«Великий немой»: системный либерализм против несистемного большинства

Следует помнить, что слово «демократия», которое часто употребляется в современных средствах массовой информации, — это совсем не то слово «демократия», которое было распространено в XIX и в начале XX века. Это так называемые омонимы; старое слово «демократия» было образовано от греческого «демос», а новое — от выражения «demo-version»… (Виктор Пелевин. Поколение П)

Когда меня нет,

то нет ничего.

Как доказать?

Проще всего:

я возвратился —

и свет… включился! (Жан Тардье. Солипсизм)

В ходе сетевых дебатов о «Ночи длинных ковшей» выявилась забавная тенденция: из-за спины московского градоначальника вдруг, откуда ни возьмись, выскочила совершенно неожиданная «группа защитников». Помимо понятных особ, приближенных к операторам (всякого рода давних околомэрских аналитиков) и совершенно особой армии заслуженных полуботов (ведущих себя как боты, но живых, в основном пожилых, часто — из числа бывших советских ИТР и, по всей видимости, куда более экономичных, чем пресловутые «ольгинские» по 80 р за пост) вдруг на защиту «Подотдела отчистки» от ларьков восстали самые пассионарные либератрицы — Ксения Собчак и Юлия Латынина.

Демократы vs либералы

Это вызывало определенный раскол. Так, например, со своими претензиями к позиции г-жи Собчак выступила Екатерина Винокурова, известная своей беззаветностью борец с неправдами режима. На нее сильное впечатление произвели филиппики Собчак, ее"Слово о Коррупции и Беспределе». Екатерине показалось — и совершенно правильно показалось — что «вот это самое «между законном и беспределом я ради красоты выберу беспредел» — это не про ларьки и кафе». А еще она в очередной раз выразила свое неодобрение нашей местной «элитке" — которая, в отличие от нормальной элиты пресловутого «цивилизованного Запада», культивирует свою «элитарность» и воспринимает ее как основание для неуважения и презрения к тем, кто в «элитку» не попал.

Что по мне, так этот крик души — сигнал об очень важном. О том, что побежала трещина между либералами и демократами. Трещина, кстати, совершенно логичная, и удивительно, что она побежала так поздно. Потому что демократов у нас в стране много, и даже среди либералов. Но при этом их как бы и нет. Вообще.

Немножко напомню из Краткого курса истории после партии. Сначала были коммунисты. Потом были коммунисты, а среди них демократы (потому что большая часть «элит» по правилам не могла быть беспартийной). Сбоку припёка были еще диссиденты и радикалы. Потом произошел раскол на коммунистов и демократов, и в течение 1989−1991 гг. демократы победили. Где тогда были либералы? А либералы тогда были маргиналы. Они были в клубах «Перестройка экономики» (или «Экономика перестройки»). А рулили всякого рода «Коммунисты за демократию" — а точнее, все подряд против 6-й статьи.

Кто окружал Ельцина до ноября 1991 г. Геннадий Бурбулис, Михаил Полторанин, Николай Федоров, Сергей Шахрай, Михаил Малей (забыли такого, да?), Михаил Бочаров (в самом начале), Валерий Махарадзе, Александр Коржаков (да, в те времена проходил по ведомству популистов-демократов), Александр Руцкой еще — вот эти все, демократы разной степени. Ну и партократы за демократию — типа Ивана Силаева, а еще Юрия Петрова и Виктора Илюшина (забыли таких, да?) А «либералов» привел за ручку к Ельцину политтехнолог (слова такого не было, да) Бурбулиса — Алексей Головков. Гайдара, Чубайса, Шохина, Нечаева, Авена. Когда Явлинский взбрыкнул в очередной раз.

И вот тогда они появились — либералы. С рассказами (восторженными) о Пиночете как нашем всем. С культом «невидимой руки рынка» и «либерализацией экономики». И якобы продолжая мейнстрим популистов-демократов 1989—1991 гг. А поскольку «демократическая волна» 1989−1991 гг. была, что бы там кто ни говорил, в значительной степени волной стихийной, и ничего, кроме здорового популизма («Долой льготы и привилегии!») и наивного демократизма («Партия, дай порулить!») за ней не стояло, то и получилось, что гайдаровский либерализм оказался единственной идеологией, предложенной «демократическому большинству».

Это достаточно быстро многим не понравилось. Часть «демократов» — и москвичей, и регионалов — отшатнулись от новой власти и даже от Ельцина, что подтолкнуло потом события к формированию стихийного антиельцинского большинства на Съезде народных депутатов и к кризису 1993 г. Другие, понимая неоднозначность «нового курса», кто искренне, наивно, кто, наоборот, с расчетом — поддержали курс Ельцина-Гайдара.

