Из советской преисподней: повесть о русском колдовстве

Повесть «Ногти» Михаила Елизарова увидела свет в 2001 году. И этот выстрел из ружья новейшей русской литературы был столь оглушителен, что его эхо до сих пор носится по стране. За три года до этого события был еще один громкий залп. Роман «Голубое сало» Владимира Сорокина вывел из андеграунда не только самого писателя, но и привлек внимание к подобному роду литературы.

Не могу сказать, что сообщество литкритиков, которое сравнивало Елизарова с Сорокиным, ошибалось. Просто оно тогда пришло — время громко говорить о том, о чем раньше лишь шептались. И Сорокин, и Елизаров встали тогда к рупору. Поэтому сравнения по форме и громкости высказывания вполне уместны.

Оба романа являют собой предельную, именно «по краям» пролегающую, смелость. А также натуралистичность и шок. И то, что влияния Сорокина Елизаров на себе не испытывал, подтверждает тот факт, что младший прочитал старшего лишь после того, как сам дебютировал. Просто на рубеже веков раскрылись шлюзы, пали завесы и пыльный ящик с рукописями, долго стоящий под кроватью, раскрылся.

В повести «Ногти» всё работает как бы со смещением от центральной оси. Главные герои — люди. Но какие? Необычные. Носители страшных тайн в виде врожденных пороков. Это двое воспитанников интерната для слабоумных — Глостер и Бахатов. Один — горбун, второй — колдун. Весь мистицизм и магизм произведения вертится вокруг неожиданного колдовского артефакта — ногтей Бахатова. Используя их, он может не только убивать, но и делать так, что трупы жертв бесследно исчезают в небытии. И здесь должно быть пояснение.

В литературной среде периодически звучит мнение, что Елизаров — представитель «русского постмодернизма». Отчасти это верно. Постмодернизм как явление характеризуется сносом всех иерархий, ценностей, традиций. Кого мы обычно подразумеваем под литературными персонажами? Может, не всегда настоящего, но всё же человека. В крайнем случае святой Грааль, волшебную лампу, аленький цветочек. Но через год после миллениума пришел Елизаров и сделал главным персонажем повести ногти недоразвитого ребенка-подкидыша. Философ Лиотар оценил бы: «Да. Вот это и есть конечная цель всей моей философии», — наверняка сказал бы классик постмодернизма.

Примечательно, как Елизаров описывает отношение окружающих к уродам вроде Бахатова и Глостера: «…неправильные туловища, невнятные голоса, мимика, жесты — всё вызывало брезгливый страх». Только в одном лишь этом предложении заложена густая серо-бетонная трагедия. И что же остается делать детям, существование которых вызывает у мира людей лишь брезгливый страх? Общаться с темными силами? Почему бы и нет. Использовать для этого ногти? Пожалуй, да. Для отверженных нет правил и принципов.

Повесть попала в шорт-лист литературной премии Андрея Белого, а критик Лев Данилкин назвал этот дебют лучшим по итогам года. И то, что раньше считалось глубоким подпольем литературы, вдруг легитимизировалось. Образно говоря, Михаил Елизаров откусил магический ноготь, втянув страну в свой ритуал.

Если «русский постмодернизм» — это клишированная маркировка, то по факту стиль Елизарова — это магический реализм, возросший на советско-российской почве. Подчеркну — не на отторжении её или стёбе над ней, а на странной болезненной любви. Повесть охватывает время от середины восьмидесятых до начала нулевых. Все приметы времени в ней присутствуют, словно назойливые галлюцинации. И магия странным образом в них вплетена. Этот эффект наблюдается у многих представителей «школы грязных подробностей»: Пелевин, Сорокин, Масодов. И, конечно, Михаил Елизаров. Итак, магия, вмонтированная в повседневный реализм. Проиллюстрирую.

Сегодня многие знают, что такое феномен электронных голосов и инструментальная транскоммуникация. Фильм «Белый шум» был в свое время сильно популярен. Когда операторов, принимающих голоса из тонкого мира, спрашивают, а где, собственно, он, этот тонкий мир, находится? Они отвечают — везде, здесь, среди нас, прямо сейчас. То есть для того, чтобы провести ритуал, не нужно отправляться в средневековый замок или в усадьбу с призраками. Достаточно просто открыть холодильник, включить телевизор, прочувствовать холод подворотни в жаркий полдень — и всё случится. Это вполне можно считать отправной точкой елизаровского метода. Психбольница для отсталых детей, празднование Нового года в ней; добрый директор, треплющий уродов по волосам, ночные горшки, санитары-практиканты, советские кровати, радио на стене… И вдруг среди всей этой обыденности:

«Десять прозрачных полумесяцев Бахатов сплевывал на газету и, в зависимости от того, как легли ногти, делал выводы о будущем. Под влиянием ногтей информация, напечатанная в газете, трансформировалась в предсказание, Бахатов получал программу поведения на следующий месяц для себя и меня. Чистота соблюдения ритуала гарантировала нашу безопасность. Гадание заканчивалось тем, что Бахатов зазубренными пальцами глубоко царапал грудь и выступившей кровью кропил ногти и бумажку, а потом всё закапывал в землю, нашептывая неизвестные слова».

Примечательно, что интернат «Гирлянда», в котором происходит действие первой части книги, находится на территории бывшего пионерлагеря. И здесь мы имеем дело с мощнейшим, если можно так выразиться, советским брендом. Пионерские лагеря присутствуют у всех представителей «русского постмодернизма». Это традиционное место, где действуют неведомые силы и неписанные законы, где разворачиваются события «с потусторонней повесткой». Да и лагерные «страшилки на ночь» тоже никто не отменял — понятен генезис, понятно и развитие жанра.

Еще один важный поворотный момент повести. Горбун Глостер чудесным образом распознает в себе пианиста. Он случайно услышал по радио отрывок из балета «Щелкунчик» — и вся его жизнь перевернулась. Он быстро освоил фортепиано и баян и отныне жил только музыкой. Впоследствии бывший горбун стал прославленным маэстро, а горб его навеки скрыл длинный фрак. Но для того чтобы это случилось, он должен был забрать колдовскую силу своего друга Бахатова.

Повесть «Ногти» о двух гениях, которые прошли через всё самое отвратительное и гадкое, что только было в стране на излете советской эпохи, в «девяностых» и в начале «нулевых». Один гений, колдун, испытания не прошел. Отдав свою силу другому гению, горбуну, он помог ему стать тем, кем видеть себя и не мечтают многие, рожденные в благополучных семьях и без горбов на спинах.

Как я уже писал выше, интерес к повести с годами не угасает. Она выдержала уже несколько переизданий. И хочется, чтобы Елизаров к этой теме однажды вернулся. Как Дэвид Линч к своему «Твин Пиксу» почти 30 лет спустя.