Интервью ИА REGNUM Новости с Алексеем Ивановичем Голованем, уполномоченным по правам ребенка при президенте России.

ИА REGNUM Новости: Уважаемый Алексей Иванович, Вашему назначению на должность уполномоченного по правам ребенка при президенте России 1 сентября текущего года предшествовало упразднение этой должности в Москве. А какова сейчас общая ситуация в регионах с должностью уполномоченного по правам ребенка? Ведь закона, обязывающего регионы создать эту должность, не существует, имеется только президентская рекомендация. То есть, где-то уполномоченные есть, а где-то их нет. И в структуру региональной власти эта должность тоже инкорпорирована по-разному.

В 1998 году уполномоченные по правам ребенка в Российской Федерации появились впервые, это был пилотный проект Детского фонда ООН ЮНИСЕФ в РФ и Минсоцразвития РФ. Тогда появились уполномоченные в Калужской области, в Волгоградской области, в городах Санкт-Петербурге и Екатеринбурге и в Новгородской области. А в начале 2000-х должности уполномоченного стали появляться и в других субъектах РФ. Это уже не были пилоты, должность эта появлялась на основании нормативной базы субъектов федерации. Например, в Москве был принят соответствующий закон.

Сейчас в России насчитывается 21 регион, где есть уполномоченный по правам ребенка. Действительно, модели есть разные. Есть уполномоченные, которые действуют как самостоятельный исполнительный орган Российской Федерации на основании регионального закона. Например, это Волгоградская область, Якутия-Саха, Самарская область, Ямало-Ненецкий автономный округ. В ряде регионов этот институт инкорпорирован в институт уполномоченных общей компетенции. Надо сказать, что даже здесь есть разный опыт. Иногда в региональном законе об уполномоченном по правам человека есть раздел, посвященный уполномоченному по правам ребенка и, соответственно, там прописаны порядок его назначения, компетенция и статус. Это, например, Ростовская область, Пермский край, Красноярский край. Здесь у уполномоченного достаточно высокий статус и высока легитимность самой этой структуры. Есть опыт, когда уполномоченный по правам ребенка является исключительно сотрудником аппарата уполномоченного по правам человека, например, эта должность может быть добавлена как-нибудь в скобочках к должности какого-нибудь начальника отдела. Понятно, что это не есть правильно.

Сейчас, в связи с тем, что в указе президента РФ о введении должности уполномоченного по правам ребенка при президенте размещена рекомендация создавать такие должности и в регионах, процесс пошел более активно. Мы практически каждую неделю получаем информацию, что либо где-то уже введен этот институт, либо идет бурная подготовка к этому. Например, в срочном порядке принимается соответствующий закон г. Санкт-Петербурга, указом президента республики назначен уполномоченный в Чувашии и, одновременно, дано поручение подготовить соответствующий закон; назначен уполномоченный в Ульяновске и там тоже стоит задача до конца года создать для этого института нормативную базу.

Регионы действуют в зависимости от того, кто как понимает эту ситуацию и кто как может т.к., безусловно, создание нового органа требует и дополнительных финансовых средств, а выделение их не всегда приветствуется в период кризиса. В этих условиях появление новой государственной структуры, даже связанной с защитой прав детей, часто воспринимается общественностью неоднозначно.

Наша задача состоит в том, чтобы помогать регионам создавать этот институт. В том числе, убеждать, что изначально он создавался как самостоятельный, а не в структуре уполномоченного по правам человека и тем более не в структуре исполнительной власти, а также давать методики и рекомендации. На данный момент мы подготовили модельный закон субъекта РФ об уполномоченном по правам ребенка, и всем регионам мы предлагаем не изобретать велосипед, а воспользоваться нашими наработками.

Недавно у нас прошло видеосовещание с полпредом президента в Приволском федеральном округе Юрием Рапотой по вопросу создания института уполномоченного во всех субъектах ПФО. Поставлена задача, чтобы это случилось до конца года. Далее будем работать по очереди и с другими полпредами, во всех федеральных округах по очереди, чтобы оказывать им содействие в создании данного института.

