К 80-летию Мюнхенского раздела Чехословакии. 5

22 сентября 2018

Время чтения 7 мин

Военные успехи союзников Гитлера не могли не обратить на себя внимание в Европе. 16 февраля 1938 года германский посол в ЧСР докладывал в Берлин, что в разговоре с ним Бенеш заявил, что «…пакт с Россией — это пережиток прошлой эпохи, но он не может так просто выбросить его в корзину для бумаг». Вряд ли стоит сомневаться, что в столице рейха эти слова были встречены с одобрением. 20 февраля в отставку был вынужден подать Антони Иден, который с неодобрением относился к политике уступок в отношении Германии. Формально причиной отставки были объявлены разногласия министра и главы правительства по вопросу сотрудничества с Италией. При этом не уточнялось, что сотрудничество по наиболее острым вопросам — вывода итальянских войск из Испании и сохранения Австрии исключалось. Чемберлену был не нужен такой министр.

Идена сменил лорд Эдуард Галифакс, лидер консерваторов и сторонник диалога с Берлином. Руководство НКИД СССР однозначно оценило эти перемены — «решительный поворот в пользу соглашения с агрессорами». Как показали события — оценка была верной. 21 февраля 1938 года глава нового британского кабинета — Невилл Чемберлен открыто заявил: «Мир в Европе должен зависеть от позиции главных держав — Германии, Италии, Франции — и нашей собственной». Вывод был очевиден — малые государства даже не упоминались, а судьбы их таких членов клуба «главных держав», как Англия и Франция, не интересовали. Это понимали и в столицах малых государств. Французская политика вызывала опасения у её бывших клиентов. Наметился распад Малой Антанты. В Белграде и Бухаресте начали задумываться о возможности переориентации на Берлин. Наиболее верной оставалась позиция ЧСР, хотя и в Праге с тревогой смотрели в будущее. Еще в начале 1938 года Бенеш говорил послу Франции в ЧСР: «После Австрии наступит наша очередь… Что намерена в связи с этим предпринять Франция?» Внятного ответа не было. С весны 1938 года пропаганда Третьего рейха развернула столь активную кампанию в защиту соотечественников в ЧСР, что направленность этих действий уже не вызывала сомнений.

11 марта германское правительство представило ультиматум Вене. Фактически смысл его сводился к уничтожению австрийской независимости. Вечером того же дня немецкие войска начали переходить границу с Австрией. Сопротивления они нигде не встречали. 12 марта в Вену прибыл Гитлер. 15 марта на Площади Героев в Вене собралось свыше полумиллиона человек. С балкона Нового замка Гитлер провозгласил аншлюс Австрии. Счастливые венцы вопили от восторга. 6 бригад австрийской армии стали частью вермахта. Как и подготовленный резерв этой страны. Вермахт получил 1600 подготовленных офицеров, в которых он очень нуждался.

Жители Вены приветствуют Адольфа Гитлера. 1938

После присоединения Австрии армия Германии могла увеличиться на 500 тыс. чел., промышленность — на 4−5%. Впрочем, это не исчерпывало экономической пользы аншлюса. Австрия могла дать рейху лес, целлюлозу, выгодные стратегические подступы к Чехии и Балканам. Её золотой запас равнялся 200 млн рейхсмарок, вместе с ним был получен контроль и над внешними вкладами Австрии. 11 марта рейхсмаршал авиации Герман Геринг заявил послу ЧСР в Берлине В. Мастному, что у Берлина нет претензий к Чехословакии, а германские войска в Австрии получили приказ остановиться в 15 километрах от новой германо-чешской границы. Эта уловка мало кого обманула.

Вопрос о том, кто будет жертвой новой агрессии был очевиден. 16 марта 1938 г. чехословацкий посланник в Москве, присутствовавший на встрече М.М. Литвинова с представителями прессы, докладывал в Прагу:

«На вопрос американских журналистов, что намерен предпринять СССР в случае нападения на ЧСР, Литвинов вчера заявил, что, само собой разумеется, СССР выполнит свои союзнические обязательства. На дальнейший вопрос, как СССР может оказать помощь, он ответил, что уж какой-нибудь коридор найдется».

