От коммунизма к капитализму и обратно: фаланстер и «Титаник»

1 мая 1851 года в Лондоне, в Хрустальном дворце прошло открытие первой Всемирной промышленной выставки. Дворец был воздвигнут специально для этой выставки по проекту Джозефа Пекстона. В 1936 году дворец погиб в огне. Хрустальный дворец — полностью из стекла и несущих конструкций — стал первым образцом архитектуры модерна и современной архитектуры вообще.

Смотрите галерею «Хрустальный дворец изнутри и снаружи»

Когда в Европе наступил казарменный капитализм, происхождение и цена которого были впервые образцово описаны Карлом Марксом в главе о «первоначальном капиталистическом накоплении» в «Капитале» и Фридрихом Энгельсом в «Положении рабочего класса в Англии», первой коммунистической коммуной, которую предложил преодоления такого капитализма Шарль Фурье (1772−1837), был фаланстер. Если искать непосредственное продолжение этой социалистической реализованной утопии (к 1851 году выродившейся в секту) в образе индустриализма как принципа организации природы, общества и труда, то он уже является готовым актом «большого стиля». Этим актом стала Всемирная выставка в Лондоне — столице единственной тогда мировой сверхдержавы — Британской империи.

Здесь следует воспользоваться путеводителем, который составил германский катедер-марксист Вернер Зомбарт (1863−1941). В истории социального движения в ряду крупнейших событий он назвал первую Всемирную промышленную выставку в Лондоне в 1851 году, для размещения которой был построен из стекла и стали «Хрустальный дворец» (Crystal Palace. Лондон, Sydenham Hill, 1851: Рис.2), ставший началом и классикой индустриальной архитектуры и модерна, живым образцом промышленного «большого стиля», вдохновлявшегося коммунистическим фаланстером Шарля Фурье, в котором уже был заложен принцип локального соединения труда и быта. А «Хрустальный дворец» — в зависимости от политических предпочтений — символом прогресса — промышленного мира, капитализма или коммунизма.

Гуру русской «революционной демократии» Н.Г.Чернышевский в 1863 году в своём образе будущего изобразил именно символическую «копию» этого дворца:

«…ты хочешь видеть, как будут жить люди, когда царица, моя воспитанница, будет царствовать над всеми? Смотри. Здание, громадное, громадное здание (…) что ж это, какой оно архитектуры? Теперь нет такой; нет, уж есть один намек на нее, — дворец, который стоит на Сайденгамском холме: чугун и стекло, чугун и стекло — только. Нет, не только: это лишь оболочка здания, это его наружные стены; а там, внутри, уж настоящий дом, громаднейший дом: он покрыт этим чугунно-хрустальным зданием, как футляром; оно образует вокруг него широкие галереи по всем этажам. Какая легкая архитектура этого внутреннего дома, какие маленькие простенки между окнами, — а окна огромные, широкие, во всю вышину этажей! Его каменные стены — будто ряд пилястров, составляющих раму для окон, которые выходят на галерею. Но какие это полы и потолки? Из чего эти двери и рамы окон? Что это такое? серебро? платина? Да и мебель почти вся такая же (…) Везде алюминий и алюминий, и все промежутки окон одеты огромными зеркалами. (…) И повсюду южные деревья и цветы; весь дом — громадный зимний сад. Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов? (…) По этим нивам рассеяны группы людей; везде мужчины и женщины, старики, молодые и дети вместе. (…) Почти все делают за них машины…»

И именно на этот коммунистический проект отреагировал Достоевский, когда в следующем, в 1864 году писал:

«Тогда-то, — это всё вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец… (…) Страдание, например, в водевилях не допускается, я это знаю. В хрустальном дворце оно и немыслимо: страдание есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором можно усумниться? (…) Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить».

Так Достоевский придал — специально для России — коммунистическому мифу образ высшего достижения современного индустриализма, осудив таким образом коммунизм как естественный плод капитализма — вместе с его истоком.

Но Достоевский умер — и быстро растущий русский капитализм ответил на вызов Хрустального дворца собственным образцом стекла, конструкций, зеркал, электрического освещения и универсальной торговли — зданием Верхних торговых рядов на Красной площади Москвы (1893, в советское время — Государственный универсальный магазин, ныне — просто ГУМ).

Логичным развитием индустриального «большого стиля» на Западе стал трагически знаменитый океанский лайнер, корабль-город «Титаник», погибший в 1912 году, а в СССР — проект новой Вавилонской башни — Дворца Советов 1932—1937 гг., так и не построенный, но давший начало целому поколению «сталинских высоток» в СССР и вне СССР.