Скоро наступит Новый год. Думаю, вряд ли его празднование по всей стране будет принципиально отличаться от всех предыдущих встреч этого праздника в постсоветское время. Люди соберутся, поедят оливье, выпьют, закусят, а потом пойдут во двор пускать бессмысленные фейерверки, пытаясь этим действом безуспешно вызвать утраченное ощущение праздника. Но откуда этому ощущению взяться и куда оно ушло?

Юрий Пименов. Новый год. 1949

Мыслитель Михаил Бахтин (1895—1975), которого тогдашний председатель КГБ СССР и будущий генсек Юрий Андропов в 1969 году вызволил из Саранска, поместил в Кремлевскую больницу и чуть позже обустроил в Москве, много занимался культурой карнавала и творчеством главного карнавальщика европейской литературы — католического монаха и священника Франсуа Рабле.

С легкой руки Бахтина в мировое литературоведение прочно вошло понятие «хронотоп», которое кратко можно определить как «закономерная связь пространственно-временных координат». Данное понятие Бахтин взял у знаменитого русского и советского физиолога, академика Академии наук СССР, князя, монаха и епископа Алексея Алексеевича Ухтомского (1875—1942).

Михаил Бахтин

Ухтомский вошел в мировую науку прежде всего в связи с учением о доминанте, но тема хронотопа его волновала, пожалуй, даже больше. В своей книге «Доминанта» Ухтомский пишет о хронотопе следующее:

«Наблюдать — значит, в конце концов, измерять и связывать между собою величины. Всякий ряд предметов и последовательность событий, которые мы оказываемся способными наблюдать, открывает тем самым принципиальную возможность его измерить и выразить в уравнении — дело за техническими средствами измерения и за удобными способами исчисления. И всякий сплошной поток событий может быть представлен как траектория в хронотопе (т. е. в закономерной связи пространственно-временных координат) или как «мировая линия». И траектория электрона в атоме, и траектория Земли в отношении созвездия Геркулеса, и траектория белковой молекулы в серно-кислой среде до превращения ее в уголь, и траектория человека через события его жизни до превращения в газы и растворы — все это мировые линии, которые предстоит детерминировать науке!»

То есть Ухтомский говорит, что любая чреда событий, чего бы она ни касалась, хоть атома, хоть человека, является «мировой линией» и может быть измерена только в том случае, если она погружена в хронотоп. В одном их своих писем Ухтомский еще более заостряет эту тему:

«Да, вот он — хронотоп в своей страшной реальности, в котором предопределяются количественные связи истории и человеческого бытия; где траектории, или «мировые линии», предопределяют событие так же, как уравнение кривой предопределяет координаты точек, которые на этой кривой лежат; и где событие как раз и навсегда неизменный и роковой факт предопределяет дальнейшее течение во времени».
Алексей Алексеевич Ухтомский

Чтобы событие предопределяло «дальнейшее течение во времени» и влияло на ход истории, оно опять же должно быть погружено в хронотоп. То, что реальность хронотопа Ухтомский называет «страшной», адресует к глубочайшей проблеме жизни человека во времени и истории, и его отношения к ним. Ухтомский так поясняет то, в чем состоит ужас:

«Если бы я обладал скоростью, превышающей скорость света, я смог бы видеть события будущего, вытекающие из сейчас переживаемого момента. Тогда можно было бы поднять вопрос о том, как нужно было бы переделать события текущего момента, чтобы дальнейшая «мировая траектория» повела к тому, что желательно. Человек с ужасом остановился бы на протекающем моменте, если бы с ясностью увидал, что в будущем он таит в себе предопределенное несчастье для того, кто ему дороже всего. Но у нас нет скоростей, превышающих скорость света! … нам приходится реально нести на себе тягу истории как ее участникам, а о будущем думать лишь гадательно, руководясь предупредительными признаками со стороны глаз и ушей … Сердце, интуиция, совесть — самое дальнозоркое, что у нас есть, это уже не наш личный опыт, но опыт поколений, донесенный до нас, во-первых, соматической (телесной) наследственностью от наших предков и, во-вторых, преданием слова и быта, передававшимся из веков в века, как копящийся опыт жизни, художества и совести народа и общества, в котором мы родились, живем и умрем».

Так как мы не умеем летать быстрее скорости света, в истории, которая не существует без хронотопа, мы руководствуемся своей человечностью и культурой.

В великой трагедии Эсхила «Прометей прикованный», которую этот великий античный трагик написал в V веке до н. э., эта проблема предсказания и будущего обсуждается так:

«Предводительница хора:

«Ни в чем ты больше не был виноват? Скажи».

Прометей:

«Еще у смертных отнял дар предвиденья».

Предводительница хора:

«Каким лекарством эту ты пресек болезнь?»