ИА REGNUM Новости: Существует ли также какая-либо система, если не вертикального подчинения, то оперативного взаимодействия между уполномоченным по России и региональными?

Если говорить о том, как эти региональные институты будут с нами сотрудничать, то я глубоко убежден, что это сотрудничество должно строиться на основе партнерства, и никак не на основе какого-то подчинения. Сила института уполномоченного в его независимости. В том числе, и от другого уполномоченного. Именно поэтому я и не считаю правильным, чтобы уполномоченный по правам ребенка подчинялся уполномоченному по правам человека. У них может быть общий административный аппарат, но не должно быть вертикального подчинения.

С 2005 года существует Ассоциация уполномоченных по правам ребенка в субъектах РФ и, с моей точки зрения, она могла бы стать координационным органом. У нас уже есть практика встреч каждые полгода с целью обмена опытом, обсуждения наиболее злободневных проблем, встреч с экспертами и т.п.

Есть также Европейская сеть уполномоченных по правам детей, так называемая ENOС, и, создавая свою ассоциацию, мы ориентировались именно на ее опыт. Россия, кстати, член ENOС, я вхожу в нее с 2003 г. Россию там уважают, к нам прислушиваются, со многими влиятельными уполномоченными из других стран сложились хорошие рабочие отношения. Каждый раз, когда мы видимся, коллеги спрашивают меня, когда мы встретимся в России, т.к. каждый год у ENOС меняется президент и, перед тем как принять полномочия, он проводит на своей территории очередную встречу. Этот год будет непростым, но, возможно, через год и получится у России попредседательствовать.

ИА REGNUM Новости: Раз уж зашла речь о международном сообществе. Какова ситуация в России с правовой и законодательной защищенностью ребенка по сравнению с другими странами мира?

Тут вопрос сложный. Понятно, что совершенству предела нет и мне, например, как юристу по второму образованию, все время хочется в чем-то законодательство улучшить. Однако, в целом, наше законодательство скорее обеспечивает основные возможности по защите прав детей. Другое дело, что не все моменты, которые присутствуют в международной Конвенции по защите прав ребенка, в полной мере закреплены нашим законодательством. Иной раз они отражены так, что позволяют к ним относиться как к необязательным нормам. Если мы хотим, чтобы те или иные нормы были обязательными, то должна быть предусмотрена ответственность за их неисполнение. Вот и получается, что у нас есть ряд норм, соответствующих международным, но они по тем или иным причинам не исполняются.

Например?

Например, жилье для сирот. Норма, гарантирующая сиротам это право, в законодательстве есть, но она часто не исполняется или исполняется с огромным опозданием. Мне, скажем, непонятно, почему мы стараемся воспитывать выпускника сиротского учреждения как гражданина в уважении к закону, но, при этом, не исполняем законы, защищающие его права. Одно дело, 90-е, когда страна еле сводила концы с концами, и другое дело 2000-е до кризиса, когда цены на нефть были огромными, когда несколько лет подряд бюджет принимался с колоссальным профицитом. Проблему жилья для выпускников тогда можно было полностью закрывать. Однако и в эти годы мы слышали, что денег нет. У выпускника детского дома нет физической возможности решить эту проблему самостоятельно. Государство тоже ее не решает, но, при этом, с самого выпускника что-то требует. Права и обязанности, - это две стороны одной медали. Они есть и у выпускника относительно государства и наоборот. А у нас имеет место игра в одни ворота.

Или другая тема. Тоже по жилью, но касающаяся не сирот, а детей, которых выселяют, потому что они не являются собственниками жилья. Мне непонятно, как государство, провозгласив в конституции право на жилье, может закрывать глаза на то, что ребенка решением суда РФ просто вышвыривают на улицу. Беда этого ребенка совсем не в том, что у него асоциальные родители, а, например, в том, что его мама, которая за его права борется, тоже не является собственником жилья. Государство говорит, что у нас закон такой. Я не понимаю, как это возможно. Это не соответствует нормам международных документов. Например, той же Конвенции о правах ребенка, в 3-й статье которой написано, что во всех действиях по отношению к детям, приоритет должен отдаваться обеспечению их интересов. Если выселение ребенка на улицу - это обеспечение его интересов, это странно.