Мне, честно говоря, даже в те времена (когда сам себя я определял в «радикальные демократы» и никакой альтернативы ельцинскому курсу не видел) что-то в «новых либералах» не нравилось. Никогда за них не голосовал — даже в 1993 г., когда сам попробовал избраться в Думу «на коленке» и при поддержке физтеховского штаба (победил меня авторитетный депутат Айздердзис, ему хватило победы месяца на три — потом его, первым из депутатов Государственной думы, лишили депутатских полномочий из помпового ружья). Даже когда в 1995 г. работал «криэйтором"в команде Бурбулиса в Первоуральске (Бурбулис-то победил, а сам я честно проголосовал за НДР — показалось, что это не только лишь хуже, но и много лучше, чем могло показаться). А потом — чем дальше, тем больше — эта компания становилась «либерализмом с гозмановским лицом»: высокомерным, фальшивым, поверхностным, клишированным. В 2003 г. «тройка лидеров» СПС: Немцов, Чубайс и Хакамада — в последний раз пролетели, как та самая фанера, над Россией на борту шикарного ролика в своем вместовыборном клипе. И — чем дальше тем больше — становились эти продолжатели «Демократического выбора» все менее демократами и все более «элитариями». Тем более что — чем менее избираемой становилась «либеральная партия», как бы ее ни называть, тем менее сменяемыми становились на своих постах наиболее последовательные ура-монетаристы в экономическом блоке Правительства. Люди, избавленные, в отличие от их лица-Гозмана и иже с ним, от малейшей необходимости заигрывать с электоратом и изображать из себя приверженцев демократических ценностей.

Социально-консервативная «Единая Россия» годами изображала защитника жертв либерализма, провозглашала социально-консервативные (и еще какие-то, по числу платформ) ценности, и даже дошла до пределов демократизма, перейдя на систему абсолютно чистых и честных праймериз. А «либералы» оказались вытеснены в несистемную оппозицию и потеряли последние шансы на продавливание предвыборных фильтров. И перешли на ту же самую «игру в имитацию» (отсылка к известному фильму, прославляющему современные гееполитические ценности), что и… Что и все остальные. Поэтому та небольшая социально-профессиональная группа, которая их поддерживала и поддерживает, группа, в основном представленная в «элитке», получила новые возможности.

Во-первых, не заморачиваться о результатах выборов. А потому не искать и не пытаться искать взаимопонимания с избирателями. Потому что среди «либеральной тусовки» есть (ну, остаются еще пока) не совсем деградировавшие в интеллектуальном отношении люди. И даже профессиональные политтехнологи. И судя по тому, что и как они все делают, такая задача даже не ставится — потому что не считать же попытками ее решения те убогие кривляния, в которых они «представляются», как на арене шапито, борцами за умы среднего класса. Все эти «кубы» и прочие поквартирные обходы.

Во-вторых, не заморачиваться о маскировке. Потому что сколь бы ни были обоснованы те или иные их претензии к качеству власти и политического класса, главная их претензия сегодня — к большинству. Которое после 2014 г. перестало быть пассивным «лидерским большинством», а стало большинством самодостаточным, мобилизованным, и у которого есть лидер, воспринятый не как «потому что Путин», а именно как лидер этой мобилизации. А это уже совсем другая история — поэтому «либералы» не просто перестали быть демократами. Они превратились в антидемократов. В демофобов. Я бы даже предложил новый термин — в людофобов. То есть в человеконенавистников.

А между тем, в среде оппозиции — особенно в ее outer party — остается пока еще немало людей, для которых человеческое первично. Которые наследуют нравственному мейнстриму рубежа 1980−1990 гг. Которые к власти предъявляют претензии в первую очередь с этой точки зрения — с точки зрения отношения к людям.

Собственно, драма переходного периода — с декабря 2011 г. по март 2014 г. — была драмой, пока она оставалась столкновением двух народных движений. Межвыборный кризис 2011—2012 гг. имел — несмотря на всю специфику предводителей и организаторов — мощную демократическую компоненту. На Манежной встретились, как рассказывают некоторые наблюдатели, заглянувшие туда из интереса (не благожелательного), несколько «отрядов». Первый — собственно «элитка», та самая пелевинская «Upper Rat», обсуждавшая между собой и с заглянувшими на огонек приятелями «с кремлевской стороны» перспективы новогоднего отдыха в промежутке между Бали и Куршевелем. Второй — собственно средний класс, обычная московская публика, заведенная ситуацией и «вышедшая на площадь» впервые лет за двадцать, если не в первый раз. Третий — «демшизовая» массовка, постоянные участники «стояний» и «пикетов», «пушечное мясо» либерального «политтехнологического штаба». И, наконец, — так рассказывают — некоторое количество гопников с окраин, представлявших вполне серьезную угрозу (если бы ситуация вышла из-под контроля, ну или если бы мы были украинцами с их склонностью быстро подчиняться именно гопникам и их стилистике). Так или иначе эта активность вышла за рамки технологических игр и не случайно напугала (а то и — ситуативно — воодушевила) кое-кого во власти, поспешившего объявить вышедших на Болотную"лучшей и наиболее продуктивной частью» нашего общества.

