Воюющая Россия, потребители и изменники

У Владимира Сергеевича Соловьёва в «Трёх разговорах» упоминается некий афонский полуюродивый странник Варсонофий, который, можно сказать, сформулировал своё доказательство бытия Бога: «очень приятно умному человеку с Богом жить, а без Бога-то довольно пакостно». По большому счёту, для моей сегодняшней темы достаточно поменять в этом изречении слово «Бог» на слово «родина» или «народ», и всё по поводу людей, изменивших в нынешние тревожные дни своей родине и своему народу, становится на свои места. Проблема, однако, в том, что изменники (не все, конечно, но значительная их часть) себя изменниками не считают. В их понимании, родина — это не то, что родина в нашем понимании. И отношение к народу у них не такое, как у нас.

А какое оно у нас? Уверен, что у большинства людей ключевым звеном отношения к родине и народу является понимание их, во-первых, непрерывности: народ и родина были, есть и будут всегда, и, во-вторых, нашей к ним причастности: мы без родины и своего народа — ничто, нуль без прошлого, настоящего и будущего. И не нам их, родину и народ, судить — мы должны просто верно им служить.

Разумен в данном случае уточняющий вопрос: а государство? Должны ли мы принимать и поддерживать любое государство на своей родине? Думаю, что это не является непременным условием. Но если тебе не нравится государство, существующее на твоей родине в какой-то конкретный исторический момент, ты не имеешь права проецировать своё отношение к нему на родину и народ.

В Библии, насколько всем известно, возможность эмиграции предусмотрена и, значит, оправдывается: от репрессий Ирода Иосиф и Мария ушли вместе с Христом в Египет. Но оправдывается оставление родины в одном случае: прямой угрозы твоей гибели, причём гибели бесполезной. В остальных случаях надо жить со своим народом и, насколько хватает сил, помогать ему жить в тех или иных исторических обстоятельствах.

В нашей стране высший слой давно отделил себя от народа и родины — с тех пор как перестал жить вместе с ними и стал их потреблять. Потреблять, например, в виде рабов-крепостных. Или — без толку удерживая в своей собственности обширные земли, на которых могли бы с пользой для страны и себя трудиться многие соплеменники. Или — нещадно эксплуатируя своих соотечественников в промышленности. От отделения до измены — один шаг. Это очень точно отразил А. С. Пушкин в «Евгении Онегине». Помните, Татьяна приходит в дом Онегина, в его кабинет, и видит на полке бюстик Наполеона. После наполеоновского нашествия прошло чуть более десяти лет, а на тебе: поклонение западному кумиру, которого твой народ считает антихристом!

Это западническое развращение умов и душ российского образованного слоя, подстёгнутое капитализмом, многократно усилилось в пореформенное время, и тем не менее до начала XX века этот слой, воспитанный русской литературой «золотого века», жил преимущественно с чувством своей вины перед народом. Совестился. Отмахивался от этой вины, смеялся над теми, кто на неё указывал, но Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Гончаров, Тургенев и Некрасов, Островский и Лесков, Достоевский и Толстой его постоянно тыкали носом в эту вину, поддерживали совесть в нужном состоянии.

Всё изменилось в так называемый «серебряный век». Для многих писателей тогда стало возможным посмеяться над народом, предъявить ему претензии: он, мол, и груб, и не образован, и дурно пахнет, и своего счастья подчинения «нам, умным», не понимает. Какого-то равенства, видите ли, требует! Особенно вульгарно этот надменный, близкий к расистскому, взгляд прозвучал у Булгакова в «Собачьем сердце», но не только у него. Поразительно, что эта антинародная развращённость элит набирала силу именно тогда, когда, как говорят историки, в России происходило «религиозное возрождение».

В русской советской литературе мы и близко ничего подобного не видим — наоборот: сопереживание, общий труд, общий ратный подвиг. Эта литература верно отразила настроения непродолжительного, но предельно созидательного периода общенародного творчества в нашей стране. Его достижения известны. Даже в хрущёвское время с его неумными посулами близкого коммунизма и «всемерного удовлетворения растущих потребностей…» эти потребности формулировались не только в материальном, но и в интеллектуально-нравственном плане. Потом материальное, которому дали неподобающее место, стало задавливать всё остальное.

