Почему будущий миропорядок никогда не станет биполярным?

Выступая на встрече с руководителями органов безопасности и спецслужб СНГ, президент России Владимир Путин охарактеризовал текущую глобальную ситуацию как непростой и противоречивый процесс становления нового, более справедливого многополярного миропорядка. И подчеркнул, что, стремясь остановить эти тенденции, наши геополитические противники планируют новые военные конфликты. Не только на постсоветском пространстве, где почвой для кризисов служат последствия распада СССР, но и в АТР, где нарастание нынешних тенденций также угрожает масштабной дестабилизацией. Охотно верится, если вспомнить откровения Билла Клинтона из октября 1995 года, где он обещал устроить на постсоветском пространстве серию войн по образцу и подобию Югославии.

Случайно так получилось или нет, но в фактическую полемику с главой нашего государства в интервью «Взгляду» вступил известный немецкий политолог, эксперт Европейского совета по международным отношениям (ECFR) Александр Рар. Главная мысль, которую он высказал, заключается в высокой вероятности перспективы не многополярного мира, а возрождения биполярной модели глобального противостояния между США и Китаем. По версии Рара, взаимное усиление США и Китая идет одновременно с взаимным ослаблением России и Европы, уничтожающих друг друга санкциями. С мнением Рара, кстати, перекликаются и оценки некоторых российских экспертов, усматривающих в российско-европейском противостоянии козни Вашингтона, который, сталкивая их между собой, как и в предыдущих мировых войнах XX века, рассчитывает продиктовать Москве и европейским столицам условия нового миропорядка с позиции если не силы, то превосходства.

Еще Рар считает биполярность синонимом упадка ООН, которая в этом случае разделит судьбу Лиги Наций, ибо мировые державы более не захотят договариваться, а будут стремиться к доминированию в ущерб другим. От себя добавим, что это, собственно, уже происходит с подачи Вашингтона, старающегося размыть ведущую роль ООН попытками жесткого подавления России, а также создания паллиативных институтов, без присутствия как Москвы, так и Пекина. Того же «саммита демократий», ставка на который в американской риторике иллюстрируется формулой «мира на правилах». Буквально на днях об этом вновь одновременно заговорили вице-президент США Камала Харрис, совершавшая визит в Японию, а также экс-госсекретарь Майк Помпео, пополнивший список вашингтонских политиков, посещающих Тайвань с очевидной целью продолжить обострение китайско-американских отношений.

Как обстоит дело на самом деле? Давайте вспомним, что биполярность — уникальный феномен, связанный с итогами Второй мировой войны, вызванный, с одной стороны, решительной победой СССР над нацистской Германией, сокрушить которую наша страна, как стало понятно уже в конце 1943 года, могла и в одиночку. С другой стороны, на фоне резкого и быстрого ослабления Британской империи, начавшегося еще с Первой мировой войны и оформленного итогами Вашингтонской военно-морской конференции 1921 года, на Западе произошла смена лидера. На ведущие позиции решительно вышли США, по сути, не понесшие потерь и разрушений, но максимально нажившиеся на военных заказах и поставках. Иначе говоря, на Западе после поражения Германии и ослабления Британии сложилась американская монополия, а на Востоке, в условиях краха Японии и продолжения кровопролитной войны в Китае, уже в формате гражданского конфликта, сформировалась советская монополия. Много говорится об идеологическом характере советско-американского противостояния в Холодной войне; гораздо меньшее внимание уделяется геополитическому аспекту, а он на самом деле был основным. Об этом еще тогда, «в моменте», писал Уинстон Черчилль, считавший, что Советская Россия «проводит хладнокровную политику национальных интересов», а позднее Генри Киссинджер, указавший, что И. В. Сталин, которого он сравнивал с кардиналом Ришелье, «твердо и решительно отстаивал советские национальные интересы». Что касается идеологии, то она маскировала геополитику и, кроме того, обеспечивала конкуренцию проектов будущего, один из которых видел стержнем исторической перспективы движение от капитализма к коммунизму, а другой — от авторитаризма к демократии. (Ни то, ни другое утверждения, кстати, действительности не соответствовали, ибо оперировали опять-таки не геополитическим, а универсалистским, унифицирующим подходом).

