Крестьянство исчезло, а люди остались — как выживают российские сёла

Историк Эрик Хобсбаум одним из главных итогов «короткого ХХ века» считал исчезновение крестьянства как класса. Тем не менее лишь в 2010-х годах половина человечества обосновалась в городах. Россия достигла этого показателя ещё в 1950-х годах, но и сегодня четверть наших сограждан живёт в сельской местности, причём в некоторых регионах их доля достигает 70% (Алтай) или выше 50% (Северо-Кавказский федеральный округ). Как сочетаются эти факты и что происходит с сельским бытом в «постиндустриальном» обществе?

После перестройки рыночные реформы уничтожили колхозы и совхозы в пользу развития фермерских хозяйств, но в первую очередь — сельскохозяйственных организаций (СХО) и крупных агрохолдингов. Хотя на развитие сельского хозяйства выделялись триллионы рублей, более 90% этой суммы предназначались для больших компаний и землевладельцев. Социолог Мария Муханова (Социологическая наука и социальная практика, 8,4,2020) отмечает, что на 2020 год из 700 агрохолдингов работать без субсидий могли лишь 150, причём отраслевые эксперты бьют тревогу о множестве обанкроченных или находящихся на грани закрытия компаний. На фоне слабой государственной регуляции сферы в ней происходила стремительная монополизация — по данным Всероссийской сельскохозяйственной переписи, даже среди СХО 445 юрлиц владеют 69% земельной площади. В целом СХО за 10 лет потеряли треть сельхозугодий, и большая их часть перешла на уровень микрохозяйств. Аналогичная ситуация и среди крестьянско-фермерских хозяйств (КФХ).

Число КФХ постоянно сокращается, а личные подсобные хозяйства (ЛПХ), хотя и имеются в среднем у 80% сельских жителей, становятся всё беднее. К 2016 году 90% ЛПХ не имели скота, поскольку скачки цен на корма, энергию и технику сделали мелкое животноводство убыточным; основными орудиями труда современных «крестьян» остаются лопаты и вилы. По итогу, собственно коммерческими сельхозработами на селе в том или ином виде остались заняты лишь 1,4 млн человек (10,5 млн в 1992 году), хотя рост объёмов почти всех видов сельхоз продукции за 5 лет составил 1,3–2 раза.

Муханова особенно подчёркивает агрессивную политику пользующихся поддержкой государства агрохолдингов: они активно приобретают землю, даже если не способны её обрабатывать; выкупают СХО, выкидывая почти всех работников на улицу (например, СПК «Шкуринский» до покупки его «Агрокомплексом им. Н. И. Ткачёва» обеспечивал работой 645 человек, после — 20; суды тянулись десять лет и не принесли результата); игнорируют социальные и инфраструктурные аспекты взаимодействия с местными жителями (так, ряд агрохолдингов в Белгородской области зарегистрированы в других регионах, чтобы избегать взаимодействия с местными властями и сообществами; работников доставляют из отдалённых сёл вахтовым методом). В результате сельскохозяйственная сфера оказывается резко разделена на многочисленные КФХ, половина которых имеет не более 100 га земли (для обработки достаточно 1 человека), или аналогичные микрохозяйства и на небольшое количество аграрных гигантов, заинтересованных в прибыли и собственности, а не развитии села.

Эксперты отмечают негативное последствие укрупнения, странным образом повторяющее критику колхозов: производительность труда бывших фермеров существенно снижается, и компаниям приходится вкладывать больше средства в контроль за работниками. Причём с увеличением контроля стабильно уменьшаются зарплаты! Муханова приводит здесь пример птицефабрик, значительную часть расходов которых составляют охранники, охранные системы, видеокамеры и т.п. (впрочем, положительным косвенным эффектом стало снижение пьянства среди работников). Парадоксально, но другая проблема агрохолдингов — недостаток квалифицированных кадров. Действительно, сельское население отличается более низким уровнем образования, чем городское. Однако активных попыток обучить местных жителей или хотя бы собственных работников бизнес не предпринимает (чему «способствует» вахтовый метод). Так что дефицит просто сохраняется из года в год.