На короткое время ситуация «зависла», потому что другая сторона ответила на эту «элитарную демократию» остатками демократии «суверенной»: постановочными митингами. Но поскольку эти митинги реально удалось позиционировать «путингами», то, с учетом сохранившегося потенциала личного доверия большинства к Путину, «суверенная» демократия приобрела, хотя бы частично, черты демократии реальной. Путина большинство продолжало поддерживать искренне, хотя и пассивно.

А потом прошли два трудных года — 2012 и 2013 — казавшиеся годами застоя и нагнетания. В эти годы постепенно росло отторжение со стороны самопровозглашенных «наиболее продуктивных" — прежде всего в отношении большинства и потом уже в отношении Путина, «оскоромившегося» тем, что прислушивается не только к умным и креативным людям (даром что их единомышленники заправляют нехилыми министерствами, вузами и банками), но и к своим искренним сторонникам из большинства (уже получившего от либеральных «ультрас» обозначения «анчоусы» и «быдло»). И наступил 2014 год. Который начался Олимпиадой в Сочи и продолжился Русской (Крымской) весной (предложим приемлемую компромиссную формулу: Русской весной, начавшейся в Крыму).

Вот тут-то «несистемных» наших конкретно бомбануло. Не думаю, что резкий, ударный рост градуса ненависти к «быдлу» и «вате» был умышленно занесен откуда-то со стороны. И совершенно невменяемая, истерическая, какая-то мазохистская «травля» Путина тоже принялась разрастаться в коллективном малосознательном «либералов» как лесной пожар в своем, здешнем сухостое. Кстати, истерический антиклерикализм попер ровно по тому же самому случаю. Они чувствуют угрозу той картине мира, в которой «они здесь власть" — и для этого не нужны никакие выборы, никакие революции.

Системная «несистемность» / Несистемная «системность»

Собственно, фантастический накал ненависти, публикуемой и распространяемой повсюду в отношении действующего «авторитарного» и сильного главы государства — и в отношении всех, кто его поддерживает, не имеет ничего сопоставимого в современной истории. Это не ненависть настрадавшихся и уставших терпеть героев. Это не ненависть отчаяния. Это такая — уютненькая ненависть. Радикально-гедонистическая. Или мне пармезану не есть, или см. судьба Каддафи. Характерно, что при этом они явно не боятся вообще ничего — а если вдруг чувствуют малейшую угрозу (со стороны, например, Кадырова) — то тут же требуют (громко, злобно, в приказном порядке) защитить их — требуют от Путина! Так вот, этот удивительный и парадоксальный характер публичной активности завзятых «либералов» может быть объясним только одним (и похож на одно) — они реально, на подсознательном и интуитивном уровне, считают, что они — власть. А Путин — что-то вроде Норьеги, ожидающего в панамском подвале, когда же до него доберутся уже высадившиеся американские каратели-десантники.

В общем, в основе феномена «либеральной смелости" — сдвиг в массовом сознании: они действительно всерьез считают мир однополярным. Они глубоко убеждены, что победа «сил добра» не просто неизбежна. Что они — на самом деле — давно победившая и никому не проигравшая сторона.

И сказать, что у них нет совсем никаких оснований для такого мировосприятия — нельзя.

Потому что самые радикальные высказывания — о непризнании Крыма российским, например, или о том, что начинать реформы (опять?) надо с уничтожения традиционной российской системы образования — позволяет себе не какой-нибудь несистемный Яшин, а видный государственный деятель Греф (его еще Явлинский поздравил с днем рожденья и посетовал, что Герман Оскарович мог бы еще принести много пользы стране, даром что у него, Г.О., в отличие от страны, есть еще очень много времени впереди). Потому что экономическим развитием у нас продолжает заведовать даже не Греф, а самый ультра-ура-монетарист Улюкаев. Потому что самый умный из них из всех, Чубайс, позволяет себе публично признаваться в ненависти к «отвратительному Достоевскому» (или нет, про отвратительного — это Ленин?) Потому что «ватников» боятся не только «либералы», но и — иногда кажется, что сильнее, чем они, — благонамеренные и высокопоставленные клерки.