То есть, у нас есть две проблемы: либо наши внутренние нормы, соответствующие той же Конвенции, приняты, но не исполняются, либо нормы нашего внутреннего законодательства Конвенции противоречат. Или еще третий случай, когда международные акты, принятые большинством государств мира, Россией не приняты или не ратифицированы. Например, два факультативных протокола все той же Конвенции. Один из них касается участия детей в вооруженных конфликтах, а второй касается торговли детьми, детской проституции и детской порнографии. Они были приняты в один день Генеральной ассамблеей ООН в 2000-м году, и достаточно быстро были открыты для ратификации. Первый из них Россия ратифицировала только год назад в 2008-м, а второй, который, с моей точки зрения, для нас даже более актуален, не ратифицирован нами до сих пор. А там есть важные определения, например, детской порнографии. У нас же много примеров, как дела по этому поводу возбуждаются, но в суде разваливаются, в том числе, именно потому, что нет этого самого определения.

ИА REGNUM Новости: Какая же может быть причина того, что мы до сих пор этот документ не ратифицировали?

Если бы я знал... Еще будучи уполномоченным по правам ребенка Москвы, я обращался в ряд министерств которые в силу своей компетенции причастны к процессу этой ратификации. Отовсюду приходили ответы, что, конечно, это нужно делать, что это очень важно, но только после того, как мы приведем внутреннее законодательство в соответствие данным протоколам. Действовать именно в такой последовательности нужно, мол, чтобы не стать мишенью для критики со стороны международного сообщества. То есть, получается, что то, что мы не ратифицировали эти протоколы, и нас за это критикуют, это ничего. Большинство государств рассматривают ратификацию как некую заданную планку, под которую и нужно потом подтягивать внутренние нормы, выделять средства, создавать или закрывать те или иные структуры. А у нас нет плана и сроков приведения в соответствие внутреннего законодательства, соответственно мы не выходим и на подписание и ратификацию. Так может до бесконечности продолжаться. Это очень лукавый аргумент.

ИА REGNUM Новости: А какие у Вас есть возможности влиять на эту ситуацию, исходя из ваших должностных обязанностей? Вы неоднократно повторяли, что ключевая характеристика должности уполномоченного в его независимости, но независимость предполагает и ограничения чисто юридического характера. Например, отсутствие права законодательной инициативы или еще что-то подобное.

Независимость прежде всего влияет на позицию, т.е. когда над уполномоченным не довлеет какой-либо административный авторитет, и когда уполномоченный не зависит, например, финансово от кого-либо. Однако в нашем мире быть полностью независимым ото всех и всего невозможно, есть система сдержек и противовесов. Уполномоченный при президенте - это должность, которая, безусловно, встроена в Администрацию, и определенная зависимость тут очевидна. Но, с другой стороны, Президент - это же гарант конституции, и его уполномоченный, соответственно, отчасти выполняет те же функции в отношении сегмента, связанного с детьми, или, по крайней мере, дает Президенту предложения на этот счет, чтобы он мог свои полномочия наиболее эффективно выполнять.

Я соглашался на эту должность, понимая, что у Администрации очень большой ресурс, и надо будет решать очень много вопросов координирующего плана, в том числе, с силовыми ведомствами. Полностью независимый уполномоченный этого в принципе не может. В результате у нас сейчас установились очень неплохие отношения с Генеральной прокуратурой, со Следственным комитетом при Генпрокуратуре. Я собираюсь в ближайшее время встречаться с министром внутренних дел, который, надо отдать ему должное, очень многое делает по защите прав детей, и возглавляет правительственную комиссию по делам несовершеннолетних.

