Умри ты сегодня, а я — завтра

Британский журнал The Economist, тесно связанный с Лондонской школой экономики (ЛШЭ), развернул политическую кампанию против КПК, которая недавно провела свой XX съезд, переизбрав Си Цзиньпина на третий срок руководства. И 1 декабря, к визиту в Пекин председателя Европейского совета Шарля Мишеля, опубликовал на своих страницах провокационную статью. Название материала в электронной версии — «Чему 1989 год может научить нас о недавних протестах в Китае. Различия так же важны, как и сходства» (https://www.economist.com/china/2022/12/01/what-1989-can-teach-us-about-the-recent-protests-in-china); печатная версия именуется «Отголоски прошлого». Уже этих заголовков достаточно, чтобы понять, что редакция проводит параллель с печально известными событиями на пекинской площади Тяньаньмэнь в мае–июне 1989 года. Тогда крупнейшие протесты вылились в вооруженный мятеж, который был подавлен. После этого страна стала быстро развиваться под влиянием смены руководства; именно с событиями на Тяньаньмэнь связаны смена генерального секретаря ЦК КПК и начало эпохи скончавшегося на днях Цзян Цзэминя. На главном партийном посту он в те дни сменил переметнувшегося к мятежникам Чжао Цзыяна, отстраненного пленумом ЦК и завершившего свои дни в 2005 году под бессрочным домашним арестом.

Однако существует один, но важный нюанс. Современная ситуация принципиально отличается тем, что протесты изначально носят не политический, а ковидный, эпидемиологический характер. Иначе говоря, проект «великой перезагрузки» Клауса Шваба, опирающийся на эпидемию как двигатель перемен, дал сбой во всем мире, но его основы укоренились в Китае. С одной стороны, ковид здесь лишь повод; с другой, разве мы не помним, как у нас, в России, сначала выстраивали систему штрафов за любые нарушения карантина, а потом их отменяли, расписываясь к карикатурной рукотворности самой ковидной темы? В нашей стране ключевым фактором, опрокинувшим ковид, стала СВО; в Китае в рамках тайваньской проблемы дилемма такого «опрокидывания» тоже существует, но натыкается на попытки США удержать ситуацию вокруг мятежного острова без casus belli до того момента, когда она станет в обратном порядке дестабилизировать материк. И уж после такой дестабилизации осуществить финальную провокацию с «независимостью» Тайваня. Ковид в этом смысле — наиболее эффективный инструмент антикитайской политики, провоцирующий против Пекина не только внешнее, но и внутреннее противостояние. Для того — и поддержка протестов коллективным Западом.

Пару слов о The Economist, который считается либерально-консервативным изданием ориентированных на глобализм правящих кругов, связанных с кланом Ротшильдов (К. Маркс еще в XIX в. связывал журнал, имеющий длинную историю, с «финансовой аристократией»). Ежегодная картинка на обложке предновогоднего выпуска в СМИ обсуждается как «зашифрованное послание» олигархов, имеющее отношение к их планам и предстоящим событиям. Если говорить об ЛШЭ, имеющей ряд одноименных филиалов в различных странах, то в ней, наряду с либеральным направлением, проистекающим от общества Mont Pelerine, основателем которого являлся Фридрих фон Хайек, присутствуют позиции лейбористского (немарксистского) «социализма», уходящие корнями в Фабианское общество. У его истоков стояли Бертран Рассел и его протеже Герберт Уэллс, не только знаменитый фантаст, но и крупный разведчик — основатель и первый директор MI-6. Показательно: в The Economist применяется существующая в теневых структурах практика («правило Chatham House») скрывать имена авторов, если только они не являются крупными политическими фигурами или лидерами общественного мнения. Из этого следует, что материалы, публикуемые журналом, имеют в определенном смысле программный характер и отражают точку зрения влиятельных кругов англосаксонского глобалистского истеблишмента. Стало быть, на организацию ковидных протестов брошены громадные ресурсы коллективного Запада, который видит в них возможность дезориентировать общественное мнение и повторить в КНР советский «перестроечный» сценарий.