Что же получилось в результате? А в результате субъектность нашей большой политики, ее"многопартийность», выглядит очень своеобразно.

Либеральная «элитка» полностью выведена за скобки демократических отношений. Ее электорат — это «силы добра», тот самый, как не смешно, «Вашингтонский обком», в отношении которого они ощущают себя будущими (или уже действующими) гауляйтерами, не нуждающимися ни в какой легитимации «снизу». Поэтому ее истерическая, кажущаяся безумной, активность — это всего-навсего осмысленный сбор очков (или баллов): вот когда Буржуин придет, то мы, полицай-либералы, ему покажем, сколько раз мы про Путина лалалакали в своих фейсбучеках! С другой стороны, есть «элитка» бюрократическая, для которой никакого «народа» тоже нет. Для этой элитки есть только… даже не Путин, а начальство. И единственное, что нужно сделать, так это прикрыть от начальства свое самое уязвимое место. Что касается Путина, то он — во внутренней политике — продолжает оставаться в изнурительной позиции атланта, который держит на своих плечах перевернутую вверх основанием «пирамиду власти». Тяжеленную, неустойчивую (потому что острием вниз). Никак не помогающую ему самому опереться на свою главную опору — народное большинство.

Нельзя сказать, что перед народом не отвечает никто — всю ответственность перед народом бюрократия делегировала Путину. Поэтому единственное, что их беспокоит, — это прикрытие уязвимых мест и недопущение начальственного гнева. А народный гнев их не беспокоит: он, если бабахнет, то ударит, по их ощущениям, не в них (отметим, что «силовая"и «дипломатическая» опоры Путина по своей природе не входят в бюрократическую систему, подчиняются непосредственно первому лицу, выполняют его стратегические решения и никому свою ответственность не делегируют).

Поэтому возникает вопрос о «несистемности». Под «несистемностью» понимается как бы то, что соответствующие силы не участвуют в работе «политической системы" — в выборах, в назначениях, в принятии решений. Им якобы противостоят силы «системные" — представленные в парламенте, избираемые на выборах, имеющие шансы на карьерный рост.

Но если вникнуть, то получается, что вопросы системности и несистемности решаются как-то иначе.

Во-первых, «несистемные либералы» с их жалкими процентами народной поддержки, с их фейсбучными армиями, с их электоральной бесперспективностью. Это, так сказать, либерал-троцкисты — прямые представители всякого рода «госдепов с печеньками»: Касьянов, Навальный, Ашурков, Яшин и т.д. Маловлиятельные, непрезентабельные, репутационно ущербные. Но «подключенные к кранику». Мы видели, как два года назад на Украине именно такие «печенькопроводы» оттеснили от власти харизматичную Тимошенко и до сих пор власть контролируют, напрямую подчиняясь указаниям Байдена и Пайетта.

Но финансируют их и изнутри — и на этом самом месте они пересекаются с «либерал-большевиками» во всем их алфавитном порядке — от альфы до омеги. Эти самые либерал-большевики, в политическом пространстве представленные Гозманом и Явлинским и не высовывающиеся публично, чтобы не подставить свои Омега-банки и госкорпорации. В каком-то плане к ним принадлежит и Ходорковский (хотя жизнь отбросила его сейчас в сторону «троцкистов», за рубеж), и многие другие «смотрящие» из 90-х.

При этом как бы не соприкасаясь с откровенными «оппонентами» власти, внутри самой власти, в ее средоточии — экономическом, финансовом и социальном — все основные позиции контролируют, скажем так, либерал-бюрократы. Системные. Умные. Авторитетные. Продолжающие разрабатывать правительственные программы. Участвующие в президентских совещаниях. Оптимизирующие образование, социальную сферу и медицину так, что только перья летят. Выступающие — публично, эти не боятся — с самыми людоедскими предложениями. Причем намного более решительно и нагло, чем, скажем, в 90-х гг. — тогда, как правило, эти люди должны были оглядываться на мнение избирателей, и всякие «пенсионеры, которые скоро вымрут» оставались на совести отдельных проговорившихся.

А что представляет собой «системная» сторона?

Во-первых, партии — парламентские и региональные. Прежде всего, «Единая Россия», КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия». Эта «системная многопартийность» особенно наглядно демонстрирует нам, как далеко мы ушли — что бы кто ни говорил — от коммунистических времен.