У уполномоченного, конечно, нет законодательной инициативы, субъекты этого права четко прописаны в конституции. Но, во-первых, такое право есть у президента, и те предложения, которые мы будем ему делать, могут быть выражены и в его законодательной инициативе. В администрации очень сильные специалисты, которые готовят для президента предложения и коллеги, например, из Государственно-правового управления, из управления внутренней политики, всегда нам помогут их сформулировать наилучшим образом. С другой стороны, нам никто не мешает сотрудничать и с другими субъектами права законодательной инициативы: с депутатами, фракциями, например. Мы тоже будем этим пользоваться. И сейчас уже ведем переговоры по подготовке, например, законопроекта о жилье для детей, который я обозначил, о присоединении России к ряду международных актов. Например, помимо упомянутых протоколов, к Конвенции о похищении детей. Я думаю, этот тот документ, который также необходимо ратифицировать. У меня была очень хорошая встреча с министром иностранных дел Сергеем Петровичем Лавровым, и мы договорились о сотрудничестве. Я увидел с его стороны понимание и поддержку.

Иными словами, у уполномоченного очень широкий спектр переговорных возможностей, а также возможностей убеждать и отстаивать свою позицию, хотя я, повторяю, моя точка зрения состоит в том, что сила института уполномоченного именно в независимости. Тут, кстати, надо иметь в виду еще и историю. Институт омбудсмена появился ровно 200 лет назад в 1809 году в Швеции. Он назначался парламентом и был ему подотчетен. Но тогда в Швеции, конечно, была иная система власти, - конституционная монархия и сильный парламент. А в наших условиях президентской республики, этот институт создается при президенте, что, с моей точки зрения, только укрепляет его возможности.

ИА REGNUM Новости: Правильно ли, таким образом, было бы сказать, что есть несколько направлений работы уполномоченного? Не только адресная помощь и контроль за соблюдением законодательно зафиксированных прав детей в конкретных случаях, но и лоббирование системных изменений в данной сфере? Когда нарушены права не отдельного ребенка, а целой категории детей?

У уполномоченного, с моей точки зрения, вообще четыре основных направления работы.

Первое, - это защита прав конкретных детей, работа с обращениями. Скажем, в регионах, это направление часто бывает основным, да и у нас оно занимает изрядную часть времени, и было бы странно, если бы мы не занимались работой с конкретными случаями, нас бы просто никто не понял. Хотя, например, в скандинавском варианте, омбудсмену, напротив, законом запрещено заниматься частными обращениями. Но у нас, думаю, институт в таком виде населением не был бы принят, да и я сам никогда бы не согласился на такую работу.

Второе направление работы - это проведение независимых проверок соблюдения прав детей, в том числе, в учреждениях. Такие проверки позволяют и выявить какие-то частные нарушения, и увидеть системные проблемы.

Соответственно, третье направление - это влияние на изменения системного плана в отношении отдельных групп детей или детей в целом. Это и экспертиза, и правоприменительная практика, и участие в процессе законодательной инициативы, прямое или косвенное. Как я говорил, у уполномоченного при президенте этого права нет, а, будучи уполномоченным по правам ребенка в Москве, я такое право имел. Мы предлагали на уровне Москвы очень интересные вещи, и все наши инициативы были приняты. Более того, через Московскую городскую думу мы делали предложения и в Государственную думу, и вот в весеннюю сессию было принято два наших законопроекта.

Сейчас, например, в некоторых регионах уполномоченные лоббируют присоединение к глобальной инициативе ЮНИСЕФ "Города, доброжелательные к детям". Первым присоединившимся в России к ней городом стала Москва, потом Краснодар, Ижевск, Санкт-Петербург и сейчас эта идея захватила умы моих коллег и процесс набирает обороты.