Интересно, что большинство сельских жителей не оставляют идею организовать собственное мелкое хозяйство. Социолог Людмила Намруева (Социологическая наука и социальная практика, 9,2,2021), изучавшая сёла юга России, отмечает, что 42% граждан 31–40 лет хотели бы создать КФХ, но испытывают недостаток средств, сложности с администрацией, нехватку коммуникаций (так, банки работают только с крупными компаниями). Даже если бы зарплата/пенсия увеличилась в 3 раза, лишь 6% сократили бы подсобное хозяйство, 56%, наоборот, вложили бы деньги в его расширение. Однако по данным Намруевой, 95% господдержки уходит 20 аграрным олигархам, а оставшиеся 5% распределяются на сотни тысяч мелких организаций и хозяйств. Даже среди уже существующих КФХ лишь 10% смогли получить кредит в 2017 году. Конечно, всё это влияет на ожидания молодёжи. По данным доклада «Трудовая мобильность населения…» 2015 года РАНХиГС, лишь 5% старшеклассников из малых городов собираются в них остаться; каждое пятое домохозяйство участвует в выездных работах; в сёлах же ситуация ещё хуже.

Социологи Никита Покровский и Валентина Шилова (Социологическая наука и социальная практика, 8,4,2020) сообщают о ряде положительных тенденций в сельских районах: снижение вредных привычек, расширение доступа к интернету, падение ощущения бесправности. Однако за последние 20 лет сократилась доля людей, выращивающих живность (23% и 6%) или иную продукцию (16% и 4%) на продажу; 56% также жалуются на отсутствие работы. Социолог Эльвина Сагдиева (Социологическая наука и социальная практика, 9,1,2021) даёт более конкретный взгляд на то, как выживают люди в сёлах Пензенской области и Татарии. Крупные компании (аграрные, либо филиалы энергетических) занимают лишь абсолютное меньшинство населения; особой привилегией считается занять должность в бюджетных организациях (библиотека, школа, клуб) или в администрации. Основным источником денег становится микропредпринимательство (ларьки, гостевые дома, перевозки, строительство, ремонт, уход за домом и т.п.), поддерживаемое подсобными хозяйствами. Более активные и успешные ездят работать в региональный центр или в другой регион (преимущественно охранниками и строителями), но большинство остаётся на уровне села или ближайших населённых пунктов, создавая странную систему взаимообменов в условиях низкой покупательной способности. Подобная схема хорошо описана нобелевскими лауреатами по экономике Абхиджитом Банерджи и Эстер Дюфло: хаотичные попытки найти источник пропитания, ближе к экономике дара, чем к реальному рынку, без возможности накопить капитал или расширить дело. Перспективы лежат либо в госслужбе, либо в переезде в крупный город. Хотя формально такая деятельность не попадает под определение «вынужденной безработицы», по сути она именно что ей и является.

Хобсбаум был прав, заявляя о смерти крестьянства. Однако исчез класс, а не люди, не нашедшие себе нового места и вынужденные бороться за выживание. Развитие сельского хозяйства по рыночно-капиталистическим лекалам породило крупные компании, оторванные от народа, разрушающие его быт и не берущие за это никакой ответственности. Социологи Данияр Абдрахманов, Азамат Буранчин и Илья Демичев рассматривали негативные политические аспекты такой жизни на примере «архаизации» Башкирии. Социолог Елена Шомина (Социологическая наука и социальная практика, 8,2,2020) цепляется за более здоровую альтернативу: территориальное общественное самоуправление (ТОС), которых к 2019 году в сельских регионах насчитывалось 14,3 тыс. На самоорганизацию падают очень конкретные проблемы инфраструктуры, ремонта, строительства, безопасности, заботы об окружающей среде (а также пастбищах и иных сельхоз участках!) и т.п. Шомина упоминает, что нередко на ТОСы перекладывает свои обязанности и муниципальная администрация. Впрочем, пока что самоуправление скорее занимается всё тем же выживанием в условиях скудности ресурсов — госпомощи мало, как и у мелких хозяйств, экономика оказывается во власти крупных собственников, политика ушла с уровня сельских поселений на более высокие и отчуждённые уровни. Сложно понять, смогут ли ТОСы превратиться в реальный фактор преобразования села без материальной и иной поддержки извне. Однако только подобные объединения могут оказать давление на бизнес и власти, требуя от них принять на себя ответственность за трансформацию села, сделав эффективность крупных компаний не силой разрушения, а двигателем общего благосостояния.