Тогда всей полнотой власти, точнее, всей политической субъектностью вообще, обладала партноменклатура (скажем так, партия — сложная система недемократического управления, включающая в себя все слои и группы общества). Государственные структуры были «приводными ремнями» партии. В СССР все было совсем честно — одна партия, тесно связанная со своей политбюрократией (партноменклатурой). В некоторых «соцстранах" — в самом широком диапазоне, от ГДР до КНР и даже КНДР — бытовала откровенно фальшивая «многопартийность», то есть несколько «демократических» партий, выступающих демонстрационным, для «картинки», приложением к правящей номенклатуре.

Политическую систему в сегодняшней России отличает одно: сегодня «демонстратическими» являются все партии без исключения — от ЕР до «непарламентских-системных», допущенных к участию в выборах в качестве спойлеров. Потому что в итоге многочисленных «игр в имитацию» (от сурковских «деревянных солдат с волшебным порошком» до нынешней «политической конкуренции») произошла окончательная департизация политики. И — одновременно — политизация беспартийного аппарата, восстановление могущества политбюрократии нового образца.

Политбюрократия, конечно, ведет жесткую борьбу с пятой колонной — с ее наиболее отмороженными, откровенно ориентированными на коллаборационизм активистами. В свою очередь, пятая колонна и ее сравнительно большая (вообще-то малая) «клака» искренне и истерически ненавидят, во-первых, лично Путина, во-вторых — с той же степенью ярости, «вату», отмобилизованное Русской весной новое не «путинское», а возглавляемое Путиным большинство, в третьих — Русскую Православную Церковькак единственную массовую «стихийную» (с их точки зрения) пророссийскую силу, действующую по собственной инициативе, в-четвертых — с яростью особенно исступленной — тех сравнительно немногочисленных представителей интеллигенции, кто примкнул к «вате» (их они называют «путиноидами», стащивши мем у радикальных нациков середины 90-х, которые придумали тогда их, либералов, дразнить «ельциноидами», ну и, может быть, у Александра Зиновьева, предложившего гораздо более точное определение «западоиды»). Ну и политбюрократию они, конечно, тоже ненавидят — поскольку считают ее"путинской».

Но в целом именно эти два крыла, обесценившие и вытеснившие демократию в маргиналии, — «реакционная» политбюрократия и полицай-либеральная оппозиция — образуют собой систему, связанную незримыми (а то и зримыми) нитями. Потому что партий, кланов, фракций и т.д. много — а «элитка» у нас одна. Примерно как у «халдеев» в пелевинской Вамперии.

И в этой единой, хотя и конфликтной, «системности» существует свое — неконкурентное — разделение труда.

Так, управление «фабрикой смыслов» отдано на откуп «либерал-большевикам» и «либерал-троцкистам». Именно в их «месткомах» принимаются решения о постановке на вид и объявлении выговоров «недостаточно статусным» колумнистам «Известий». Именно на их постоянно раскаленной жаровне поджариваются мозги такой небольшой, но такой единственной медиа-, бизнес-, корпоративной тусовки. В том числе работников госструктур, госканалов, госкорпораций. Именно к ним на фуршетах прислушиваются «кураторы», именно они — в том числе официальные рупоры полицай-либерализма «Эхо» и «Дождь" — активно поддерживают и распространяют подходы и позиции тех «путиноидов» высшего уровня, которые совпадают с ними в своих человеконенавистнических взглядах — будь то идеи Грефа об окончательном уничтожении фундаментального образования, будь то собянинская «Ночь длинных ковшей». В результате, выстраивая свои планы — иногда очень жесткие, в стиле «Габрелайфа», — штаб лоялизма и охранительства опирается на экспертные оценки собственного актива, проштампованные своими самыми ярыми врагами. А своим — в силу привычки ориентироваться на «евростандарт" — он попросту не доверяет. Да и не считает нужным их в чем-то убеждать (как это было при царском режиме 100 лет назад): у нас же 85 процентов, зачем лишний раз силы тратить, мы лучше посмотрим, сколько раз того или иного товарища обозвали в том или ином СМИ «земляным червяком».

А что же в результате с демократией? С политическим взглядами и предпочтениями людей?

Предпоследний клапан

События 2014−2015 гг. показали, что идеологическая структура, структура смыслов, воли и устремлений в обществе существует. Она охватывает огромное большинство населения — до 90 процентов — разделяющих патриотические, пророссийские взгляды. При этом — начиная с февраля 2014 г. — она на своей собственной основе напитывается энергетически, но не имеет вообще никаких каналов для вывода этой энергии в обеспечение созидательных процессов.