На самом деле, в основе того, что происходило в мировых войнах (и того, что воспроизводится и сейчас), находится фундаментальная дилемма Моря и Суши, которая заключается в естественности и органичности противостояния соответствующих цивилизаций. В западных геополитических разработках — от конца XIX и начала XX веков (Мэхан, Маккиндер) до середины прошедшего столетия (Спайкмен) — доминирующим вектором, определяющим геополитику морского Запада, заявлена экспансия на Сушу, в так называемый «Хартленд» («Мировой остров»), которым кто владеет, тот и доминирует в мире. Сочетание осознаваемого англосаксами собственного периферийного положения в этой системе с имперским идеализмом, который Вашингтон унаследовал у Лондона, и явилось двигателем западной экспансии, а всё остальное — детали и частности. В отличие от Запада, стремившегося попасть в отделенный от него «центр мира», Россия в этом центре находилась изначально, занимая как раз сердцевину «Хартленда»; нам экспансия была не нужна, ибо осуществлять ее из центрального положения было некуда. А вот Западу — очень даже. Скажем более: для Запада экспансия была (и остается) вопросом выживания в качестве гегемона, на это прямо указывал Бжезинский, делавший акцент именно на том, что впервые в истории в Евразии доминирует неевразийская держава — США. При этом континентальная часть Европы в этой модели оказывалась в двойственном положении. С одной стороны, Европа — очевидная периферия Евразии, с другой — лимитроф, поле противостояния между Морем и Сушей. У того же Киссинджера находим вполне откровенное признание цивилизационной самостоятельности и самодостаточности России, которая не является частью Европы, но как великая держава (контролирующая «Хартленд») неизменно участвует в европейском геополитическом «равновесии». Поэтому в 1991 году мы если что и «проиграли», то европейское «предполье» к российской метрополии, составными частями которого остаются бывшие советские республики. Лимитроф превратился в часть Моря, развернувшись против Суши. Но, как подчеркивал ярый антисоветчик Ричард Пайпс, России свойственно, «подобно сердцу», сжиматься в эпохи невзгод, а после этого, сосредоточившись, расширяться до прежних пределов, на которых она останавливается. Дальше идти незачем. Ибо лозунг «глобализации», выброшенный Западом, призван как «фиговым листком» прикрыть вторжение в «Хартленд», а России, повторим, уже находящейся в «Хартленде», глобализация без надобности; в конце концов, империя, как писал Виталий Аверьянов, — «частная форма глобализации на собственном имперском пространстве». Куда уж больше! СВО в бывшей УССР с точки зрения геополитики ведется за то, чтобы остановить движение лимитрофа внутрь «Хартленда» и развернуть его, зафиксировав на западных границах постсоветского пространства.

И еще один момент. В геополитике помимо возможностей учитывают еще и намерения. Рар правильно просчитал экспансионистские планы США и Запада, подкрепленные соответствующими возможностями. Но прокололся на том, что кардинально недооценил Россию. Слово «геополитика» потому и состоит из двух частей, что возможности очень сильно привязаны к географии. И если рассуждать в механической логике «мира на правилах», то, посчитав пресловутую «матчасть», легко впасть в заблуждение, позабыв, что географический фактор дарит России возможность в одинаковой мере влиять как на европейском, так и на дальневосточном ТВД (это, кстати, наглядно было продемонстрировано почти 80 лет назад, когда наша страна сыграла решающую роль на обоих этих ТВД, последовательно погасив «очаги войны», по выражению Сталина, на двух оконечностях Евразии).

Что сегодня? Да всё то же — очертания континентов не поменялись. Экономическая мощь Китая, которая постепенно трансформируется в военную, тем не менее, ввиду естественных географических причин, ограничивается Дальним Востоком и не распространяется на североатлантический ТВД. Без крайней необходимости, под которой следует понимать обвал России, этого и не произойдет. Западный ТВД Китаю чужд, он не смог бы на нем действовать ни фактически, из-за растянутости коммуникаций, ни, что еще важнее, ментально и психологически. Наблюдатели любят сравнивать ядерные потенциалы США и КНР, особо подчеркивая, что Пекин развивает прежде всего компоненту средней дальности. Объясняют это обычно миролюбивыми, оборонительными намерениями КНР, которой без надобности создавать непосредственные угрозы американской стороне именно потому, что есть Россия с мощным ядерным потенциалом, «собаку съевшая» на противостоянии с Западом именно на европейском и в целом североатлантическом ТВД. Далеко стрелять Китаю не придется, поэтому и приоритет в военном строительстве в ядерной сфере отдается РСД. Россия для Китая в его оборонительном противостоянии с США в АТР — стратегический тыл, как и Китай для России, если говорить о европейском ТВД. Однако как сердцевина «Хартленда» Россия проецирует военную силу и в АТР. В условиях, когда Москва присутствует и на Западе, и на Востоке, говорить о единоличном китайском противостоянии США, как это делает Рар, — весьма поверхностная и профессионально неадекватная вещь. Понимая это, мы не можем не видеть, как в одночасье проседают все конструкции, завязанные на идею так называемой G2 (или «Кимерики»). В самом Китае это понимается четко и безошибочно; не случайно еще в 2009–2010 годах все попытки склонить КНР к «стратегическому» взаимодействию с США в антироссийской плоскости Пекином были отвергнуты. Заметим, что еще при Ху Цзиньтао, что подчеркивает преемственность стратегической мысли в КНР, которая не зависит от групповых раскладов во власти.

