Слабеющая демократия не сможет выиграть «войну образов» с «Тучекукуевском»

Великий древнегреческий комедиограф Аристофан родился в Афинах около 446 года до н. э. и умер там же примерно в 385 году до н.э. Уже при жизни он был признан величайшим мастером комедии. Если Гомера древние греки иногда называли просто «поэтом», то Аристофана называли «комиком», и всем было понятно, о каких именно «поэте» и «комике» идет речь.

Свою комедию «Птицы» Аристофан написал около 414 года до н. э. В этот период Афины вели знаменитую Пелопоннесскую войну против Спарты, которую они проиграли в 404 году до н. э. После этого поражения Афины больше никогда не вернут себе прежнего влияния. Во многом именно войной против Спарты объясняется сугубо отрицательное отношение к ней Аристофана.

И хотя на момент написания «Птиц» Афины еще не проиграли войну, чуткий ум Аристофана уже улавливал в афинском воздухе запах будущего поражения и начало упадка. Будучи консерватором, он всеми силами пытался «законсервировать» славное прошлое Афин и боролся с новомодными тенденциями в культуре, угадывая в них что-то очень мерзопакостное. Надо сказать, в этом предчувствии Аристофан оказался во многом прав. Более того, он не только угадывал, но и размышлял на идеолого-политические и даже метафизические темы, достаточно подробно описывая негативные тенденции в своих комедиях. Именно в качестве политического мыслителя он меня тут и будет интересовать.

Кого-то может смутить внешняя несерьезность жанра, в котором работал Аристофан. Однако почему-то серьезность «Божественной комедии» Данте у нас не вызывает сомнений, не так ли? Когда мы, читая ее, вместе с Данте идем по Аду, — нам совсем не до смеха. А между тем сам Данте, изначально назвал свое произведение именно «Комедия» и объяснил это тем, что «комедия», в отличие от «трагедии», заканчивается для главного героя счастливо.

И если в ужасах и величии «Божественной комедии» мы с трудом и удивлением можем обнаружить собственно комедию, то у Аристофана, наоборот, за смехом и скабрезными шутками мы с не меньшим удивлением можем обнаружить ужас, величие и отнюдь не комедийные страсти.

Однако этому есть свое объяснение. Дело в том, что в те времена, когда еще не существовала литература в привычном для нас смысле слова, утопию или антиутопию лучше всего было писать именно в комедийном жанре. Трагедия для этого подходила мало, ибо для утопии и антиутопии нужен как бы закрытый, решенный, «хороший» финал, а не трагическая недосказанность. Одним словом, для выражения определенного рода содержания подходила больше комедия, нежели трагедия. А комедия Аристофана «Птицы» — это, безусловно, антиутопия, завернутая в комедийную оболочку.

Антиутопия изображает общественное устройство, которое ее автор считает чудовищным и одновременно понимает, что опасность реального прихода такого мироустройства крайне высока, потому-то антиутопии обычно и пишутся. Чего и кого боялся Аристофан? Кого критиковал и за что выступал?

Чтобы до конца избавить Аристофана от подозрений в несерьезности и заодно выйти на суть и истоки города птиц — «Тучекукуевска», — я процитирую советского филолога, философа и крупнейшего знатока античности — Алексея Федоровича Лосева. В книге «Мифология греков и римлян» он обсуждает древнейшее религиозное течение — орфизм. Так вот, самым ранним доступным для нас текстом, в котором излагается космология и теогония орфизма, являются «Птицы» Аристофана. Лосев пишет:

«Орфизм — очень старое явление античной культуры. После всей работы, проделанной над ним в науке, можно с полной уверенностью сказать, что явление это никак не моложе Гомера, хотя, разумеется, оно имело свою длиннейшую историю; и те обрывки знаний, которые мы находим в обычных исторических руководствах на тему об орфиках, большею частью весьма позднего происхождения. Самый ранний текст — безусловно Аристофанов: комедия «Птицы» была поставлена на афинской сцене впервые в 414 г».

А вот какой кусок из «Птиц» особо интересует Лосева:

Хаос, Ночь и Эреб — вот что было сперва, да еще только Тартара бездна.