Начав с исходной посылки о предупреждении Си Цзиньпина, что партия «может рухнуть», как в свое время КПСС, авторы материала в The Economist намекают, что такие обстоятельства складываются в связи с начавшимися в Китае антиковидными протестами, которые связываются с «нулевой терпимостью» к вирусу, приписываемой Си Цзиньпину. Здесь и содержится главная «натяжка», обусловленная передергиванием фактов. Во-первых, Си Цзиньпин, выступая в подобном ключе, привязывал сравнение КПК и КПСС не к конкретным кризисным проявлениям, включая ковид, а к срокам существования и пребывания у власти. Во-вторых, «нулевая терпимость» к ковиду, подтвержденная Си на XX съезде, — фигура речи, сглаживающая внутрипартийные противоречия. Как показывает в своих материалах китаист-политолог Николай Вавилов, ограничения, точкой отсчета которых служит карантин весны 2020 года в Ухане, были внедрены не центральной, а региональной властью. И представляли собой элемент противостояния и предсъездовской борьбы двух различных группировок — армейской во главе с Си Цзиньпином и ее оппонентами — выходцами из КСМК — китайского комсомола (в нынешней власти представлены уходящим премьером Госсовета Ли Кэцяном). В пользу версии о происхождении ковидных ограничений как результате внутреннего противостояния говорит и выступление в официозе The Global Times известного китайского эпидемиолога Ван Гуанфа, обвинившего в превышении ограничительных мер именно региональные власти Поднебесной.

В связи с этим тот же Вавилов утверждает, что между группами существовал неофициальный раздел сфер влияния на силовую и контрольную вертикаль власти и на исполнительную вертикаль во главе с Госсоветом. И именно он в связи с решениями XX съезда теперь канул в Лету, что и побудило проигравшую группу перенести борьбу в ковидную плоскость. Что это означает? Планы сторонников Си Цзиньпина уткнулись в тормоз экономики, последствия которого в виде локдаунов пытаются представить результатом политики центра. Силы, проигравшие на съезде, дискредитируют победителей, возбуждая против них недовольство ковидными ограничениями. Чем больше ограничений — тем сильнее падает доверие к власти, и тем больше организаторы надеются на реванш. Насколько обоснованы эти надежды — другой вопрос, но если вам ежедневно внушают, что ковид, вроде бы побежденный еще два года назад, бьет новые рекорды по количеству зараженных, а ограничения оставляют без зарплат целые города, то вопросы у общественного мнения возникают к главной — верховной власти. Непонимание вызывает и несоразмерность ограничений: летальность «короны» невысокая, общая смертность в стране не превышает 5,5 тыс. человек, и возникают сомнения в целесообразности «фокусов» с запиранием всех по домам. Этим и пользуются организаторы локдаунов, шаг за шагом закручивающие спираль противостояния, которое переползает в политическую сферу и подрывает доверие к власти. Нам ли, имеющим свой опыт ковидных ограничений, не понимать, что загнанная в полуподполье оппозиция туда же переносит и политическую борьбу, приобретающую выраженный деструктивный характер. И все это, соединяясь с массовым недовольством, помноженным на взрывоопасный региональный фактор и протестный потенциал того же Синьцзяна, ставит под вопрос стабильность в громадной стране с почти полуторамиллиардным населением. Причем в условиях обостряющегося противостояния с США.

Если иметь в виду сказанное, возникают серьезные вопросы к утверждениям авторов материала в The Economist, что будто бы политика Си привела к «удушению экономики» и «драконовскому контролю» над обществом, что вызвало «растущий гнев» по поводу эпидемиологических ограничений. И вылилось в беспорядки, охватившие в период с 25 по 27 ноября ряд крупных центров, таких как Пекин, Шанхай, Гуанчжоу и других. Косвенным подтверждением этой версии служит состоявшееся 29 ноября в Пекине заседание Центральной комиссии КПК по политическим и правовым вопросам (ее еще называют политико-юридической комиссией). В решении, принятом под председательством нового председателя комиссии Чэнь Вэньцина — кадрового разведчика, бывшего руководителя министерства госбезопасности (МГБ) — говорится о «злонамеренных силах, пытающихся покуситься на государственную безопасность и социальную стабильность в КНР». «Злонамеренность» в этой формулировке — как раз о конъюнктурно-подрывном использовании ковида как троянского коня против китайской государственности и олицетворяемой Си Цзиньпином власти КПК.