Четвертое направление связано с проблемой правового просвещения детей и их родителей, а также специалистов, работающих с детьми. В любом случае, системные изменения можно проворить и предлагать, только имея опыт работы с частными обращениями и конкретными случаями. Просто сидя в кабинете это невозможно. В качестве примера могу сказать о политике деинституционализации детей-сирот. У нас пока не принята на государственном уровне никакая концепция или программа на этот счет, но ряд регионов эту политику начал реализовывать. Пермский край, например. Москва в прошлом году приняла подобный документ, который называется "Комплекс мер по преодолению социального сиротства". Там очень много внимания уделяется новым принципам работы сиротских учреждений, которые должны делать акцент на работу с кровной семьей, на семейное устройство, на профилактику вторичных возвратов. А то пока получается, что целый ряд новых для сиротского учреждения функций до сих пор не закреплен в типовом положении о нем. Оно, кстати, утверждено еще в 1995 году, т.е. даже еще до момента вступления в силу текущего Семейного кодекса.

ИА REGNUM Новости: Вырисовывается интересная картина. Государство вроде стимулирует семейное устройство, детей стали брать в семьи больше, но, при этом, и количество вторичных возвратов тоже возрастает. Для ребенка это, конечно, травма чудовищная. Получается, что его права надо защищать не только от нерадивых приемных родителей, но и от государства, которое, например, не обеспечивает систему сопровождения и поддержки этих семей?

Возможно, это, в том числе, упрек и моим коллегам в Министерстве образования. Оно давно позиционирует себя как орган, поддерживающий патронат, и в этой поддержке, по его идее, большую роль должны играть уполномоченные службы при сиротских учреждениях. Они должны заниматься, в том числе, и подготовкой замещающих семей, и их сопровождением. Однако за все то время, что эта поддержка Министерством образования озвучивается, оно ничего не сделало, чтобы внести в типовое положение о сиротском учреждении соответствующую норму, чтобы у учреждения была такая возможность. Получается странно: мы, в общем "за", но для того, чтобы это положение вещей было нормативно закреплено, мы ничего не делаем.

ИА REGNUM Новости: Возможно, внесение такой нормы решило бы и проблему саботажа со стороны многих сиротских учреждений, которые просто боятся отдавать детей на семейное устройство из опасения, что их закроют?

Естественно. Ведь в этом типовом положении, в первую очередь, прописываются цели и задачи учреждения и те пути, какими учреждение эти цели и задачи решает. Если у учреждения нет задачи передавать ребенка в семью, то оно и не будет это делать. Любая проверка, приходящая в учреждение, смотрит, в первую голову, как оно исполняет то положение, на основании которого оно работает. И если учреждение говорит, что никаких детей они в семьи не передают, у проверяющего даже нет оснований сказать, что оно плохо работает. А даже если они всех детей будут передавать в семью, их никто не похвалит, т.к. они фактически выходят за рамки своих полномочий. Например, в Москве есть Дом ребенка №7 для детей с ВИЧ инфекцией. Там очень много детей в семьи устраивают, но при этом персонал боится, что их просто напросто закроют. Получается абсурдная ситуация: чем лучше ты работаешь, тем быстрее движешься к собственной ликвидации. Непонятно, в результате, исходить ли руководству учреждения из интересов детей, или из интересов коллектива. Оно оказывается между молотом и наковальней.

ИА REGNUM Новости: Еще конкретный вопрос о проблемах системного характера. Известно, что около половины всех сиротских учреждений страны являются так называемыми "коррекционными" и само их существование дискриминирует детей в их правах, в частности, на образование, развитие, а часто, и семью, снижает возможность для их успешной интеграции в общество. Получается, что ребенок, попадающий в систему призрения, по социальной лестнице может двигаться только вниз, механизмов подъема просто не существует. Очень бы хотелось, чтобы позиция уполномоченного по этому вопросу была озвучена.

Я, безусловно, считаю, что в положении о таких коррекционных учреждениях должна была обязательно прописана необходимость работы на реабилитацию детей, и важно, чтобы с учреждения спрашивали за эту работу, а не только за создание условий проживания ребенка. Работа по реабилитации должна оцениваться. Если она не проводится, значит учреждение не в полной мере выполняет свои обязанности.

Учреждения будут делать то, на что они замотивированы, какие задачи перед ними поставлены. А мы должны спрашивать руководство учреждений: "Вы за год ни одного ребенка не перевели в учреждения "норма", а почему?"

