знает сослагательное наклонение лучше всех других наклонений. И, во-вторых, настоящее в каждый новый момент — одно, а прошлых — бесчисленное множество, и они меняются в зависимости от того, какое в данный момент случается настоящее.

И с тем же легкомыслием, с каким сегодняшние либеральные апологеты «благословенных 90-х» пытаются вытеснить из коллективной памяти ужасы тотальной социальной ломки времен крушения СССР, их антилиберальные оппоненты пытаются заместить мифами о «великом и могучем Советском Союзе» мрачную и трагическую правду распада советского мира, когда бездарность, эгоизм и корыстолюбие номенклатуры толкнуло её народ в объятия к интеллигенции — к той настоящей, русской, советской, культурной и инженерно-технической, ничем не отграниченной от собственно народа (в большинстве своём неплохо образованного). И к той «избранной», «лучшей» её части, прежде всего столичной, которая выступала с размытой, но всё-таки определённой идейной платформой. Сначала эту платформу можно было назвать «перестроечной» (горбачёвской), потом — «демократической», потом она приобрела отчётливый антикоммунистический (скорее — антиноменклатурный, антипартийный) оттенок. Но это была именно что общенародная — популярная и популистская — платформа, и все её «мемы» (от «льгот и привилегий номенклатуры» и «шестой статьи» до «радикальных демократических рыночных реформ») маркировали самое широкое массовое сознание, воспринимаясь — без обсуждений, аксиоматически — как точные ориентиры на пути к комфортному и доброжелательному миру «общечеловеческих ценностей».

Здесь не место для глубоких исторических, социологических и философских дискуссий о сравнительных преимуществах социализма и капитализма. Хотелось бы предельно сузить предметную область и обсудить одно-единственное — как именно воспользовалась «интеллигенция» колоссальными возможностями, которые предоставил ей доверившийся именно ей народ.

И вот здесь можно с полной уверенностью, совершенно объективно и честно утверждать: эти возможности она — в лице преемственных «лучших представителей» — прогадила. В полном соответствии с грубой ленинской оценкой.

Она превратила — с первых же дней после своего нечаянного прихода к власти в результате спонтанной народной антибюрократической революции — слово «популизм» в одно из самых страшных политических ругательств. Она поставила не то чтобы вне закона — но вне системы — все те моральные и социальные идеалы, ради которых народ шёл на бой против обюрократившейся антинародной партноменклатуры. Она довольно быстро добилась политической маргинализации всей политической «левизны» — вовсе не только марксистско-коммунистической — и поставила все свои творческие ресурсы (по инерции 80-х — мощные и влиятельные) на службу той социально-экономической идеологии, которую лучше всего характеризует определение «социальный дарвинизм», а в последние годы — «либеральный расизм» (либерасизм).

Тем самым «интеллигенция» (о смысле кавычек — немного ниже) решила — с двух рук — две задачи: подрубила сук и вырыла непосредственно под ним яму. То есть лишила себя не только народного доверия (благодаря которому только и смогла совершить доктринальный переворот на просторах огромной страны), но и — всё более агрессивно проявляя полную свою неспособность к эмпатии, к состраданию и сочувствию, — народной симпатии. Того, что на протяжении двух веков составляло главный стратегический ресурс как интеллигенции, так и «интеллигенции».

Теперь о кавычках. Для русской — в том числе советской — интеллигенции всегда было характерно достаточно внятное «классовое сознание», представление о себе как о себе. Это была очень рефлексирующая «прослойка». Но — начиная с давних «революционно-демократических» времён, продолжая временами советскими и социалистическими и завершая постсоветскими — это была ещё и очень иеарархическая, недемократическая общность. Можно сказать, что интеллигенция стала номенклатурой задолго до того, как возникла собственно номенклатура КПСС.