Прометей

«Я их слепыми наделил надеждами».

Предводительница хора:

«Благодеянье это, и немалое».

Эсхил

Такая замена «дара предвиденья» «слепыми надеждами» запускает историю, ибо если будущее где-то записано, то у человека нет своей судьбы. Если учесть вышесказанное Ухтомским о хронотопе, то можно сказать, что если бы человек умел летать быстрее скорости света и мог предугадывать все возможные последствия своих поступков, то время бы исчезло, а история превратилась в игру, в заранее заданных рамках, ибо эти рамки задает смерть. Человек же может выйти за эти рамки, противопоставив смерти вместо знания будущего «слепые надежды», свою человечность и культуру. Понимая это, Эсхил, еще за долго до христианства, которое провозгласило стрелу времени и воскрешение в теле, благословил эту трагедию человеческой жизни во времени, которая есть суть истории. Понимал это и Ухтомский. Он далее пишет:

«Мне затаенно больно и страшно за людей, когда они радостны, потому что меня охватывает тогда жалость к ним, — потому что я знаю, что вот этому самому милому и радостному сейчас существу скрыты те горести и печали, которые уже таятся в этом самом хронотопе, который его окружает, уже растет то дерево, из которого будет изготовлен его гроб, уже готова та земля, в которой будут лежать его кости».

Констатируя такой смертный детерминизм хронотопа, Ухтомский констатирует и другое: «Много проблем философского содержания возникло оттого только, что люди пытались характеризовать вещи и самих себя в постоянных чертах, независимо от времени».

Если учесть сказанное выше Ухтомским о наблюдателе, который вне хронотопа ничего отнаблюдать не может, то получается, что вне хронотопа нет не только истории, но и истины. Да, история и хронотоп — трагичны и страшны, но еще страшней безвременье и их отсутствие, в которых никакой поступок и никакая свобода принципиально невозможны. Поэтому великий Бетховен написал на партитуре Девятой симфонии: «Жизнь есть трагедия. Ура!»

Теодор Ромбоутс. Прометей. XVII в

Такое колоссальное трагическое напряжение, порождающее историю, не могло не породить не менее колоссального желания сбросить эту трагичность вместе с временем и историей. Так, например, в индийской культуре в целом время, которое называется «Кала», отнюдь не благословляется, а практически отождествляется со смертью, в согласии с той логикой ужаса, которую описал Ухтомский. Не случайно другими значениями слова «Кала» являются «черный» и «темный», и оно ассоциируется с богиней Кали, которая на изображениях часто показана черной.

Следуя логике такого сброса и прекрасно все понимая, ученик шиваитского йога Свами Шивананды Сарасвати, румынский фашист и крупнейший религиовед Мирча Элиаде в своем трехтомнике «История веры и религиозных идей» пишет об Эсхиле и Прометее следующее:

«Согласно версии Эсхила, которому история человечества видится восхождением, а не деградацией, Прометей — величайший из культурных героев».

Элиаде ненавидит Прометея и Эсхила, ибо придерживается концепции деградации и отхода человечества от Золотого века. Но есть и другие вариации этой концепции, работающей на сброс трагического напряжения.

ESCapade
Барельеф с изображением головы Калы над воротами индуистского храма на острове Ява

В «Введении в чтение Гегеля» философ и один из «архитекторов» Евросоюза Александр Кожев пишет следующее:

«Гегелевский «Реализм», следовательно, не только онто-логичен, но и метафизичен. Природа независима от Человека. Будучи вечной, она существует до и после него. Именно в ней он рождается, как мы только что видели. И как мы сейчас увидим, Человек, который есть Время, исчезает тоже в пространстве Природы. Ибо Природа переживает Время».

То, что «природа переживает время», — это личное субъективное упование Кожева и его кумира Гегеля, которое, правда, имеет колоссальное мировое значение и силу потому, что байки о счастье в духе «Золотого века», убедили присоединиться к этим упованиям существенную часть человечества, а русские, не поняв что к чему и решив немного «пожить как все нормальные люди», сдали в СССР перестройку, сутью которой и был сброс той трагичности существования, который я тут описываю. Однако то, что «человек есть время», то есть, как мы видели выше, не существует как человек вне хронотопа, Кожев понимает совершенно верно.