С другой стороны, само переосвидетельствование детей должно быть ежегодным. Каждый год у ребенка должен быть шанс. Существуют рекомендации Совета Европы от марта 2005 г., т.е., уже не новые, относительно содержания детей в специальных учреждениях. Там указан, в том числе, обязательный регулярный пересмотр условий и задач их содержания. У нас никаких пересмотров нет. Действительно, только из "нормы" могут перевести в коррекционное учреждение, но не наоборот. Обратный механизм не отражен ни в каких документах, и коллектив учреждений не замотивирован на такую работу. Это нужно менять.

Так ли, что психолого-медико-педагогическая комиссия, которая ставит детям диагнозы, не несет за свои действия никакой юридической ответственности?

Тут еще проблема в том, что положение об этой комиссии только недавно было утверждено Министерством образования. В Москве, например, предыдущее подобное положение было утверждено совместно городскими Комитетами по образованию и здравоохранению еще в 1998 году, и называлось "временное положение". Длится оно, в результате, уже 11 лет. В прошлом году, в октябре, мы как раз знакомились с работой московской городской комиссии, встречались с ее экспертами, и они сами говорят, что данное положение не отвечает реалиям времени и его надо пересматривать. Мы тогда писали письмо первому заместителю главы Правительства Москвы Л. И. Швецовой по этому поводу, с предложением разработать новое городское положение. В том числе, там должен был быть отражен и ежегодный пересмотр диагноза детей, и ответственность за его постановку со стороны комиссии. К сожалению, пока это не сделано. А если было бы сделано, то многие вопросы с большей долей вероятности были бы сняты. В том числе, и вопрос о карательной психиатрии в сиротских учреждениях.

ИА REGNUM Новости: А бывают ли ситуации, когда в правовом отношении все нормы правильны и соблюдены, но, все равно, ситуация входит в противоречие с фактическими интересами детей? Вот конкретный пример: женщина потеряла родами второго ребенка, она лежит в роддоме в соседней палате с отделением отказников. Она готова взять одного из этих детей в свою семью, так как понимает, что больше уже не родит. Причем, готова взять сразу сейчас, но не имеет этой возможности, т.к. сама из Ульяновска, а лежит в Москве. И ее отправляют обратно в Ульяновск собирать документы, и не дают ребенка хотя бы покормить. Как тут быть с юридической точки зрения?

У нас существует институт предварительной и временной опеки, и, думаю, учитывая неординарную ситуацию, этой женщине вполне может помочь с оформлением этого статуса сама администрация больницы. В интересах ребенка документы на временную опеку можно собрать и заочно, выписать их, а потом уже приемная семья предоставит полный и необходимый в соответствии с законом комплект бумаг.

На самом деле, наше законодательство позволяет делать очень многое, но, к сожалению, наши должностные лица очень часто боятся взять на себя какую-либо ответственность. Если какое-либо обязательство в законе прямо не указано, можно это и не делать. Принцип упоминавшейся Конвенции о правах детей состоит в том, что вопросы, сложные в правовом плане, должны разрешаться исходя из интересов ребенка. То есть, кто-то должен взять на себя ответственность.

К сожалению, этот принцип редко используется на практике. Это касается не только специалистов, но и даже судов. А на самом деле, речь идет всего лишь о принципе здравого смысла. Есть смысл отдать ребенка этой женщине, - значит надо ей помочь, затратив на это некоторые усилия, конечно. Нам так многое удавалось и в Москве, и в "Соучастии в судьбе", именно потому, что мы вставали на эту позицию и не боялись брать на себя ответственность, даже выходя за рамки своей компетенции там, где это отвечало интересам детей. Например, возрастной ценз. Дети у нас считаются детьми до 18 лет, лица из числа детей-сирот - до 23-х. Однако если к нам кто-то приходил и более старшего возраста, я никогда не говорил: "Извини, помочь не могу, тебе уже 24". Хотя многие именно так и делают.