Начнем с «либерального» фланга. Совершенно очевидно, что в стране существует достаточно много активных, самостоятельных, имеющих сложно структурированные и осознанные интересы избирателей, занимающихся всякого рода «бизнесом» — малым, средним, крупным — а также не бизнесменов, для которых важны ценности конкурентного рынка: наибольшее благоприятствование для бизнеса, снижение репрессивного давления со стороны государства, лояльность правоприменительной практики… Все эти ценности совершенно не противоречат ценностям патриотизма. Большинство региональных бизнесменов разделяют жесткий антиамериканизм (чувствуя в стилистике действий США и Европы столь знакомую им стилистику рейдерского беспредела) и с уважением относятся к Путину.

Но — заложено это было еще при Суркове — перед этой социальной стратой принято испытывать страх. Во-первых, их самостоятельные привычки дико раздражают политбюрократов. Во-вторых, «либерал-бюрократы» сразу же начинают вести себя так, будто новая «правая сила» у них в кармане, что всерьез напрягает ответственных товарищей — а не многовато ли им будет, ко всему что у них есть, еще и партию? Наконец, шумная западоидная тусовка начинает поливать новоявленных «правых» такими интенсивно пахнущими помоями с помойки своего креатива, что «правые» пугаются сразу с двух сторон, обнуляют выросшие было рейтинги и гордо уходят в свисток. В результате все попытки повторить успех кириенковского СПС 1999 г. заканчиваются очередным пшиком, зря растраченными деньгами и обналиченными понтами. А столь востребованной для равновесия системы либеральной силы, которая не выступала бы против собственной страны, так и нет. И ценности личной свободы и свободной конкуренции, разделяемые в нашем обществе многими патриотами, оказываются узурпированными и дискредитированными «несистемной» и несменяемой партией коллаборационистов.

Радикальные националисты (крайне правые, проще говоря — нацисты), в основном, выпали в глубокий темно-бурый осадок: они не выдержали присадки украинского нацизма — быстрый и особенно гнусный в контексте украинских событий их прыжок в сторону агрессивных русофобов помог многим, тянувшимся к их энергетике и радикализму, разглядеть, что единственной реальной ценностью для них является не страна и даже не нация, а ненависть и человекоубийство.

Но вот «правые» консервативно-патриотические и умеренно-националистические взгляды оказались представлены в обществе на очень серьезном уровне! Оказалось, что объединяют взгляды такого рода людей со всех слоев общества — от столь ненавистных западоидам простецов — «ватников» (на самом деле людей самых разных профессий — рабочих, мелких бизнесменов, бывших и действующих военнослужащих и силовиков — вдруг идеологически «проснувшихся» и не нуждающихся с того момента ни в каких «теленакачках») до значительной части ученых, ИТР, учителей и врачей, то есть до базовой части того самого российского «образованного слоя», ситуативное большинство которого определяло результаты всех значимых выборов в стране, начиная с 1990 г. Но никогда это большинство (точнее, часть большинства) не было настолько мотивировано — как Русской весной, начавшейся в Крыму. И никогда для выражения взглядов и позиций этой части большинства не были так плотно заперты двери и окна: единственный партийный проект, который мог бы действовать в этом поле, «Родина», заранее формируется как полуспойлерский (по схеме «не догоним, хоть согреемся»), заранее всех потенциальных лидеров подобного проекта дистанцируют от партийной активности, кивая на «правящую партию», которая через праймериз пригодится всем — оставаясь при этом партией, которую возглавляет руководитель ура-монетаристского Правительства, поддерживаемый эходождевыми идеологами и опирающийся на либерально-западоидные наработки в экономике и социальной сфере, партией, последовательно и без малейшего сопротивления (ну ладно, с малейшим сопротивлением в некоторых совсем одиозных случаях) штампующей все «оптимизирующие» законодательные.

Что касается более «правой», близкой к национализму (не нацизму) части политического спектра, то она вызывает у единой системно-несистемной элиты животный ужас и животную ненависть. Вместо того чтобы помочь этим людям консолидироваться на вменяемой платформе и создать самостоятельную и очень последовательную группу поддержки патриотического курса, их вытесняют в какие-то немыслимые резервации, подсылают к ним радикалов и пытаются всеми силами превратить в посмешище.

Но я совершенно не собираюсь (хотя, наверное, хотел бы по старой памяти) вывести за скобки левую часть политического спектра.

На самом деле, будущие серьезные исследования, как мне представляется, покажут, что эти годы стали годами «фазового перехода» для всей политической структуры российского общества. На любимом языке наших балаболов можно было бы даже сказать о «левом повороте», но мы этого говорить не будем.

Но скажем вот о чем. Ровно 25 лет назад, в первой половине 1991 г., я написал целую большую статью в «Независимой» (тогда) «газете» — первую свою такую большую — о судьбе «левого фланга политических сил» в России. Там я высказал предположение, что — как реакция общества на семидесятилетнюю диктатуру левого толка — сейчас общество естественным образом качнет вправо (и надолго), а «левые» — тоже надолго — потеряют возможность участвовать в формировании политического курса. Надо сказать, что в каком-то смысле этот прогноз оправдался — как всегда, в намного более сложном варианте.