Разумеется, великолепно понимал это и Бахтин, который внимательно изучал тему хронотопа и творчество Франсуа Рабле для того, чтобы при помощи раблезианского карнавала можно было грохнуть ненавидимый им советский хронотоп. В своей работе «Формы времени и хронотопа в романе» Бахтин пишет:

«Хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение. Можно прямо сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причём в литературе ведущим началом в хронотопе является время. Хронотоп как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) и образ человека в литературе; этот образ всегда существенно хронотопичен».
Сальвадор Дали. Распад постоянства памяти. 1954

Указав на то, что благодаря хронотопу существуют все жанры литературы, а также образ любого литературного героя, и сделав особое ударение на важность времени, Бахтин далее пишет о том, что речь идет отнюдь не только о литературе и литературных образах, а о самом человеке и культуре, ибо хронотоп в художественном произведении является лишь отражением реального:

«Освоение реального исторического хронотопа в литературе протекало осложненно и прерывно: осваивали некоторые определённые стороны хронотопа, доступные в данных исторических условиях, вырабатывались только определённые формы художественного отражения реального хронотопа».

Культура, как и человек, не существуют без хронотопа, а хронотоп не существует без времени. Однако вот что пишет Франсуа Рабле в своей знаменитой книге «Гаргантюа и Пантагрюэль» в главе «О том, как Гаргантюа велел построить для монаха Телемскую обитель»:

«В монастырях все размерено, рассчитано и расписано по часам, именно поэтому мы постановим, чтобы там не было ни часов, ни циферблатов, — все дела будут делаться по мере надобности и когда удобнее, ибо считать часы — это самая настоящая потеря времени. Какой от этого прок? Глупее глупого сообразовываться со звоном колокола, а не с велениями здравого смысла и разума».

В идеальном Телемском аббатстве нет времени, а значит и хронотопа. Единственной же заповедью в нем является: «Делай что хочешь». Такое сочетание отсутствия времени и вседозволенности абсолютно закономерно. Ведь, как справедливо говорил Ухтомский, там, где нет хронотопа, там нет и события, а поэтому любой поступок ничего не меняет и не значит, а, стало быть, нет и никакой надобности в запретах — они бессмысленны.

Франсуа Рабле. Неизвестный художник. Национальный музей Трианона

Но разве после перестройки, которая не явила никакого нового идеала взамен советского, перевернула с ног наголову всю общественную пирамиду, сделав бандитов и проституток уважаемыми людьми, а профессоров и учителей маргиналами, а место идеологии заменила деньгами, разве мы не живем сегодня в подобном Телемском аббатстве, но только этого не замечая? А, кстати, почему?

На этот вопрос гениально ответил великий Шекспир в своем «Гамлете». Узнав о том, что его дядя Клавдий убил его отца и женился на его матери, Гамлет произносит великие слова: «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить!» Если взять текст оригинала, то в нем написано: «The time is out of joint: O cursed spite That ever I was born to set it right!» То есть порвалась не «нить», не «век», или что-то еще, а именно «time» — время.

Эта поломка времени, согласно Ухтомскому и Бахтину, не дает возможности окружению Гамлета заметить происходящую в Датском королевстве «гниль» и ее пережить, так как вне времени нет переживания, ибо переживать в отсутствие событий — не за что. Гамлет обращается к матери со следующим монологом:"Взгляните, вот портрет, и вот другой,Искусные подобия двух братьев.Как несравненна прелесть этих черт;Чело Зевеса; кудри Аполлона;Взор, как у Марса, — властная гроза;Осанкою — то сам гонец МеркурийНа небом лобызаемой скале;Поистине такое сочетанье,Где каждый бог вдавил свою печать,Чтоб дать вселенной образ человека.Он был ваш муж. Теперь смотрите дальше.Вот ваш супруг, как ржавый колос, насмертьСразивший брата. Есть у вас глаза?С такой горы пойти в таком болотеИскать свой корм! О, есть у вас глаза?То не любовь, затем что в ваши годыРазгул в крови утих, — он присмирелИ связан разумом; а что за разумСравнит то с этим? Чувства есть у вас,Раз есть движенья; только эти чувстваРазрушены; безумный различил бы,И, как бы чувства ни служили бреду,У них бы все ж явился некий выборПеред таким несходством. Что за бесЗапутал вас, играя с вами в жмурки?»

Неизвестный художник. Портрет Уильяма Шекспира. 1610

У Гертруды все нормально и с глазами, и с умом, и с чувствами, просто они не могут «наблюдать», как пишет Ухтомский в отсутствие хронотопа, ибо события не выстраиваются ни в какую «мировую линию».

А если нет никаких «мировых линий», то какие могут быть праздники? Тут никакие салюты не помогут, хоть 300 зарядов запусти. Тут нужно возвращать хронотоп, а вернуть его можно, только починив время, а починить время можно, только вновь захотев трагического существования в оном, что, по сути, является желанием бросить вызов смерти.

Я понимаю, что исполнение этой рекомендации проблематично. Но других вариантов, боюсь, что нет. Поэтому, поздравляя всех читателей с наступающим Новым годом, я от всей души желаю им по-настоящему пережить этот праздник, то есть вернуть хронотоп.