Например, я сейчас занимался одним парнем, который воспитывался в детском доме в Моздоке. Во время второй чеченской детский дом попал в окружение и парня потом перевезли в Москву миссионеры от Патриархии. Потом он поступил в московский вуз, по окончании которого возник вопрос с жильем. Возвращаться в Моздок никак невозможно, и там за ним ничего не закреплено, нового жилья не строят. Мальчик ходил по самым разным инстанциям, и все говорили: "В законе не написано, значит, ничем помочь не можем". Потом он пришел ко мне. Я послушал и понял, что проблемы-то нет никакой, московское законодательство позволяет ее решить.

Просто никто не взял на себя ответственность представления его интересов, а мы это сделали. В результате на прошлой неделе принято решение предоставить ему жилье. Надо просто на минутку поставить себя на место этого парня, почувствовать весь ужас ситуации, в которой он оказался, и варианты сразу приходят.

Другой вопрос. Когда этот парень закончил вуз, ему уже было полных 23 года, соответственно, по окончании вуза никакого выходного пособия он не получил. Можно подумать, что пока он учится на дневном отделении, что-то может прямо в один день измениться по достижении им 23 лет. Ляп, который был в 159-м законе по ограничению помощи детям-сиротам по достижении ими 23 лет, очевиден, и некоторое время назад Министерство образования распространило по договоренности с Минфином письмо, которое разрешало решать эту проблему непосредственно вузам, где учатся дети. Соответственно, разрешило им тратить бюджетные деньги на полное государственное обеспечение данной категории детей. Я обратился к ректору, сославшись на это письмо, но он в помощи отказал. Тогда мы написали письмо в Рособразование. Там мягко отреагировали, и в вузе сразу все засуетились, причем начали упрекать этого бедного парня. Он позвонил мне, сказал, что ему и не надо от них ничего, хорошо, что разрешили еще немного в общежитии пожить. Я ему сказал: "Слушай, они не из своего кармана тебе деньги дают, это бюджетные деньги, государственные". Парень учился хорошо, по успеваемости его брали в аспирантуру, но до конца помощь ему оказана не была. И таких ситуаций у нас тьма: столько мы сделаем, а дальше ни-ни.

ИА REGNUM Новости: И последний вопрос. Он не вытекает из предыдущего, но очень важен. В профессиональном сообществе курсируют слухи о возможности объявления следующего года Годом борьбы с жестоким обращением с детьми. И, даже если он не будет таковым объявлен, кампания такая ведется. Есть опасения, что она может приобрести несколько истерический характер, особенно учитывая то, что у государства почти никаких инструментов работы с семьей, кроме карательных, и нет вовсе. Только изъятие ребенка. Не превратится ли в таких условиях кампания по борьбе с жестоким обращением с детьми в своего рода охоту на ведьм? Очень бы хотелось услышать Ваше мнение по этому поводу.

Слухи небеспочвенны, хотя следующий год точно не будет годом борьбы с жестоким обращением, он уже объявлен годом учителя. Но, тем не менее, в августе был президиум по реализации национальных проектов, который проводил председатель правительства РФ Владимир Путин, на котором обсуждалась и тема борьбы с насилием над детьми, и Фонду поддержки детей в трудной жизненной ситуации Мариной Гордеевой было дано поручение (кстати, по их же предложению), провести национальную кампанию по борьбе с насилием над детьми. Т. е. в следующем 2010 году такая национальная кампания будет проводиться. В эту работу и мы включены.

Ваши опасения понятны. В основном, имеющиеся инструменты работы с семьями, действительно, карательные, т.е. изъятие при выявлении насилия. Мы предполагаем сделать больший акцент на профилактическую работу с семьей. И вообще лейтмотивом этой кампании будет не предъявление обществу каких-либо ужастиков, а будет показана нормальная семейная жизнь, нормальное ответственное родительство. Призыв будет не "Хватайте плохих родителей!", а "Будьте сами хорошими родителями!". Это, во-первых. А во-вторых, я сейчас озадачен подготовкой документа, который может называться регламентом или как-то иначе, но, по сути, это порядок взаимодействия различных государственных учреждений и органов по профилактике семейного неблагополучия. Там будет прописана необходимость помощи семье, и кто за что отвечает. Естественно, изъятие ребенка в данном случае не будет являться приоритетом. У нас ведь довольно много ведомств, работающих с семьей, но координации между ними нет. У нас ждут до последнего, а потом забирают ребенка и все. Думаю, мы должны подтолкнуть все структуры именно к тому, чтобы семье помогать.

