1917: Кто же отступил от Бога – страна или Церковь?

В наступивший год столетия двух революций от церковных руководителей и чиновников снова особенно часто приходится слышать, что «глубинной причиной тех событий стало отступление страны от веры, от Бога». И это плохая оценка, поскольку факт или результат произошедших на тот момент в обществе изменений, к тому же изложенный обычно крайне поверхностно, называется тут причиной. Очень плохо еще то, что под навязывание подобного понимания причины происходит попытка вернуться в якобы до-причинное состояние.

«Страна» не могла вот так просто взять и «отступить от веры, от Бога». В свою очередь этому должна быть причина. Церковь же в качестве нее стандартно указывает на «оскудение», то есть снова подменяет причину свершающимся и свершившимся фактом, уводя себя от ответственности. В таком сложном организме как «страна», все ее службы за что-то отвечают. «За веру, за Бога», кто у нас вообще-то отвечал и отвечает? Сам по себе народ скудеющий? Его скудеющая душа-горемыка? А кто допустил вот это самое оскудение? Если на стройке народ пьет и ворует материалы, кто отвечает за то, что ничего не строится? Будет ли командир полка жаловаться, что солдаты «отступили от устава» и по этой причине сутками находились в самоволке, ни разу не были на стрельбище и полосе препятствий? И как подобное «объяснение» причины прорыва фронта на участке примет командование?

Церковь загородилась от ответственности за те события мучениками, исповедниками веры. Так, словно если бы двое солдат какое-то время отстреливались, то комполка можно давать героя, а не отправлять под трибунал за потерю личного состава. А между тем это и есть единственная и настоящая причина. Церковь потеряла «личный состав» задолго до того, как остатки его постреляли в междоусобице. И вина за эту потерю лежит исключительно на ней самой. Потому что в революцию люди шли не решать свои исключительно шкурные интересы, а добиваться исполнения правды, сделать мир лучше, того самого, на что Церковь Христом и создавалась. И, следовательно, не народ «оскудел» и «отступил», а Церковь сама отступила, оставила свое служение. Сидела тихонько, говорила, что велено, попустила, что верховодил в ней всякий побочный религиозный материал — «сильные молитвенники» и ревнители с их вечно задетыми чувствами, которые только и выделялись среди моря равнодушия.

Народ перестал видеть в Церкви выразителя правды Божией. Сегодня на литургии читают отрывок из Евангелия от Матфея: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». И другой отрывок от Иоанна: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их».

«Труждающиеся и обремененные» больше не видели в Церкви тех пастырей, которые за них полагали бы жизнь. Они больше походили на наемников, которым «овцы не свои». Вся жизнь Церкви свелась к «отправлению культа поклонения» в отведенных «местах», как не без язвительности назвали храмовые постройки атеисты, пришедшие на гребне революции. Да и поныне «отступление от Бога» в Церкви понимается так, что народ перестал «ходить» и исполнять, что требует культ, будто бы само по себе «хождение» означает вновь приобретенную веру. Это образ мышления наемников, которые отвечают лишь за формальную сторону.

Верно говорят, что мир находится в духовном кризисе. Однако недоверие религиозным институтам не причина кризиса. Причина в духовной и интеллектуальной скудости самих институтов. Церковные люди часто горделиво с пафосом заявляют, что Церковь не собирается «подстраиваться» под мир, что ежели миру угодно спасаться от той пагубы, в которую он сам себя завел, ему надо бы обратиться к чистому духовному источнику, который представляет из себя религия. А ежели миру не угодно, то Церковь будет твердо, как скала, стоять, обдуваемая ветрами времени, но не отступит от древних заветов. И, конечно, в таких заявлениях все, как обычно, ставится с ног на голову.

Религия редко держится за что-то «древнее» того, что составляло воображаемый период ее благоденствия. А период этот длинный, выбирать всегда есть из чего, додумывая даже то, чего никогда и не было. Она сама для себя моделирует тот мечтательный образ, когда все поголовно «ходят», и этим хождением выражают свою глубокую веру, подтверждая, что религия остается ее единственным выразителем и стойким хранителем. Содержание же самой этой веры относят исключительно к себе, ставя знак равенства между собой и человеческой верой. Если веришь, должен «ходить». Раз не ходит, то и не верит. Утратил веру, оскудев по причине личных грехов. Такая вера выглядит, как часть государственного интерьера, который революция порушила, и теперь требуется задекорировать им заново, где только возможно, создать винтаж, стиль той веры, от которой «страна отступила».

Русское слово «покаяние» совсем неверно передает греческое евангельское понятие «метанойя». Последнее означает не биение себя в грудь в чувственном припадке, а перемену мыслей, и не просто перемену, а перемену возвышенную. Возвыситься над собственным образом мыслей, поняв, что прежде жил и мыслил ты плоско, примитивно, что твой интеллектуальный труд производил одни глупости, оттого и жизнь свою строил плоской, глупой и никому совсем не нужной. И даже самому себе порою противной. Так вот Церкви в лице своих наиболее заметных проповедников перестать бы требовать от всех биения себя в грудь в истерических припадках от «осознания собственного несовершенства», а подготовить людей к такому изменению образа мыслей, которое подвигнет их на исполнение задач по настоящему востребованных. И перестать валить на какую-то «страну», совершившую какое-то «отступление».