«Левая» идеология в России оставалась влиятельной. Сохранившаяся (и при этом не трансформировавшаяся в более современную левую силу) КПРФ продолжала собирать значительную долю голосов. Но левая идеология в целом — коммунистическая, социалистическая, социал-демократическая — была успешно стреножена соединенными усилиями власти и руководства КПРФ.

Власть — тогда еще помнившая о своем «демократическом» генезисе — страшно боялась «красного реванша». А зюгановская КПРФ, надорвавшаяся в 1996 г., совершенно не горела желанием разменять устойчивость и долговременное (на наш век!) пребывание в режиме «льгот и привилегий» на роль реальных бунтовщиков, да еще и лидеров общественного мнения. И поэтому из партии оттеснялись любые потенциальные харизматики, поэтому идеология партии не развивалась (сейчас я не имею в виду — в сторону «от коммунизма к социал-демократии», я имею в виду просто не развивалась): по принципу наименьшего действия зюгановская номенклатура продолжала цепляться за «уходящую натуру» пенсионеров, обманывая их (поскольку заскорузлая сталинистская риторика с вкраплениями православного атеизма не имела и не будет иметь никаких шансов на реализацию) — но при этом подставляя свою партию и ее будущие поколения, поскольку намертво прицепила себя к постоянно сокращающейся электоральной базе.

Тем временем в измученном антигуманной практикой «оптимизаторов» и ликвидаторов науки, образования и социальной сферы обществе не могло не возникнуть естественной и масштабной потребности в «левом ренессансе». Не обязательно коммунистическом (хотя можно предположить, что модернизированные лево-коммунистические идеи — с примесью троцкизма, маоизма и чегеваризма — могут получить серьезную поддержку в образованной молодежной аудитории).

Более того. Как мне представляется, за это время произошли и более системные изменения. Противостояние Левого, опирающегося на приоритеты солидарности и общественно-государственного партнерства (в пределе — «эгалитарная диктатура», несвободное общество с дефицитом, плановой экономикой и деградирующей моралью) и Правого, опирающегося на ценности частной собственности, конкуренции и частно-государственного партнерства (в пределе — «элитарная диктатура», социально разделенное общество с культом потребительства, манипулируемой «демократией» и деградирующей моралью) переходит в новую фазу.

Во всяком случае, можно предположить, что если нынешний кризис будет преодолен, то на какое-то время именно «левым» придется взять на себя обязанности по сохранению и обустраиванию страны во всем ее многообразии (в том числе включая свободный рынок и частную собственность). Потому что главным, что доказали ужасы минувшего века, является тот элементарный факт, что само по себе взаимоисключающее противопоставление «Левого» и «Правого" — это та самая ядерная бомба, которую под СССР заложил Ленин, а под Российскую Федерацию — гайдаровские «либералы».

Думаю, что «Левый фронт» сегодня может оказаться действительно «широким" — по латиноамериканскому образцу: там, как известно, подобные фронты, вот уже почти двадцать лет подряд периодически приходящие к власти, опираются на несколько групп социалистических партий — социал-христианские (в Латинской Америке это католики), социал-экологические, социал-радикальные (коммунисты, троцкисты, маоисты), иногда к ним примыкают и почти либеральные социал-демократы. И, опираясь на поддержку таких «Широких фронтов», президентами становятся бывшие партизаны, университетские профессора, феминистки и другие яркие личности, которым удается не изобразить волну народной поддержки (это невозможно) и не загипнотизировать массу (как правило, это не получается, во всяком случае надолго), а эту волну осознать и оседлать ее.

В российской ситуации широкий левый фронт (не в рамках наших многопартийных декораций, а в реале) произвел бы — одним своим появлением — эффект грандиозного прорыва и качественного изменения социально-политической реальности. Потому что сейчас — спустя 25 лет после свержения коммунистического режима — сохраняется абсолютная (а по политическому применению — тоталитарная) диктатура «либерализма» в экономике, в социальной сфере, в образовании, науке и культуре (за редким исключением, которым мы обязаны Вооруженным силам и «оборонке»). И если в культуре, в СМИ и на прочих «этикетках» власть постоянно упрекают в закручивании гаек и в зажиме свободы (хотя при всех «закрутках» и «зажимах» агрессивная пропаганда ненависти к высшему руководству России и к ее народу существует совершенно легально на общедоступных информационных ресурсах), то в экономической и социальной политике все — не только коммунисты, но самые осторожные левоцентристы — были и остаются маргиналами, а то и пугалами для «западоидного» истеблишмента, объектами травли и насмешек (столь же злобных и яростных, как Церковь и «вата»).