На самом деле, опыт помощи семье у нас есть. Это, например, Пермский край. В Москве это центр "Отрадное", детский дом №19. Будем стараться, чтобы данный документ был разработан и принят, и это сильно поможет работе с семьями в трудном положении. Естественно, Фонд будет поддерживать, и уже поддерживает различные проекты, в том числе, региональные, направленные именно на профилактическую работу с семьей. Только недавно в Приволжском федеральном округе прошла большая конференция по профилактической работе с семьей, и все органы власти, все должностные лица ориентируются именно на такую работу. Тенденция к работе на поддержку семьи будет продолжена.

Я, кстати, изучил статистику за последние три года. У нас падает число выявляемых детей-сирот, одно время сокращалось количество детей в учреждениях, но последний год наметился спад количества детей, устраиваемых в семьи. И проблема не только в кризисе, но и в том, что существующий в стране ресурс для семейного устройства детей-сирот не является бесконечно большим. Нет еще тех самых служб поддержки, нет системы подготовки замещающих семей. В этих условиях обязательным фактором сокращения количества сирот должно стать сокращение их поступления в учреждения, чего можно добиться как раз работой с кровной семьей. И, повторю еще раз, очень важно на эту работу замотивировать само учреждение.

В 2006 г. президент, тогда еще Путин, потребовал от регионов разработать свои программы сокращения численности детей-сирот в учреждениях, по сути дела, объявил программу деинституционализации. Как она стала реализовываться? Были установлены обязательные федеральные выплаты на содержание ребенка в замещающей семье, и регионам было разрешено что-то от себя добавлять. А через год появился указ президента, который устанавливал некие критерии эффективности деятельности органов исполнительной власти субъектов РФ, и среди этих критериев были и такие, как количество детей из числа детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, устроенных в семьи, и количество детей, устроенных в учреждения. Соответственно, сравнивая эти доли, можно было видеть, на что регион делает ставку, на помещение детей в учреждение, или же в семью. Это конечно хорошо и некоторым образом стимулировало работу регионов по помещению детей в семьи. Я правда считаю, что хорошо бы ввести еще такой показатель как количество сохраненных кровных семей, но пока его нет. Я говорил об этом руководству Администрации, и эта идея понравилась, поэтому надеюсь, что через некоторое время такая поправка появится.

Есть еще такая технология, как суды. Мы как-то недооцениваем их роль. Известно, что последние годы у нас постоянно возрастает число лишений родительских прав. Выявляется детей-сирот меньше, а число исков о лишении родительских прав растет. При этом, число исков об ограничении родительских прав т.е., когда родителям еще дается шанс на исправление ситуации, на порядок меньше числа исков об их лишении. В Москве в 35 раз меньше. Число родителей, восстановленных в правах, и тех, в отношении которых отменено постановление об ограничении в правах, тоже несопоставимо. Восстанавливается в правах после лишения примерно 1,5-1,7% родителей, а отменяется ограничение прав у 11-12% процентов родителей. Так вот, к чему я стал говорить о судах. Скажем, суд лишает прав родителей подростка. И по ситуации уже все видно, как развивались события, как деградировали эти родители, как никакие социальные службы никакой помощи этой семье не оказывали. Почему бы суду, вместе с постановлением о лишении родительских прав, не вынести частное определение в адрес представителей соответствующих служб? Если есть, допустим в органах опеки человек, который кроме лишения прав, никакими методами работы с семьей не пользуется, парочка частных определений, - и ему можно смело уходить на заслуженный отдых. Если бы система давила на должностных лиц, которые должны работать с семьей, со всех сторон, это бы побудило их действовать.