Почему же The Economist проводит параллели именно с Тяньаньмэнь, хотя новейшая история Китая богата и другими примерами, скажем, событиями на той же площади в 1976 году, направленными против Цзян Цин и других членов осужденной впоследствии «банды четырех»? Двух мнений быть не может. Формальное основание так считать — студенческий характер протестов в крупных городах. А также политические лозунги против центральной власти, выдвинутые в ходе волнений в Шанхае, на улице Урумчи — имени административного центра Синьцзяна, эпицентра выступлений, спровоцированных гибелью десяти человек при пожаре в жилом доме. Кстати, в ходе встречи с главой ЕС Мишелем Си Цзиньпин упомянул, что студенты «устали» от трехлетних локдаунов. И тем самым дал понять назойливому гостю, что его вопросы неуместны, ибо понятно, что организационные функции по выводу людей на митинги в данном случае, как и в любой «цветной революции», взяли на себя отнюдь не студенческие лидеры.

Небольшой, но важный нюанс. Авторы статьи пишут, что нынешние события «напоминают первые дни протестов тридцать три года назад, когда студенты воспользовались возможностью — официально оплакивая смерть лидера реформистов — чтобы настаивать на политических переменах». Под «реформистским лидером» имеется в виду экс-генсек ЦК КПК Ху Яобан, который умер в канун тяньаньмэньских событий (именно его на XIII съезде КПК в 1987 г. сменил другой «реформист» Чжао Цзыян). Но прецедента сегодня, слава богу, нет: Ху Цзиньтао поправляет здоровье, проблемы с которым, по официальной версии, и послужили причиной его вывода со съезда. Поэтому, в логике авторов, параллели с 1989 годом страдают, и, чтобы избежать обвинений в подлоге, для подкопа под генеральную линию XX съезда кощунственно используется смерть Цзян Цзэминя. Ушедшего лидера пытаются противопоставить нынешнему, хотя общеизвестно, что именно Цзян сыграл немалую роль в продвижении Си Цзиньпина на высшие партийные и государственные посты. По сути, оппоненты Си разменивают на тему ковида саму память Цзяна как выдающегося государственного руководителя современного Китая, наследие которого кому-то, как выясняется, не по душе. Кстати, в рассматриваемой статье сквозь зубы признается, что уровень монолитности современного руководства КПК и КНР не в пример выше, чем в 1989 году. Еще очевидней, что нынешняя тема ковида весьма серьезно отличается от политико-идеологических проблем прошлого. Но на какую только сделку с совестью не пойдешь, если ничего не получается, но очень хочется навести тень на плетень и сохранить шансы на будущее, которые по итогам съезда приобрели призрачный характер.

Словом, на фоне протестов в Китае от соблазнов «подтолкнуть» деструктивные процессы не могут удержаться на Западе очень многие. Даже невзирая на мнение серьезных экспертов, что никакой реальной угрозы власти и курсу КПК, особенно после триумфального завершения съезда, протесты не представляют и скоро сойдут на нет. Просто в теме ковида те, кто вбросил ее в эпицентр мировой политики, увидели шанс на возврат к повестке, опрокинутой российской СВО. Ковид — такой же инструмент глобализации, как и поставки западных вооружений ВСУ на одном конце Евразии и тайваньскому сепаратистскому режиму на другом.

Зашкаливающий уровень элитарного авантюризма, о котором сигнализирует The Economist, если что и доказывает, то наличие серьезных проблем у самих западных властителей, которые под их воздействием принимаются ударяться в мечты о том, чтобы удержаться за счет того, что первыми «рухнут» не они, а другие. По сути, параллели с Тяньаньмэнь призваны заретушировать стремление Запада использовать ковид в подрывных целях. Ну что ж, известный афоризм «умри ты сегодня, а я — завтра» всегда характеризовал действия теряющих влияние гегемонистов. Сегодня же он окончательно превращается в «визитную карточку» евроатлантической политической «морали» и (без)нравственности.