Собственно, видимая ситуация в идеологии и СМИ является отражением того, что по секрету творит «невидимая рука рынка» в социально-экономической жизни: только если в «открытом» медийном пространстве государство хотя бы делает вид, что противостоит либеральному информационному террору (принимая при этом к исполнению рекомендации «рукопожатного» штаба в отношении собственных, якобы антилиберальных, СМИ) — то в серьезных делах, то есть в бизнесе и экономике, где бабло, — там любые сентенции Глазьева и немногочисленных хотя бы слегка левых совершенно в открытую (правда, в рамках тамошних негласных коммуникаций) отбрасываются как что-то неприличное, как-то, что не следует даже всерьез опровергать.

Таким образом, клапаны реальной демократии закрыты — все. Кроме — пока что — одного, предпоследнего: Путин (и некоторые его соратники из тех, кто хорошо «смотрелся» в последние два года на международных и силовых направлениях) опирается на реальную поддержку демократического народного большинства — поддержку искреннюю и в каком-то смысле безальтернативную. Потому что для этого большинства — особенно в последние месяцы саморазоблачений «элитки» — выступить сейчас против власти, олицетворяемой Путиным, невозможно: и по реальным обстоятельствам, и по мнению пропагандистов со всех сторон, выступать сейчас против Путина — означает (без вариантов) примкнуть к антироссийским, вражеским, оккупационным силам, а вовсе не к представителям каких-то там «взглядов».

Но и в среде «лояльного большинства» — и, как выясняется, в среде «либеральной оппозиции" — начинают просыпаться «демократы». Те, кому не нравится, когда их (и вообще людей) презирают и игнорируют. Пока что «либеральные демократы» (не путать с ЛДПР) связаны тусовочной солидарностью и культом ненависти к Путину, хотя им всеболее невыносимо видеть коллективную бандеровскую рожу на месте недавно еще такой «возьмемсязарукидрузьяшной» оппозиционной интеллигенции. С другой стороны, «демократам» из патриотов, которых в десятки, если не в сотни раз больше, становится всетруднее. Они — с неизбежностью — за власть, потому что за Россию (а никак не наоборот). Они никогда не перейдут на сторону оккупантов и коллаборационистов, они не пощадят своих жизней, когда (безо всяких гарантий) выступят против озверелой фашистской массы (как люди Русской весны во главе с Чалым в Севастополе). И даже когда их — и их лидеров — отбросят в сторону ради новоявленных гешефтмахеров или еще каких-нибудь «эффективных менеджеров» — они, понимая (в отличие от многих в политбюрократии), что против России идет война, не попытаются возражать и публично сопротивляться. И это уже — последний клапан.

Потому что когда власть поворачивается к гражданам «лицом» длинных ковшей, когда — после таких долгожданных и нужных слов о «духовных скрепах» и об «образовании как национальной идее" — из-за спины власти выскакивают «оптимизаторы» с окровавленными секаторами в руках, когда из отношений между властью и обществом вытесняется элементарная эмпатия, — тогда становится реально опасно. Тем более что такой же процесс «демократической сепарации" — менее массовый, но более концентрированный — будет происходить сейчас и в «оппозиционном» сообществе.

Конечно, как всегда, есть вариант — попробовать решить проблему с помощью закапывания коллективной головы власти в песок самоуспокаивающих реляций с экранов тщательно регулируемого ТВ, со страниц вымышленных газет и с экранов имитационных интернет-ресурсов. И тогда «демократия» (кстати, нигде выше я не говорил, что демократия — это обязательно хорошо) найдет себе путь для выхода на свободу самостоятельно. В совершенно неожиданном виде. В совершенно немыслимых конфигурациях. С объединением радикальных демократов из либералов с радикальными коммунистами за демократию и демо-националистами из патриотов. И во главе еетогда могут оказаться совершенно неожиданные лидеры. Неожиданные для всех — прежде всего для раскатавших губы на долгожданную оккупацию полицай-либералов. Но и остальным мало не покажется.

Энергетика «закупоренной демократии» огромна. Просто так подавить ее нельзя. У единственного в стране демократического лидера — Путина — есть один выход: помочь возникновению «демократического движения» за Путина. Придать России собственную динамику и собственную устойчивость, на которую Путин сможет опереться и получить достаточно времени и поддержки для того, чтобы, сохранив на рубеже веков Россию для будущего, теперь помочь ей в это будущее уверенно войти.