Вовсе не было воздуха, неба, земли. В беспредельном Эребовом лоне

Ночь, от ветра зачав, первородок-яйцо принесла. Но сменялись годами

Быстролетные годы, и вот из яйца появился Эрот сладострастный.

Он явился в сверкании крыл золотых, легконогому ветру подобный.

С черным Хаосом в Тартаре сблизился он, в беспредельной обители мрака,

И от этого мы появились на свет, первородное племя Эрота.

Все смешала Любовь. И уж только потом родились олимпийские боги.

Из различных смешений различных вещей появились и небо, и море,

И земля, и нетленное племя богов. Вот и видно, что птицы древнее

Олимпийских блаженных. А то, что Эрот был действительно пращуром нашим,

Доказать нам нетрудно — умеем летать и приходим на помощь влюбленным.

Так «комедийно» Аристофан выстраивает то, без чего в древности невозможно было построить абсолютно ничего, а город и подавно, — идентичность. Птичья идентичность ведет свою родословную от Эрота, который породил птиц из Хаоса. А эта родословная отсылает к реальному орфизму. Птицы же, которые в комедии так себя идентифицируют, строят нечто чудовищное — небесный город «Тучекукуевск».

Говорить на основании этого, что Аристофан прямо-таки воевал со всем орфизмом как таковым подряд, я не возьмусь. Орфизм — очень сложное явление, которое со временем впитало в себя многое, в том числе и культ великой матери Кибелы. Короче говоря, точно можно сказать только то, что Аристофан имеет в виду в качестве «зла» именно ту модификацию, которую он тут излагает. А в ней сказано очень многое… Вот как это комментирует Лосев:

«В этих фактах трудно указать что-нибудь такое, чего раньше (до IV в.) не было в мифологии и в философии (Ночь мы встречали у Мусея и у Эпименида, а Яйцо — у Эпименида, что, впрочем, могло быть орфическим влиянием). Однако пристальное вдумывание и вчитывание в эти древнейшие орфические тексты, кажется, довольно явственно обнаруживают тенденцию к смысловому оформлению тео-космогонического мифа. Особенно об этом говорят схолии к Аполлонию Родосскому, прямо связывающие орфизм с Эмпедоклом и Анаксагором, и очень четкие псевдо-Аристотелевы монистические тенденции».

То есть Лосев прямо называет конкретных представителей той традиции, к которой адресует Аристофан. А это, помимо Эпименида, Аполлония Родосского и Эмпедокла, —особо интересующий нас Анаксагор.

Анаксагор из Клазомен (ок. 500 до н. э. — 428 до н. э.) был основоположником афинской философской школы. Кроме того, он был учителем великого античного трагика Еврипида. А как относился к философии вообще и к трагедиям Еврипида Аристофан? Общеизвестно, что Еврипид и философия как таковая — одни из главных объектов нападок Аристофана. Философию Аристофан (правда, в лице Сократа, а не Анаксагора) высмеивает в комедии «Облака». В ней он, абсолютно неправомерно, приравнивает ее к софистике. Более того, считается даже, что в трагической смерти Сократа во многом был виновен Аристофан. Однако сам Сократ и его величайший ученик Платон считали чуть ли не главными врагами философии именно софистику. Но Аристофан, не разобравшись или не захотев разбираться, что к чему, сделал одну из типичнейших ошибок консерваторов-охранителей всех времен — во времена наступления зловещей новизны он без разбора стал проклинать новизну как таковую. А в такие времена спасает только новизна, которая противостоит надвигающемуся Хаосу. Старый же ветшающий миропорядок может только некоторое время удерживать Хаос, но не может от него спасти сам по себе. Эту-то «механику» процесса не понимают, или не хотят понимать, чуть ли не все консерваторы-охранители всех времен и народов.

В итоге Аристофан по факту начинает просто противопоставлять всему новому — старое. Еврипиду и философии он противопоставляет Гомера, Эсхила и Софокла. И более ничего знать не хочет. Кроме того, можно сказать «традиционно», под «консервативную руку» попадает и Прометей — олицетворение спасительной альтернативы падающей старой власти.

Однако, совершив эти типичные стратегические ошибки охранителей, которые всегда приводят их к краху, Аристофан точно описывает то, что приходит на смену той культуре, которая загнивает, если только кто-то или что-то не привнесет в нее «свежую кровь». Это описание не теряет актуальности и сегодня.