Как показали дальнейшие события, сказать это было проще, чем сделать. В ходе той же встречи Литвинов призвал американское и британское правительства обратить внимание на польско-литовские отношения. Успехи германской политики явно вдохновляли и Варшаву, и Будапешт.

В ЧСР при создании республики оказалось до 1,2 млн венгров, но их число в 1921 сократилось до 750 тыс. чел., а в 1930 году до 680 тыс. чел. Разумеется, в период венгерского владычества шла жесткая политика мадьяризации и не все записанные венграми были таковыми. После освобождения многие бывшие меньшинства смогли вернуться к собственной идентичности. Тем не менее сокращение численности венгров было слишком большим. В 1937 году венгерская община ЧСР подала в Лигу Наций жалобу, в которой доказывала, что «Декларация военного положения», официально действовавшая только в первый год провозглашения Чехословакии, применяется по отношению к венграм и до текущего времени: ограничивается свобода передвижения членов общины, практикуется цензура, увольнение государственных служащих по национальной принадлежности, конфискация земельного имущества без компенсации, фальсификация переписей, аресты лиц, получающих литературу из Венгрии, исполняющих венгерский гимн и т.п. Было очевидно, что эта акция была предпринята в согласии с Будапештом.

Эдвард Бенеш

В середине марта 1938 года в Польше начались анти-литовские демонстрации с требованием защитить польское население Литвы. Захват поляками Виленского края в 1920—1922 годах упорно не признавался Литвой, которая объявила Ковно (Каунас) своей временной столицей и разорвала дипотношения с Польшей. 17 марта 1938 года польский поверенный в делах в Эстонии передал представителю Литвы требование своего правительства: признать особые права польского населения в Литве, отменить статью конституции, провозглашавшую Вильно (Вильнюс) столицей и т.п. В противном случае Польша грозила осуществить «марш на Ковно» в 24 часа. Вмешательство СССР охладило воинственные настроения Варшавы, которая ограничилась только одним требованием — восстановления дипломатических отношений.

Обращения Москвы за поддержкой в Лондон были гласом вопиющего в пустыне. Полпред в Великобритании И.М. Майский, встретившись с новым послом США в этой стране, а это был не кто иной, как Джозеф Кеннеди (старший), 22 марта докладывал в Москву о своей беседе: «Политика Чемберлена, по словам Кеннеди, — это политика сделки с Германией и Италией за счет уступок со стороны Англии, и от нее он не собирается отступать. Пожимая плечами, Кеннеди воскликнул: «Я не знаю, есть ли на свете что-либо такое, за что премьер готов был бы драться». К этому справедливому суждению стоит добавить только одно уточнение — Лондон предпочитал делать уступки за счет других государств. В Берлине понимали это.

Что касается Франции, то полпред в Третьей республике — В.П. Потемкин 4 апреля отправил в Москву следующее описание ее политики:

«Несмотря на крайнюю напряженность международной обстановки, французское правительство не изменяет своей позиции нерешительности, бездеятельности и легковерия перед лицом событий, создающих непосредственную угрозу для общего мира и прямую опасность для самой Франции. Ни захват Австрии Германией, ни критическое положение Чехословакии, ни польский ультиматум Литве, ни появление новых германских и итальянских войск на самой испано-французской границе, ни, наконец, вызывающие заявления Муссолини, грозящего Европе великой войной, — не заставили французов встрепенуться, одуматься и что-либо предпринять, хотя бы для самозащиты. По-прежнему, словно некое заклинание, твердят они свою формулу «невмешательства». Как и раньше, не отрывают глаз от Англии, в которой видят единственную надежную защиту».

Впрочем, объективности ради следует признать — Франция была слаба и слабела дальше. Огромные потери в Первой мировой войне надломили французов, и общественное мнение страны категорически не желало рисковать новыми военными конфликтами. Население страны сокращалось (41,34 млн в 1930 г. и 40,69 млн в 1940 г.). Численность мужчин призывного возраста рождения 1914−1920 гг. в Германии равнялось 3,172 млн, а во Франции — 1,574 млн. Положение финансов и экономики после кризиса начала 1930-х также было далеко не блестящим. Из понимания слабости своих позиций вытекала слабость французского правительства. В Лондоне понимали это, и это давало Чемберлену возможность диктовать условия.