Всегда — с благословенных разночинских времён — это была иерархия, формируемая сверху, по феодальному ещё, цеховому принципу кооптации (неформально закреплённому в практике партийного руководства страной со стороны Политбюро ЦК Компартии, а формально, например, — в уставе Академии наук СССР). Всегда — в той или иной степени — «ранжирование» уровней пытались привязать к какому-нибудь «гамбургскому счёту» (политический вес, реальные научные достижения, литературные успехи, влияние философской школы и т.д.), но при этом по определению не могли уйти от эксцессов элитарности, которая — без внешнего контроля — норовит скатиться в безответственное самозванчество.

Всегда — в рамках традиции отношений между народом и интеллигенцией и между интеллигенцией в социальном смысле (культурным и образованным «классом») и интеллигентской элитой — возникало подобие общественного консенсуса, основанного на единстве культурного, интеллектуального и морального пространств.

И вот именно здесь появляются всё более знаковые кавычки. Потому что постсоветская интеллигентская элита, выплеснувшая вместе с грязной водой «реального социализма» ребёнка естественной социальной солидарности, с небывалой решимостью отказалась от всякого единства с народом, сделав «большой скачок» от недемократической элитарности к интеллигентской опричнине.

Именно опричниной стала та самопровозглашённая российская интеллигенция (избежим аббревиатуры и здесь), которая — совершенно, заметим, обоснованно — обзывает «опричниной» тесно связанную с ней идеологически и социально правящую политическую бюрократию.

Все более солипсистское поведение опричной «интеллигенции» сокрушило создававшуюся веками репутацию, уничтожило традицию интеллектуального сопровождения народной жизни. Одновременно всё более маргинальная и численно, и идеологически «интеллигенция» (составляющая сегодня абсолютное меньшинство не только среди «народной массы», но и по отношению к собственно интеллигенции — высокообразованной и культурной части населения страны, занимающей пророссийские политические позиции) подорвала не только собственную репутацию, но и репутацию собственного общественно-политического дискурса, в том числе в той его части, которая представляет несомненную ценность (я говорю о свободе слова и демократии, об отрицании тиранического самовластия и критической оценке советской истории, о ценностях культуры и знания, о свободном рынке и конкурентной экономике и т.д.). Тем самым она легализовала и возвратила в мэйнстрим самые радикальные идейные и политические конструкции (радикальный сталинизм, тоталитарный экстремизм и др.), казалось бы, убедительно и навсегда дискредитированные историческим опытом.

Но «подиум» Бильжо даже на этом фоне — фазовый переход. Это прорыв на совершенно новый уровень (или обрыв в совершенно новую бездну). Потому что выбрана не смысловая, политическая или даже нравственная «болевая точка». Удар нанесён на мистическом уровне, по тому «нервному окончанию», которое реагирует на абсолютное различие добра и зла.

О судьбах села Петрищево и оправданности задания Зои Космодемьянской, о жертвах Освенцима в сравнении с узниками ГУЛАГа, о Сталине и Гитлере, о пути власовцев и бандеровской «боротьбе за незалежнисть» — да обо всем можно спорить, враждовать и даже воевать. Воевать до смерти, до нюрнбергского эшафота.

Но вот назвать эшафот подиумом, а подвиг мученицы шизофренией — это переход на темную сторону. На более темную, чем даже сторона Гитлера. На сторону педофилов-людоедов, на сторону Чикатило, Джека Потрошителя, «барона Субботы» и «Радио тысячи холмов». Да что там мямлить — на сторону сатаны.

Бильжо довелось столкнуть маленький камешек с вершины горы. Но лавина уже понеслась. В аргументации защитников Бильжо, в их остервенении, во внезапном испуге и даже ужасе остающихся пока людьми «рукопожатных» слышен громоподобный топот свиного стада, оседланного седоками, имя которым — легион. Стада, несущегося в бездну — на гибель прежде всего самим себе. Но именно такова самоубийственная логика идейной бесовщины, охватившей «интеллигенцию». Именно такова судьба, уготованная ею себе — и всем нам, которых пытаются вынудить гнаться во гневе за бешеными свиньями-самоубийцами к обрыву, в бездну.