Упомянутые выше Лосевым представители «кибелического орфизма» (условно назовем его так), такие как Эпименид, Аполлоний Родосский и Эмпедокл, действительно, каждый по-своему, несомненно, имели отношение к темному матриархату. Эпименид был родом с Крита, где занимался экстатическими практиками в пещере знаменитой горы Ида, по имени которой Кибела еще называется Идейской матерью. В «Аргонавтике» Аполлония Родосского главные герои дружно молятся Кибеле и воздвигают ей храм. А Эмпедокл свой Золотой век называет веком Афродиты, за которой также без особого труда угадывается все та же темная сущность.

Все это Аристофан воспроизводит в своих «Птицах». В частности, жители «Тучекукуевска» произносят такую молитву:

Пану святому священные гимны поем,

Пляшем в честь Матери Горной — Кибелы.

То́-то-то́-то-то́-то-то́-то-тинкс.

Но такую «орфическо-кибелическую» идентичность птицы обрели не сами по себе. Им в этом помог бежавший из Афин главный герой комедии — Писфетер. При этом он использовал печально знакомые нам сегодня «технологии» воздействия на общество. Судите сами:

Писфетер:

Нет, я птицам давно уже молвить хочу многомощное, дюжее слово,

Чтоб сердца потрясти им. Мне больно за вас, я жалею об участи вашей.

Вы царями ведь были.

Предводитель хора:

Царями? Когда? И над кем мы царили?

Писфетер:

Отвечу:

Надо мною, над ним и над Зевсом самим, надо всем, что имеется в мире.

Вы древнее и старше, чем Зевс и чем Крон, вы древнее и старше титанов

И Земли.

Предводитель хора:

И Земли?

Писфетер:

Видит Феб, и Земли.

Предводитель хора:

Я и ведать об этом не ведал.

Переводя этот диалог на современные печальные реалии, можно сказать, что Писфетер объясняет птицам, что они «выкопали Черное море», «жили еще во времена динозавров» и вообще являются «расой избранных». То есть уже Аристофан знал о, по сути, универсально фашистской «технологии» — замены подлинной истории того или иного народа или общности — суррогатом и фэнтези. Разумеется, в таком печальном положении птиц кто-то виновен! Этими виновниками оказываются… Нет, не «москали», а просто люди.

В итоге, уверовав в то, что они дети Эрота, который родил их от Хаоса, птицы начинают строить свое царство — «Тучекукуевск». Его основные черты тоже до боли нам что-то напоминают. В частности, либеральный фашизм:

Геракл

(принюхиваясь):

Что здесь за мясо?

Писфетер:

Птицы здесь, которые

Восстали против птиц демократических

И признаны виновными.

Сутью же этого царства, где поджаривают тех, кто восстает против «демократии», становится карнавальное выворачивание всего на изнанку:

Посетители театра, если кто-нибудь из вас

С нами жить привольно хочет, пусть идет скорее к нам.

Что, по вашему закону, безобразно и грешно,

То слывет у птиц прекрасным и у нас разрешено.

Далее Аристофан говорит главное. Как только подобное царство будет создано, на этот карнавальный призыв «скорее к нам» люди бросят свою прежнюю жизнь и захотят к нему присоединиться. Слабеющая Афинская демократия не сможет выиграть «войну образов» с подобным «Тучекукуевском», а афинские граждане возмечтают стать «птицами»:

Так любят птиц они, что даже в песенках

У них всегда голубки есть и ласточки,

И журавли, и уточки, и лебеди,

И крылья иль по крайней мере перышки.

Вот как дела там обстоят. Одно скажу:

Они сюда повалят скоро толпами.

После того как все «повалят толпами», предав национальные государства, — установится «глобальный рейх», о котором предупреждал Аристофан. Да, собственно, нечто подобное уже происходило в истории. Об этом сейчас не любят говорить, но Гитлеру ведь начали присягать очень многие… И если бы не СССР, было бы все уже как в Аристофановом «Тучекукуевске». Но сегодня СССР нет, а очертания нового «Тучекукуевска» явно намечаются…