Что это означает? Никакой «биполярной» модели не будет; если даже она и существует в чьих-то намерениях, то строго за пределами возможностей. Будет и уже есть — стратегический треугольник, в котором Москва и Пекин, объединяясь, оставляют США в положении слабой стороны. Это с объективной точки зрения. С субъективных же позиций, приступив к СВО, Москва сделала стратегический выбор в пользу остановки и разворота западной экспансии в «Хартленд». Учитывая, что частью «Хартленда» является и Китай, в особенности северная часть страны, и Запад долгое время не оставлял надежд на раскол Поднебесной между Морем и Сушей, реальным противовесом «лимитрофной» экспансии Запада на «большой» материк служат не Россия или Китай порознь, а российско-китайский альянс. Своими возможностями он сопоставим с США и коллективным Западом, а своими намерениями охлаждает горячие головы и пыл западных политиканов, уже открыто рассуждающих о ядерной эскалации конфликта в бывшей УССР. Или о вовлечении США в тайваньский конфликт на стороне сепаратистов.

Для российско-китайского альянса данный расклад является фактором силы, очень многое компенсирующим по части военно-технического отставания (пока еще) в ряде сфер от США. Пекин в полной мере может сосредоточиться на тайваньской теме и вправе рассчитывать на российскую помощь в тех параметрах, в которых это потребуется. Это хорошо понимается и американскими сателлитами. Случайно ли, скажем, южнокорейская сторона во главе с новым президентом весьма уклончиво отвечает на вопросы Вашингтона о перспективах включения в потенциальный конфликт вокруг мятежного острова? (Напомним, что официальный Сеул на днях посетовал на то, что в случае конфликта в Тайваньском проливе «без всякого сомнения» активизируется Пхеньян, на котором югу полуострова и «следует» сосредоточить внимание; что это, как не «мягкая» форма отказа от участия в войне на американской стороне?)

Суммируем. Заблуждения Рара проистекают из представлений о западной центричности мира и о его заточенности против тех, кто бросает вызов его гегемонии: Советского Союза во второй половине XX века и КНР — в начале XXI века. Западный менталитет не умеет мыслить никакими конструкциями, кроме дилеммы — она же игра с нулевой суммой. «Где и сколько я проиграл — там и столько мой противник выиграл, и наоборот». Именно на этой логике базируются заведомо обреченные, но продолжаемые с невиданным упрямством попытки поссорить Россию и Китай между собой. Это первое. И второе. Во Второй мировой войне «очаги» конфликта появились одновременно как в Европе, так и в АТР; но это были разные, пусть и союзные страны — Германия и Япония. Сегодня и на Западе, и на Востоке «очаг войны» один — США во главе блока НАТО; экспансионистские амбиции приобрели глобальный характер, но таким же глобальным является ответ этому вызову, который осуществляется вне дилеммы, привычной Западу. И пока на Западе рассуждают в логике первой Холодной войны, ситуация в мире стремительно меняется, и вокруг российско-китайского ядра «Хартленда» формируется мощная периферия из стран, рвущихся в ШОС и БРИКС потому, что увидели в них альтернативу однополярному миропорядку.

Самое последнее. Логику многосторонности Запад вопреки своей гегемонистской стратегии породил сам, сформировав подконтрольную себе систему глобальных институтов. Теневые, «глубинные» структуры Западу нужны затем, чтобы этой формальной «горизонтальной» многосторонностью, подрывающей суверенитеты, управлять из-за кулис. «Вертикально интегрированным» способом и в собственных интересах. По мере ослабления «глубинного» государства, которое теряет контроль всё более обширных мировых пространств, разрушается и насажденная Западом иерархия глобального управления. Именно этим и объясняется нынешняя турбулентность, являющаяся отражением как наметившегося упадка Запада, так и хаоса в институциональной системе, из которой внезапно вынули стержень. Как будет разрешаться эта проблема, в действительности намного более опасная, чем западный нажим на Россию и Китай в бывш. УССР и вокруг Тайваня, пока неясно. Но очевидно, что безопасное (относительно) пересечение этой пропасти из прежнего в новый миропорядок возможно только при сохранении и укреплении российско-китайского стратегического взаимодействия, всё более похожего на главную «несущую конструкцию» мира будущего.