Эти надменность и разделение проявились в «перестройку» и сразу после неё. Пиком стали известные сентенции по поводу простого народа от Гайдара и Чубайса, от которых тошнило тогда и тошнит сейчас. И вот что интересно: именно это время стало временем нового увлечения «серебряным веком».

С этим разделением, усиленным целенаправленным переформатированием людей в потребителей, мы дожили до нового тяжелого испытания в судьбе нашей родины и нашего народа и вновь, как в 1918 и 1991 годах, столкнулись с массовым изменничеством. Нет ничего удивительного ни в количестве изменников, ни в их разнообразной — от шоуменов до научных работников — профессиональной принадлежности. Потребительство как склад мозгов и потребление — не товаров и услуг, а своей родины и своего народа — как форма практического паразитизма взрастали у нас в особо концентрированном растворе западной расистской цивилизации, в который Россию в 1990-е поместило руководство нашей же собственной страны, пестовавшее «европейский выбор» и поощрявшее соответствующие ему прозападные антинародные элиты. Политики тогда занялись потреблением страны в целом и всего, что в ней было по отдельности, бизнесмены — потреблением политиков, народного хозяйства и народа, значительная часть интеллектуалов прилепилась и к тем, и к другим и стала их обслуживать, кормясь с их рук, народу не осталось и объедков от этого потребления… Но я сейчас не о социальной справедливости, а о том, что это потребление сделало с потребителями: недаром в русском языке появилось такое грубое словцо: «потреблудство». В этом слове корни связаны по-особенному: первый предопределяет второй.

Потребительство проявилось даже в это особенное 9 мая. Монархисты решили в своих целях употребить «Бессмертный полк», засунув туда «победителя» Николая II. Ненавистники советского строя «потребили» уже память о войне как таковую, причём не только художественную: убрали из телепрограмм все наши любимые советские фильмы о Великой Отечественной войне. Они думают, что они советскому кинематографу изменили, а ему — можно и нужно? Нет, они предали героев «Живых и мёртвых», «Восхождения», «По тонкому льду», «Отца солдата», «Хроники пикирующего бомбардировщика», «На семи ветрах», «Горячего снега», «Щита и меча», «Они сражались за Родину», «Освобождения»… Вернее, — их реальных прототипов, завоевавших Победу, которую мы вчера вспоминали. То же скажу об очередной драпировке Мавзолея Ленина 9 мая: не в памяти создателя СССР тут дело, а в измене тем, кто шёл перед Мавзолеем умирать в 1941-м и бросал к нему знамёна поверженного рейха в 1945-м. Правду истории, к счастью, не так просто задрапировать: Владимир Ильич всё же оказался вчера на Красной площади на боевых знамёнах победителей: частей и соединений Рабоче-крестьянской Красной армии.

Возможно ли преодоление этого разделения и самой мировоззренческой установки на потребление при том строе, в котором мы живём? Думаю, что полностью — нет: они его суть. Но даже при этом строе патриотическая политика возможна. У нас сегодня она тем более возможна, поскольку западные синекуры для политических и экономических элит теперь в принципе закрыты.

Те, кто, уехав, отсеялся — отсеялся. К тем, кто будет упорствовать в своём отщепенстве, надо отнестись с презрением и «отряхнуть их пыль с наших ног». К тем, кто одумается, я бы отнёсся снисходительно, но не позволил бы им занять то место в нашей жизни, которое они занимали ранее. Впрочем, так объективно и получится, надеюсь.

Сам по себе накал нынешнего нового противостояния с Западом заставит власть дать дорогу тем, кто из народа, кто живет с народом, кто живёт для своей родины и для своего народа. Кто, наконец, понимает, что в итоге всё сводится к простому вопросу: ты сам по себе или ты с Родиной и для Родины. Таких — большинство. Надо только заставить власть окончательно опереться на них.